Загадка небесного камня - Наталья Николаевна Александрова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– На, держи! – Крестовский протянул челдону мешочек сухарей, тот степенно поблагодарил, не показывая голода, достал из мешочка сухарь, перекрестился и захрустел.
Дожевав сухарь, он покосился на мешочек – не взять ли второй, но удержался и решил вместо этого поддержать вежливый уважительный разговор:
– Куда ж вы идете, люди добрые? Куда и откуда путь держите, коли это не секрет?
– Никакого секрета в этом нет. Из Александровского острога идем мы на Тунгуску, – ответил Крестовский. – К фактории Ванавара и оттуда дальше на север.
– Не ходите туда! – всполошился челдон. – Нехорошо там! Ох, нехорошо!
– Да что же там такое?
– Даже и не знаю, как сказать, а только нехорошо! – Челдон сморгнул и не удержался, достал второй сухарь.
Крестовский переждал, пока он доест, и снова приступил с расспросами:
– Что ж там такое? Или ты только чужие разговоры передаешь, а сам ничего не видел?
Челдон сглотнул, вытер рукавом губы и проговорил:
– Ох, барин, видел! Такое видел, что не приведи господь! С того самого времени и бегу, от самой Ванавары бегу на Дилюшму.
– Да чего бежишь-то?
Челдон посмотрел на него опасливо, потом огляделся по сторонам, как будто чего-то или кого-то боялся, понизил голос и сказал:
– Страшные там дела, возля Ванавары. Не иначе, последние времена приходят. Такое я там видал, – не приведи Господь!
– Да что же ты видал-то? – не отставал от него Крестовский. – А то только и твердишь – видел, видел, – а что видел, молчишь! Может, и не видел ты ничего…
– Был я на заимке возля Ванавары, – начал челдон. – Сидел, ружьишко чистил. Тут вдруг свет такой засиял, будто солнце заново взошло. Я на небо глянул – а там, аккурат на севере, небо вдруг будто надвое разделилось, и в нем высоко над лесом появился яркий такой огонь. И весь северный край неба запылал, словно костер. Тут мне стало так горячо, словно на мне рубаха загорелась. Я уже хотел рубаху разорвать да сбросить с себя, но тут небо снова захлопнулось, словно двери овина, и раздался страшенный удар. Меня отбросило от крыльца сажени на три. Опосля удара пошел такой стук, словно с неба падали большущие камни или стреляли из пушек, и земля дрожала. Я лежал на земле и прижимал голову – опасался, чтобы камни ее не проломили. Тут, как небо-то раскрылось, оттуда, с севера, значит, пронесся горячий ветер, как из пушки, и от того ветра по земле пошли дорожки. Опосля все стихло, я поднялся, смотрю – стекло в окошке выбито, а у сарая аж щеколду железную переломило. И ружьецо мое куда-то запропастилось. Тут испугался я сильно, решил, что последнее время настает, и бросился бежать оттуда. Так с тех пор и бегу, семь ден уже… хочу до Дилюшмы добраться…
– А чего ты на Дилюшме-то забыл? – встрял в разговор Николка. – Уж ежели и правда последние дни пришли, так они везде пришли, что на Ванаваре, что на Дилюшме, что в самом Александровском остроге. Уж ежели они пришли, так от них нигде не скроешься…
– Так-то оно так, – возразил челдон. – Да на Дилюшме, я слыхал, святой старец живет. Может, его молитвами как-нибудь спасемся, – и челдон мелко закрестился. – Сказывают же старые люди, что когда придут последние дни, малая часть людей спасется, а остальные будут гореть в геенне огненной…
– Ну, друг, не бойся, – рассудительно проговорил Крестовский. – Видишь, пока мир стоит, не качается, так что можешь идти, куда тебе нужно, и ничего не бояться.
– А нешто вы так-таки к Ванаваре и пойдете?
– Пойдем, мы как раз туда и направляемся. А хочешь – так пойдем с нами…
– Ох, не ходите! – Челдон снова мелко закрестился. – Нехорошо там, ох, нехорошо! А я-то с вами ни за что не пойду, и без того уже страстей насмотрелся!
– Ладно, вольному воля!
Прежде чем разойтись, Крестовский дал путнику сухарей, соли и спичек. Тот, правда, на спички поглядел с недоверием – барская причуда, да и подмокнуть могут, кремень с огнивом надежнее.
Остров Декабристов, в прошлом – остров Голодай, отделен от Васильевского острова рекой Смоленкой. По обоим берегам этой реки расположены кладбища, так и называемые Смоленскими. Самое большое из них – Смоленское православное, поменьше – Смоленское лютеранское, есть армянское кладбище, есть Смоленское староверческое и совсем маленькое – Смоленское Благовещенское.
Вот это последнее отчего-то стало в последние годы особенно престижным. Многие заметные персоны нашего города находят здесь последний приют, отчего участки на этом кладбище выросли в цене до астрономических цифр. А высокая цена еще больше способствует популярности кладбища.
В один из июньских дней перед воротами Смоленского Благовещенского кладбища остановился черный лимузин похоронной компании, за ним подъехали несколько дорогих машин.
Крепкие молодые люди в строгих черных костюмах вынесли из лимузина дорогой гроб красного дерева. Следом солидный мужчина с седыми висками вел под руку рыдающую женщину в трауре.
Женщине было около сорока лет, хотя выглядела она, несмотря на траур, значительно моложе. Впрочем, черное платье на ней сидело великолепно, что неудивительно: это платье было от знаменитого модельера, и шляпка с вуалью тоже. И рыдала эта дама красиво, хоть на обложку глянцевого журнала помещай.
Опять же, корреспондент, он же фотограф из того самого глянцевого журнала, присутствовал, хотя деликатно держался позади остальных.
Хоронили крупного бизнесмена и весьма влиятельного человека, дама в трауре была его последняя жена – то ли вторая, то ли третья, во всяком случае, она прожила с покойным достаточно долго, чтобы после его смерти прочно взять в свои тонкие руки, унизанные кольцами, многочисленное имущество мужа.
Участники похоронной процессии в приличествующем случаю строгом молчании, нарушаемом только хорошо поставленными рыданиями вдовы, подошли к свежевырытой могиле.
Покойный был человек неверующий, поэтому священника на похоронах не было. Гроб поставили на козлы, публика встала в круг в соответствии с общественной иерархией и степенью близости к покойному, и солидный мужчина с седыми висками объявил гражданскую панихиду открытой.
Один за другим вперед выходили компаньоны и сотрудники покойного, его родные и
