Похороните меня за плинтусом - Павел Санаев

— Не колет.

— Ну, может, покалывает немного, скажи. — Бабушка плакала, с ужасом осматривая мое горло.

— Баба, успокойся. Я ничего не глотал.

— Проглотил, проглотил, — настаивала бабушка. — Осколки легко глотаются. Стекло гладкое, скользкое. Прошло — он и не заметил. А в горле застряло. Сашуля, — заплакала она, — ты прислушайся к себе, может, покалывает слегка, царапает в горле, а?

Мне становилось не по себе. Может, я, правда, проглотил осколок? Он отскочил и прямо в рот, а я не заметил. Ведь стекло гладкое, скользкое… проскочило — я и не почувствовал. Ну, конечно! Я даже вспомнил момент, когда я мог проглотить.

Я прислушался к себе.

— Ну что, Сашенька?

— Баба, колет!!! — закричал я и снова закашлялся от резкого укола в горле.

Меня затрясла дрожь. Ноги стали ватными, а во рту резко пересохло, от чего в горле закололо еще сильнее.

— Бабонька, колет, ох колет, — заныл я дрожащим, прерывающимся голосом. Осколок, наверное, повредил связки.

— Ой, сделай что-нибудь, бабонька, колет, колет!

Бабушка вытащила из ящика тумбочки длинный пинцет.

— Открой рот!

Я открыл.

Бабушка долго смотрела мне в горло, после чего обреченно плюхнулась на табурет и запричитала.

— Не достать… Уже и не видно его. Глубоко прошел… Не перекрыл бы трахею, а то и до больницы не довезешь — сдохнет на месте. Будь проклят тот день и час, когда я положила это стекло! Будь я проклята за это! Будь прокляты эти проклятые заводы, которые делают такие сраные стекла, что бьются от малейшего удара. Сашенька, где тебе сейчас колет?

— Вот здесь, — показал я.

Кололо уже ниже.

— Спускается… Что же делать? Не дыши! — крикнула бабушка и потащила меня к кровати. — Иди сюда, Сашуля, иди. Встань на кровать на четвереньки попкой кверху, может, выйдет.

Я встал.

— Ох, тебе же нельзя вниз головой с твоим внутричерепным давлением. Ляг, ляг и лежи, не дыши.

— Что теперь будет, баба?

— Не дыши.

— Что будет?!

— Что будет? Осколок идет по пищеводу и разрезает его на ленточки. На ленточки! Пищевод — это как трубка, а он разрежет его на ленточки. Пища попадет не в желудок, а вывалится в брюшную полость. Загниет, и ты заживо будешь гнить вместе с ней. Это в лучшем случае. Если не пойдет дальше пищевода.

— А если ничего не есть? — прохрипел я, чувствуя близкий конец.

— Не дыши! Все равно будет внутреннее кровоизлияние. А если пойдет дальше, порежет на куски все внутри: сердце, почки, печень — все! Где тебе сейчас колет?

Кололо еще ниже.

— Продвигается, — всхлипнула бабушка.

— Режет на ленточки, — прохрипел я.

Бабушка вскочила.

— Что я, туша старая, жду?! Надо резать! Ах, как же тебя, сволочь, резать, когда тебе нельзя никакого наркоза?!

Бабушка побежала в другую комнату звонить в «скорую». Я остался лежать наедине со своими страданиями. Кололо нестерпимо. Я чувствовал, как осколок движется у меня внутри и, переворачиваясь, режет внутренности на кусочки и ленточки. Вот он царапнул одним своим концом, вот другим… Бабушка вернулась.

— Ты позвонила? — страдальчески спросил я, держась за живот. — Он продвинулся еще дальше.

— Кретин и сволочь! Если ты будешь морочить мне голову я тебя сама напихаю осколками.

Бабушка держала в руке треугольный кусок стекла. Оказалось, недостающий осколок прилип на соке каланхоэ к ее тапочку, а когда она пошла звонить, отвалился.

— Какого ляда ты морочил мне голову?

— Но мне колет, баба!

— Чтоб тебе кололо всю жизнь, негодяй! Я извелась до кровавой пены, а ты измываешься. Пусть тебе мама купит собачку, и ты будешь ее дрочить, а меня не надо! Это же надо, над чужим страхом, над чужой болью так издеваться жестоко… — заплакала бабушка, доставая нитроглицерин. — Ну, ничего, садист, тебе все это горючими слезами выльется, горше моих. По-настоящему страдать будешь, не притворно.

— Но мне вправду колет, — жалобно возразил я.

— Поколет и перестанет! — отрезала бабушка.

Скорост_

Когда бабушкины знакомые спрашивали меня, кем я хочу быть, то обычно удивлялись моим ответам. Я не хотел быть ни космонавтом, ни актером, ни пожарником. Я хотел быть инженером-конструктором и строить космические ракеты.

