Дом с привидением - Анна Михалева

Сон не шел к Аркадию Петровичу. Он то ворочался с боку на бок, то замирал, прислушиваясь к ночным звукам за распахнутым в сад окном, то вдруг отчаянно пугался неровных болезненных толчков в сердце. Грудь изнутри давно саднило. Но не это не давало заснуть. Его мучило что-то иное, что-то более сильное, нежели физическая боль. Он сел, тяжело оперся на подушки и задумался. Целую неделю он разрушал. Разрушал то, что создал сам, во что вложил свою душу, свое здоровье, свою бессонницу, и так он разрушал свою жизнь целиком. Разрушал себя, чтобы дать возможность жить детям. Вот! Аркадий Петрович даже по лбу себя хлопнул — вот то, что его мучило. Он кинулся ломать все с таким отчаянным азартом, что не успел хорошенько поразмыслить, зачем, собственно! Явился к нему какой-то голос, потом воплотился в юнца с библейским именем Павел, и он подчинился его воле сразу же, без колебаний, без сомнений, просто так, потому что поверил. Поверил во что?! В то, что он умирает? В то, что этот самый Павел — посланец с того света? В то, что этот пресловутый «тот свет» существует?

Мамонов скривил губы. Конечно, трудно не поверить, когда в ушах гудит голос, который никто, кроме тебя, не слышит, когда инфаркт разрывает сердце на куски, а ты все еще жив, когда зеркала разлетаются на тысячи осколков. Но тем не менее… тем не менее сомнение его все-таки глодало. А что, если странные видения — это лишь мираж? Нет, не мираж, хорошо. Пусть «тот свет» действительно существует.

«Но почему я, Аркадий Мамонов, должен подчиняться указаниям пришлого мальчишки, который годится мне в сыновья? Причем указаниям странным, полностью опровергающим все то, над чем я столько лет трудился. Ну, пускай он пришел с «того света», что из этого? Почему теперь по его прихоти я должен все разрушить?»

Он медленно спустил ноги с кровати, встал, пошатываясь протопал в кабинет, открыл ящик стола, помедлил немного, потом вытащил пистолет и с силой сжал его в руке…

«А что, если покончить со всей этой ерундой одним разом?»

Комната Павла находилась недалеко. Почти в конце коридора, у двери в библиотеку. Аркадий Петрович шел по мягкому ковролину, осторожно ступая, чтобы никого из домашних не потревожить. Теперь все нервные, спят чутко и вмиг повыскакивают из комнат, если где чего не так скрипнет. Мамонов запахнул полы шелкового халата, потуже затянул пояс, сунул руку в карман. Другой осторожно надавил на ручку двери. Странно, но дверь была не заперта. А он почему-то считал, что Павел беззащитным заснуть не решится.

В комнате было темно. Серые тюлевые шторы чуть колыхались под легким ветерком, проникающим сквозь щель в приоткрытом окне. Павел лежал на кровати. Лежал на спине, вытянувшись во весь рост, скрестив руки на груди, и походил на мертвеца — так покойно было его лицо. Аркадию Петровичу на миг показалось, что он и не дышит, потому как грудь его вовсе не вздымалась. Лунный луч скользнул по гладкой мальчишеской щеке, и тут Мамонов вздрогнул: Павел открыл глаза.

— Хочешь меня убить? — тихо и равнодушно поинтересовался он.

Аркадий Петрович сжал в кармане рукоять пистолета. Вспотевшая ладонь тут же прилипла к дереву.

— Чего же ты медлишь? — Павел смотрел не на него, а в потолок. Словно считал унизительным для себя кинуть взгляд в сторону незваного визитера.

— Т-ты что, не спишь никогда? — хрипло спросил Мамонов, чувствуя, что его начинает трясти от растерянности. А по спине от раскаленного затылка медленно катилась крупная капля. Такого с ним давно не случалось. С госэкзамена в институте, когда он вытащил плохой билет и решил, что провалится.

— Я могу и спать, и не спать одновременно. Я много чего могу, но ты пришел не за тем, чтобы пополнить свои знания относительно моей персоны. Если хочешь, можешь меня убить. Мне все равно.

— Как это? — Мамонов застыл не в силах собрать мысли для полноценного диалога.

А Павел демонстративно зевнул, но позы не изменил.

— Люди… — презрительно процедил он, — все не меняются. Вы всегда останетесь, какими были: за мелкими заботами не можете распознать главного, ради чего приходите на эту землю. Вы пытаетесь создать что-то искусственное, по пути бездумно разрушая то, что дается вам от бога. Сколько жизней потрачено впустую? Кому нужны ваши ничтожные достижения? Сколько таких, как ты, Мамонов, канули в небытие, испустив последний живой вздох? И что? Что они оставили после себя — только пепел…

— Я… — Мамонов рухнул в кресло, — я не понимаю.

