Чёрный иней - Валентин Строкань

Всем быть предельно внимательными! Смотреть в оба за проседанием снега. Идти след в след. Никаких резких движений и, тем более, остановок! Не кричать. Немцу — кляп. Первым идёт Ткачук.

Замыкаю я. Интервал — двадцать метров. Всё. Будь осторожен, Сергей. А если вдруг... Попробуй проскользнуть к краю. Остальное ты и сам знаешь.

Щербо бросил последний взгляд на опасный склон, который им предстояло пересечь. «Ничего, прорвёмся. Главное подальше от плеча. Склон теневой, каньон узкий... Стоп! Блеснул бинокль, на противоположном склоне. Они заперли выход из долины!»

— Стой! Отставить! Всем лечь!

«Вот сволочи! А другого пути нет. Я этого не предусмотрел. Паршиво. Хуже некуда. Их там, скорее всего, немного. Может, трое. Но много и не надо. Двое снайперов перещёлкают нас на этом склоне, как мишени в тире. И деться нам некуда, разве что назад повернуть. Мы вынуждены идти осторожно, медленно, по одному. Идеально для тех, кто захочет поупражняться в стрельбе. Не бой, а бойня».

Он разглядел их. Немцы расположились не на дне каньона, а чуть выше, на противоположном склоне, да ещё и под небольшим каменным козырьком, так, что лавина со своего склона им была не страшна.

«Подожди, подожди... Ведь масса снега критическая, и лавина сойдёт от первого же выстрела. Неужели они считают, что мы выйдем на такой склон в общей связке? И они накроют нас одним выстрелом? А масса, говоришь, критическая... Сколько же здесь кубов снега? И пойдёт ли лавина по всему склону, или только по этой вогнутой части?.. А если подрезать?.. Весь склон! Спровоцировать сход максимально возможной снежной массы! Да на плечо гранату! Там и карнизы толстенные... Тогда лавина повернёт на противоположный склон. Замечательная динамика будет! Замуруем фрицев под их же карнизом!»

«Не спеши. А склон кто подрежет?»

Он хитрил, задавая себе этот вопрос. Потому что знал ответ.

«Придётся мне. Это безумие... А разве всё, что мы здесь делаем, не безумие? Говорят, в первую мировую на итало-австрийском фронте в Альпах количество жертв от лавин достигало десятки тысяч. Интересно, сколько солдат потерял под лавинами Суворов, когда переходил через Альпы? Лавины, вообще-то, капризны... Интересно, оценит ли противник опасность и начнёт сматываться раньше, чем снежный вал накроет его укрытие, или будет спокойно наблюдать, уверенный, что он его не достигнет?

Для этого нужны крепкие нервы — смотреть, как чудовищный белый вал тысяч на пятьдесят кубов несётся прямо на тебя. Да, здесь не менее пятидесяти тысяч кубов...»

— Старшина! Воо-он до того камня «феню» докинешь?

— Да их же у нас всего четыре штуки, Павел Иванович...

— Надо, Фомич! Считай, что бросаешь в самое фашистское логово.

— Ну, разве что в ставку Гитлера... тогда докину.

— Лады! Только так рассчитай, чтобы на момент взрыва я уже был где-то возле того желобка... Немного за серединой склона. Надо точно высчитать, потому как всё зависит от нашей согласованности. Раньше бросишь — меня накроет, позже — нужного эффекта не будет. Понял? Ну, всё. Остаёшься за старшего. Инструкции те же.

Он застегнул капюшон, ослабил наплечные ремни рюкзака и лыжные крепления — не дай, Бог, накроет, будет легче сбросить.

— Если всё будет нормально, старшина, начинай выдвигаться через десять минут после схода. Предельная осторожность! Помни, вероятны повторные сходы; первым пусти Ткачука. Встречаемся на перевале через полтора часа. Всё.

Он перевесил автомат на плечо, так быстрее можно будет от него избавиться: на грудь повесить — зубы повыбивает, за спину — затылок может разбить. Потом обвязался концом верёвки метров на пятнадцать, размеченной красным через каждый метр. На всякий случай. Высвободил ладони из петель. Прислушался. Могильная тишина. На миг стало не по себе. Порыв ветра, сгруппироваться...

Ветер в лицо... Хруст снега... Наверху глухо загрохотало. Что-то заскрежетало, загудело... Взгляд Щерба метнулся вправо. Там, откуда только что его унесли лыжи, возник огромный белый вал, схожий на гриб. Горы содрогнулись, и склон стал зыбким и мягким, как студень. Это была страшная мягкость. Она предвещала смерть.

Быстрее, быстрее!

Он летел, оставляя за собой шлейф сверкающей снежной пыли.

Его вынесло к самому плечу, и, утратив инерцию, Щербо затормозил на небольшой полке. Снежная пыль забилась в лёгкие, дышать было ничем, и, если бы не лёгкий ветерок из-за перевала, довелось бы рыть здесь могилу...

А внизу, набирая скорость, с грохотом неслись тысячи тонн снега. Исполинская масса ревела, оглушая. Он подумал, что воздушная волна разорвёт немцам лёгкие раньше, чем их накроет снег.