— Сто двадцать рублей в месяц получать будешь, — предостерегали знакомые. — Кто тебя только надоумил на это?

Я с достоинством отвечал, что к выбору жизненного пути меня подтолкнули два тома детской энциклопедии, которые подарила мне мама. Вообще-то мама собиралась подарить все десять томов, но бабушка сказала, что у нее и так загажен весь дом и она не позволит тащить в него книги размером с бетонные плиты. Она разрешила оставить только два тома, которые я выберу, а из остальных посоветовала маме построить склеп для себя и для карлика. Из десяти книг я выбрал том второй, посвященный астрономии и геологии, и том пятый, посвященный технике. Астрономический том пробудил во мне тягу к звездным мирам, но становиться космонавтом я даже не мечтал, помня про свое внутричерепное давление. Оставалось отправлять к звездам других счастливчиков, и так я решил стать инженером-конструктором. Знаний, собранных в пятом томе, было, на мой взгляд, достаточно, и к постройке космического корабля я приступил немедленно.

Вооружившись бумагой, линейкой и циркулем, я нарисовал схему ракеты в разрезе. Отсеки располагались один над другим и соединялись вертикальной винтовой лестницей. Верхний отсек занимала кабина управления, под ним располагался отсек со скафандрами и спускаемыми аппаратами, ниже был отсек столовой и кают-компании, далее — спальни с туалетами и душевой, потом топливный бак и, наконец, двигатели. Для каждого отсека в отдельности тоже были сделаны чертежи. На чертеже спальни я старательно вычертил кровати с подушками, в пищевом блоке нарисовал плиту и кастрюли, в туалете долго пытался изобразить унитаз.

«И кто только придумал для этого устройства такую сложную форму?» — думал я, в пятый раз стирая неполучившийся унитаз ластиком.

Когда унитаз не получился в восьмой раз, я решил, на правах конструктора, изменить его форму по своему усмотрению и нарисовал в туалете ракеты что-то вроде гриба. После этого можно было переходить к технической части. Здесь меня ждал титанический труд.

Я чертил в кабине управления рычаги и педали, связывал их тягами со стабилизаторами, рисовал разрез пульта и обозначал в нем множество ящичков-блоков, которые соединялись между собой паутинами проводов плюс и минус. На ящичках было написано ПРУ, СМУ, ГЗУ, СММК и так далее. Что это были за блоки, я не мог объяснить, но ведь пульт управления — вещь сложная, там много блоков — пусть разбираются потом те, кто будет строить ракету. Отдельных чертежей в разрезе требовали и спускаемые аппараты, которых было два, и пульты этих аппаратов, и двигатели, и даже скафандры. На рукавах скафандров тоже были свои пульты. У них внутри были блоки ГЗУ и СМУ, но не помещался СММК. А потом я подумал, что если во всех пультах есть блоки ГЗУ и СМУ, то для них тоже нужно сделать чертежи в разрезе. Я нарисовал их, и так появились блоки ЗММ, ППВ и КБС. Рисуя на пятый день чертеж разреза блока ПРК блока ЗММ блока СМУ пульта управления скафандром, я понял, что пора останавливаться, и показал свои чертежи бабушке. Она сказала, что я идиот, и рассказала про Королева, который принес свои чертежи академикам, и те объяснили ему, что чертежи талантливы, но безграмотны.

— Королев — гениальный конструктор, — говорила бабушка, подняв к потолку палец, — пока не выучился, чертил безграмотные чертежи. А ты мало того что клинический идиот, так еще и не учишься.

— Но сейчас каникулы!

— Все равно. Нормальный ребенок взял бы учебник за второй класс, повторил упражнения. А ты который день пособия для психиатров чертишь.

Непросто было не потерять в тот день веру в себя, но меня поддержал Борька. Он сказал, что чертежи отличные, но такую сложную ракету мы в ближайшее время все равно не построим и надо сделать корабль попроще — не для дальних полетов, со спальнями и туалетами, а хотя бы для пары витков вокруг Земли. Такой корабль можно построить безо всяких чертежей, и он даже знает как. На этом Борька повел меня в соседний двор, где валялись несколько старых ванн.

— Если соединить их вместе, получится прочный обтекаемый корпус! — сразу понял я Борькину мысль, и так родился новый проект.

Идея была проста. Ванны складывались вместе и скреплялись по кругу струбцинами, которые Борька обещал стащить из кабинета труда. Сверху вырезался люк. Внутреннее пространство разделялось перегородкой надвое. В передней части располагалась кабина с креслом, в задней части прорезалось сопло. Через сопло корабль предполагалось набить газетами — их оставалось поджечь, и огонь, вырываясь из сопла, поднял бы корабль в космос.