Крабат - Отфрид Пройслер

Осень в этот раз затянулась надолго, неприветливая, прохладная и серая, с обильными туманами и дождями. Они использовали те несколько дней, когда было более или менее сухо, чтобы привезти торф на зиму. Оставшееся время они проводили на мельнице, в овине и хлеву, в хранилище или в сарае. Каждый был рад, если для него находилась работа, которая не требовала выходить наружу, под дождь.

Витко с начала года значительно вырос, но оставался таким же тощим.

— Нам ему надо кирпич положить на голову, — высказал Андруш, — или он ещё нас перерастёт!

А Сташко предложил откармливать его как рождественского гуся: «потому что ему нужно больше жирка на рёбрах и мяса на заднице, чтоб не смотрелся соломенным пугалом!»

С недавних пор у Витко появился и первый пушок на подбородке и над губой: рыжий, как у лиса, само собой. Витко не обращал на всё это никакого внимания — больше обращал Крабат. По Витко он мог наблюдать, как это — когда мальчишка в один год становится старше на три.

Первый снег в этом году выпал в Андрееву ночь, на тридцатое ноября, что весьма поздно. Тут снова великое беспокойство охватило мукомолов на мельнице в Козельбрухе, снова они стали несговорчивыми и неуживчивыми. По ничтожнейшему поводу они затевали ссору. Дни, в которые хотя бы один в ярости не набрасывался с кулаками на другого, случались от недели к неделе всё реже.

Крабат вспоминал разговор с Тондой, который они вели в прошлом году в это время: может, парней и теперь переполнял страх, потому что одному из них предстояла смерть?

Как эта мысль ещё раньше не пришла ему в голову! В конце концов, он ведь знал о Пустоши и о ряде плоских холмиков: семь их было или восемь — или ещё больше, он их не считал. Теперь он понимал страх парней, теперь он разделял его. Каждый из них, за исключением, быть может, Витко, мог быть на очереди в этом году. Но кто? И почему же? Крабат не решался спросить об этом ни у кого из товарищей по работе, даже у Михала.

Чаще, чем обычно, он вытаскивал нож Тонды, раскрывал его, проверял лезвие. Лезвие было блестящим и таким же оставалось. Так что он, Крабат, похоже, был вне опасности — но уже завтра это могло перемениться.

В дровяном сарае стоял наготове гроб. Крабат обнаружил его случайно, когда в день перед Сочельником пошёл за дровами. Гроб был накрыт куском парусины. Крабат вряд ли обратил бы внимание, если бы, проходя мимо, не задел его поленом.

Кто сколотил этот гроб? Как давно стоял он здесь наготове — и для кого бы?

Вопросы не оставляли Крабата в покое. Они занимали его весь остаток дня — пока не приснился сон.

Крабат нашёл гроб в дровяном сарае — сосновый гроб, накрытый куском парусины. С опаской Крабат открывает гроб и бросает взгляд внутрь — он пуст.

Тогда он решает расколотить гроб. Ему кажется невыносимым, что он здесь стоит и ждёт кого-то — гроб.

С тесаком Крабат принимается за работу. Он разламывает гроб на доски, он раскалывает их сверху вниз, столько раз, сколько получается. Потом рубит их ещё — на удобные маленькие поленья, которые он сложит в корзину и отнесёт Юро, пусть он разжигает ими огонь.

Но когда он осматривается в поисках корзины, слышится «щёлк!» — и гроб снова собирается воедино, он цел и невредим.

Тогда Крабат второй раз бросается на него с топором и разбивает на мелкие деревяшки. Но едва он заканчивает, как слышится «щёлк!» — и гроб снова цел.

Крабат пытается это сделать в третий раз, в полной ярости. Он рубит и рубит, так что стружки летят, пока всё не расколочено в кучку крошечных щепок — но что с того толку? «Щёлк!» — и гроб снова стоит здесь, без единой трещины или царапинки: он ждёт того, кто ему обречён.

Охваченный ужасом, Крабат выбегает наружу в Козельбрух. Снег валит, сильная метель скрывает всё из вида. Крабат не знает, куда он бежит. Ему страшно, что гроб может последовать за ним. На некоторое время он останавливается и прислушивается: что там, позади.

Ни стука деревянных ног — ни глухого грохота, как он опасался… Вместо этого в нескольких шагах перед ним — скрежет и шарканье, как будто копается там кто-то в песке и песок, похоже, промёрз.

Крабат идёт на шум, он добирается до Пустоши. В снежных вихрях он различает фигуру, которая копает яму, киркой и лопатой, у дальнего края в ряду холмиков, возле опушки — там, где летом упал на землю лишний цветок ятрышника. Крабат уверен, что знает эту фигуру. Он понимает, что перед ним один из парней с мельницы — кто из них, в метели он не может разобраться.

«Эй! — хочет он крикнуть. — Кто ты?»

Голос изменяет ему, он не издаёт ни звука. И у него не получается пройти хоть на шаг дальше. Он стоит на том месте, где стоит. Ноги крепко примёрзли к земле, он не может их высвободить.

«Проклятие! — думает он. — Я обездвижен? Я должен пройти несколько шагов… я должен… я должен…»

Его бросает в пот, он собирает свои последние силы. Ноги не слушаются его. Можно делать что угодно — он не отрывается от земли. И идёт снег, и идёт снег, — и его постепенно заваливает снегом…

Крабат проснулся весь в поту. Он откинул прочь одеяло, сорвал влажную рубашку с тела. Затем он шагнул к чердачному окну и выглянул наружу.

Наступило Рождественское утро; в сочельник шёл снег — и он увидел свежие следы, которые вели в Козельбрух.

Когда он пошёл к колодцу, чтобы умыться, с ним поравнялся Михал — с киркой и лопатой. Сгорбившись шёл он, медленными шагами, с тусклым лицом. Когда