Твои, Отечество, сыны - Александр Родимцев

Я подошел к Нине. Она смотрела на меня широко открытыми, ясными карими глазами. Мягкая, шелковистая, цвета степного ковыля прядь волос выбилась из-под косынки. Тонкие, чуточку изогнутые брови, четкий и нежный рисунок губ, наивные, детские ямочки на щеках. Они не разгладились и сейчас, когда она была сосредоточенна и серьезна и знала, что доживает, быть может, последние минуты.

— Товарищ полковник, — тихо проговорила она, неуловимо подаваясь вперед и глядя в глаза, будто приказывая, чтобы я не отступил, не отвернулся, — я давно хотела с вами свидеться, просто, по душам поговорить. Скажите, когда же мы перестанем отходить?

Я попытался объяснить ей, что войну ведет не одна наша бригада, что мы отходим в соответствий с указаниями фронта.

Но ее губы только покривились.

— Я думаю, все время думаю об одном: мы, русские и украинцы, потомки Суворова и Богдана Хмельницкого, должны сражаться до последнего.

— Нина, в последних четырехдневных боях десантники так и сражались!

Она, казалось, не слышала сказанного.

— Куда же мы будем еще отходить, товарищ полковник, до самой Волги-матушки?

И ждала ответа, неотрывно глядя мне в лицо жаркими карими глазами.

— Не отвечаете? Смотрите и молчите… Я — комсомолка, вы можете мне сказать самую горькую правду, но только правду. Я умираю и хочу знать правду…

— Я могу лишь одно сказать тебе, Нина. Мы не сдадимся на милость фашистов. И не пойдем с ними на мировую. Мы будем драться до последнего. И мы победим.

Глаза ее медленно закрывались, — бездонные лучистые карие глаза. Последним усилием воли она открыла их, отбросила с груди шинель.

— Вы… верите этому? Это… правда?

— Я клянусь тебе, Нина, сердцем…

Она улыбнулась. Две ямочки дрогнули на бледных щеках.

— Спасибо…

Глаза ее больше не открылись. Я осторожно взял полу шинели, которой она была укутана, и накрыл неподвижное, словно точенное из белого мрамора, лицо.

Только к вечеру мы с комиссаром разыскали в лесу штаб 6-й воздушно-десантной бригады. Вскоре сюда подошла группа наших бойцов и офицеров.

Уже издали слышался бодрый голос Охлобыстина. Вечерело. Меж деревьями вспыхивали и гасли светляки папирос. Охлобыстин держал в кругу бойцов речь:

— …И никакого окружения, понимаете? Мы — сила. Мы еще посчитаем фрицам кости. Пустяки, что они заняли Казацкое. Мы стукнем их с тыла так, что перья полетят!

У комиссара изменилось настроение, голос его стал веселее.

— Послушайте, Александр. Ильич, да ведь этот врач — отличный политработник!

Охлобыстин успел разыскать наши тылы: теперь мы имели возможность переодеться в новую, сухую одежду. Что-то принесено и на ужин. Сон на опавшей листве, на валежнике, под старым кленом, что может быть здоровее? Правда, и здесь, в лесу, пробирает, северный сквознячок. Сеет холодный осенний дождик. Все это, однако, пустяки в сравнении с пережитым. И с тем, что еще предстояло пережить.

Целый день 15 сентября командир корпуса предоставил нам для приведения бригады в порядок. Мы не участвуем в бою целый день! Работы у нас немного, потому что немного и людей. Все же офицеры заняты с утра и до вечера: перераспределяют оставшееся оружие, соединяют поредевшие подразделения, выдают солдатам новое обмундирование; расторопный и хозяйственный капитан Андриец ухитрился вывезти часть своих запасов в лес.

Утром я и Борисов обсуждаем обстановку: прорывом нашей обороны в районе Казацкого немцы завершили окружение корпуса. Теперь мы находимся в тылу противника. Все части корпуса сосредоточились в Лизогубовском лесу.

Какое решение примет полковник Затевахин? Когда нам сообщат это решение? Времени для размышлений у командира корпуса, конечно, мало: гитлеровцы тоже не дремлют, они сосредоточивают у леса огромные силы.

Вечером 16 сентября Затевахин вызвал к себе всех командиров и комиссаров бригад и сообщил нам решение командарма. На следующий день, ранним утром, всему корпусу предстояло покинуть Лизогубовский лес и пробиваться в район Бурыни на соединение с войсками 40-й армии.

Комкор дал подробные указания о порядке выхода из окружения. Моя бригада должна была замыкать колонну корпуса. Впереди он поставил 6-ю бригаду, почти не имевшую потерь, за нею 212-ю.

Итак, нам предстоял марш через села, занятые противником, и мы должны были пройти через эти села в дневное время.

Трудно было нашим хозяйственникам расставаться с ценным имуществом, зарывать в землю парашюты и многое другое, но возможности брать лишний груз не было, — только артиллерию, минометы, боеприпасы, продовольствие и раненых.

Естественно, возникал вопрос: как быть с немецкими патрулями, с их регулировщиками, которых мы неизбежно встретим в пути? Десантники были обучены методу борьбы с врагом холодным оружием. Кинжал и штык должны были обеспечить колонне безопасность движения. Впрочем, и штык, и кинжал решено было применять только в крайнем случае, если противник вздумал бы преградить нам путь через населенные пункты Хижки, Духановка, Поповка, Попова Слобода — между памятными нам Казацким и Нечаевкой.

Здесь мы намечали резкий поворот на восток, на Бурынь, где в это время оборонялись части 40-й армий.

Еще затемно, в четыре часа утра, было пройдено село Хижки. Немецкие регулировщики молча глазели на нас, столпившись в сторонке от дороги. Почему они не подняли тревогу? Может быть, подумали, что это перемещается какое-нибудь немецкое соединение? Я думаю, их парализовал страх. Они не могли не понимать, что будут уничтожены при первой же попытке приблизиться к нашей колонне.

В деревне Духановке навстречу нам высыпал весь немецкий гарнизон. Фашистские солдаты еще издали приветствовали нас, уверенные, что это идет подкрепление их войскам, наступавшим у Бурыни. Вдруг немцы опомнились.

Где-то застрочил автомат. Прозвучал сигнал тревоги. Через несколько минут сутолока стихла. Десантники уничтожили гарнизон холодным оружием. Были захвачены трофеи. Особенно порадовали нас взятые у врага восемь новых больших автомобилей с полными баками горючего. Перед выходом на марш мы собирали горючее буквально по грамму. А теперь могли не только пополнить баки наших машин, но и усадить на немецкие грузовики наиболее усталых воинов.

Удивительный поход продолжался. Мы шли по совершенно открытым местам, переваливая через взгорки, спускаясь в ложбины, по проселочным дорогам и в стороне от дорог, стремясь сократить расстояние и выиграть время. Где это было возможно, обходили населенные пункты, стремясь продвигаться как можно быстрее и незаметнее. Однако ведь речь идет не о мелкой группе в двадцать, в тридцать человек! Двигался корпус! И казалось странным, что до девяти часов утра наша колонна не была обнаружена ни гитлеровскими самолетами, которые уже кружились над этим районом, ни патрулями врага.