«А ты ещё ничего, козаче, одолел такой склон! Километров восемьдесят в час, не меньше! За двадцать-двадцать пять секунд они даже прицелиться не успели. А показалось, не меньше получаса».

Трёхсотпятидесятиметровая волна со скоростью полторы сотни километров в час дугой выплеснулась в каньон, с лёту ударила в противоположный склон и вызвала сход встречной лавины.

Вот и всё.

Теперь нужно было спешить. Заканчивались третьи сутки полярной одиссеи, и им непременно надо было успеть в назначенное место к семнадцати ноль-ноль. Они могут не успеть и тогда все их усилия будут напрасны. Подводная лодка уйдёт на перехват рейдеров, ожидать другую лодку придётся двенадцать суток. Даже если они выполнят задание, эффект будет ослаблен опозданием. Нарушится тщательно спланированная последовательность событий. Надо из шкуры лезть, лишь бы успеть!..

Когда грохот окончательно стих, Щербо посмотрел вниз. Каменный карниз, под которым несколько минут назад он заметил блик от бинокля, теперь был погребён под снежной толщей на глубине не менее пятнадцати метров.

47

Гвоздь ощутил острую боль в боку. Мелькнула мысль о бесполезности вылазки. Попробовал себя перевязать. Рвал зубами немецкий индивидуальный пакет, аж рыча от боли. Заткнул тампоном рваную рану в боку, потом забинтовал поверх комбинезона. Иван знал, что на баркасе есть аптечка, но подняться, чтобы взять хотя бы йод, не было сил. Да и чем мог облегчить его муки пузырёк йода?

Потом он долго лежал, отдыхая от боли. В утомленном мозгу рождались жестокие, как здешние море, горы, лёд, вопросы: «Успею ли ещё что-нибудь сделать в своей жизни? Что я могу?.. Как помочь ребятам?.. Ничего не могу. Ничего не успею...»

Мотор, к счастью, продолжал работать. Запустить его сейчас Гвоздь бы не смог, поэтому инстинктивно направил баркас к выходу из фиорда. Тем временем лихорадочно прикидывал, какие ещё потери он может нанести врагу перед тем, как смерть накроет его ледяным саваном.

Снова немилосердная боль раздирала тело. Во рту ощущался сладковатый привкус крови. Тошнило. Медленным и неуклюжим усилием человека, находящегося между жизнью и смертью, он навалился на румпель и направил баркас обратным курсом вдоль западного побережья. Он принял решение...

«Чтобы дыма побольше было... они должны хорошо дымить, заметно... шины классную копоть дают, издалека будет видно... Подожду гостей... А дом поджечь — это только сказать легко... Ведь я через час копыта откину, и никто мне не поможет... С такой дырой в боку никто больше часа не протянет... Даже я. Успею? А спички?..»

Кроме прорезиненного мешочка со спичками, который был у каждого бойца группы, он всегда имел собственный НЗ спичек, предварительно погруженных в расплавленный парафин и вместе с тёркой тщательно закупоренных внутри гильзы. Но фашисты всё отобрали.

Автомат Гвоздь выронил, когда его ранили. И теперь у него оставался только парабеллум, отданный ему Чёрным перед тем, как высадиться. Девять патронов. Он высыпал на окоченевшую ладонь содержимое обоймы.

Опять почувствовал тошноту и головокружение. Пачкая в крови негнущиеся пальцы, вывернул пулю из гильзы и очень осторожно, пуще всего боясь просыпать бесценные крупинки пороха, высыпал половину на бумагу. Потом заткнул гильзу бумажным пыжом. Стараясь, при этом, подогнать пыж не слишком туго. Загнал приготовленный патрон в ствол. Деревянным, плохо координированным движением направил его чуть выше растопки и нажал на спуск, после чего ткнулся лбом в холодные доски.

Оранжевые сполохи пламени мягко растекались по лбу и вискам.

Через несколько минут ему пришлось выползти из пылающей хижины. Пламя охватило её всю, и в небо взвился столб подкрашенного копотью дыма. Оставалось дождаться гостей.

48

Майора Гревера мучила жажда, вызванная не столько духотой жарко натопленной комнаты, сколько нервным напряжением. Он ощущал страх и растерянность. Черты его лица заострились, в глазах появился лихорадочный блеск. Не раз его одолевали мысли, от которых неудержимо влекло в радиорубку.

«Задержать! Задержать передачу до возвращению Айхлера. А если Рану удастся осуществить мой замысел, то задержать придётся и вовсе на неопределённый срок. Правдоподобную причину впоследствии можно будет придумать — возросший объём передач в преддверии операции «Вундерланд», частое непрохождение радиоволн, оперативный радиообмен в связи с красным десантом, большой объём радиоперехвата, — мы вышли на прослушивание американской армии аж в Луизиане — и тому подобное. Думаю, что логичное обоснование я смогу найти. Сейчас главное — задержать. А утрату текста радиограммы в условиях противоборства с красными, если, конечно, они пойдут на огневой контакт, организовать не так уже и сложно...»