— Вот то-то. Об этом я и говорю. Вы создаете ерунду, ошибочно считая себя великими творцами: миллионы бестолковых голов — политики, царьки, банкиры, серые кардиналы… как вас еще называть?

— Если ты имеешь в виду мое дело, то я могу объяснить, во имя чего…

— Вряд ли, — Павел вяло махнул рукой и вернул ее в прежнее положение. — Ты даже не понимаешь, о чем я. Что ты сделал за последнюю неделю?

— Тут уж ты не можешь меня упрекать, — Мамонов почувствовал себя школьником перед строгим учителем. Это было унизительно, но он ничего не мог поделать. — Я закрыл два счета, я санкционировал взаимозачеты, я спустил акции на сумму… ты хоть представляешь, как я потрудился?!

— Ты не делаешь ничего, — тут Павел повернул голову и впервые посмотрел на него.

Сердце Мамонова защемило. Взгляд темных глаз был исполнен не человеческого гнева. Черного гнева, который не может жить в глазах человека.

— Я… — он задохнулся.

Павел вдруг устало вздохнул, моргнул, и глаза его наполнились белесым лунным светом. Он перестал сердиться так же неожиданно, как и начал.

— Ты мне надоел. Похоже, я зря трачу на тебя свой отпуск. Ты затягиваешь время, на что ты надеешься? Неужели думаешь меня провести? Думаешь, помрешь раньше, чем успеешь объединить свои компании? Но зачем тебе-то это нужно? Зачем, чтобы девчонки проклинали тебя последними словами?

— Ты засобирался уходить? — руки его дрогнули.

— И о чем ты сейчас подумал? — Павел странно усмехнулся. — О том, что не успел назначить день собрания?

— Да, — признался Мамонов, — я не успел подготовить дела.

— А… пустое, — он снова отмахнулся. — Никто еще не уходил из жизни, досконально подготовив дела. А мир все еще существует. И с твоей смертью не рухнет. Благо другие люди останутся, продолжат творить похожие глупости.

— Чем же ты недоволен? Ты же не собирался устраивать мировую революцию?

— Да нет, конечно. Это и невозможно. Но мне почему-то показалось, что ты немного отличаешься от остальных и, получив возможность, изменишься. Мне казалось, что ты все-таки способен взглянуть на себя со стороны и понять… наверное, я невнимательно к тебе присмотрелся, не знаю. Во всяком случае, теперь ты меня разочаровал.

— Ах, простите, — Мамонов развел все еще подрагивающими руками. — Ты, между прочим, тоже не лишен обыкновенной человеческой злобности. Вон как взъелся, когда решил, что я пришел тебя убить.

— А разве не так? Зачем же ты принес пистолет в кармане? Думаешь, застрелишь меня и все пойдет как прежде. И можно забыть о собственной смерти?

— Послушай, — Аркадий Петрович вытер взмокший лоб, — я впервые попал под давление. Впервые за много лет. И властью надо мной обладает пацан, чуть ли не подросток. Могу я хотя бы единожды взбунтоваться и помыслить об избавлении?

— От чего? Так рисковать собой только из-за гордыни… Глупые люди. Я же не наказание твое, я твой шанс, как ты не поймешь такой очевидной вещи?! Почему дарованное время ты используешь на то, чтобы остаться прежним? Почему ты не хочешь стать тем, кем можешь? Ты, как и все, откладываешь самое важное на потом. Потом, когда заработаю денег, когда построю дом, когда посажу сад, когда закончу все свои дела, только потом займусь тем, чем должен был заниматься с самого начала. Потом. Ну как ты не поймешь, что «потом» уже наступило? Я тебе это «потом» подарил, понимаешь? Все, больше ничего не будет! — он резко сел на кровати.

— Но я и стараюсь… — неуверенно промямлил Мамонов. — Я же изо всех сил стараюсь.

— Ты заканчиваешь дела, а я говорю о тебе. Хочешь, скажу, почему ты пришел ко мне? Ты не веришь в то, что сейчас творишь, ты сомневаешься, ты боишься. Ведь ломать не строить, и решиться на разрушение гораздо труднее, чем начать стройку, да? Но ведь я предлагаю тебе именно стройку, а не разрушение. Я предлагаю тебе построить себя заново. Но, видимо, ты себя без своей империи уже не видишь. Почему человек больше привязан к наносному, чем к внутреннему? Почему он дрожит над песчинками, которые ему удалось собрать, и запросто выбрасывает из себя настоящее золото? Ты спрашиваешь, кто я? Кто я, посторонний парень, посягнувший на твои миллионы? Но ты ни разу не спросил себя, кто ты? Что ты собой представляешь, что у тебя в душе, кроме желания заработать еще больше денег? — с нажимом произнес он последние слова и снова откинулся на подушки, закончив уже тихо и равнодушно: — Впрочем, зачем тебе все это? Ты пришел меня убить. Вполне возможно, что это тоже выход. Давай стреляй. Они и без тебя выживут…