Rosstan - Gurulev

Из снежной круговерти вдруг вывернулась лошадиная морда. Северька еле успел отскочить, успел подумать: «Кого это черти в такую погоду гоняют?» Но тут же признал Федькиного коня. Конь не выглядит усталым, но видно, что его быстро гнали. В кошеве, набросив на колени тулуп, сидел Федька.

– Ну, паря, где ты болтался столько времени? – обрадованно закричал Северька. – Мы уже потеряли тебя.

Федька тоже признал друга, остановил коня, выскочил из кошевки. Рука у Федьки странно подвернута, вроде согнул он ее, а разогнуть боится. Неуклюже стал сдирать заметенный снегом башлык. Но лицо у парня веселое.

– Потеряли, что ли, меня? Забыли: я ведь купец. В Хайларе торговлишкой занимался.

– Эк куда тебя нелегкая носила, – и снова Северьке весело и спокойно. А делов-то всего: Федька вернулся.

– Чего по улице один бродишь?

– У тебя с рукой неладно.

– А, – Федька сплюнул, – не поладил я там нынче немного. Один лавочник меня прикладом двинул, – и предложил неожиданно: – Поедем ко мне?

Друзья сели в кошевку, конь легко двинул сани и завернул в знакомый переулок.

Северьке неудобно расспрашивать друга, не такие у того дела, чтоб сразу рассказывать, но не удержался.

– Что-то ты сегодня без товару?

– А вот, – кивнул Федька ногой мешок. – Ослеп?

– Ну, а съездилось как?

– Лучше и не надо. А рука – пустяк.

У Федьки действительно поездка была удачной. Маньчжур в укромном месте вывел его на Петра. Все получилось так, как грезилось в горячечных мечтах. Нет теперь Пинигина. Но вместо того, чтобы возвращаться домой, решил Федька махнуть в Хайлар. В Хайларе, сплошь забитом белогвардейцами, наткнулся он на Андрюху Каверзина. Был Андрюха не один, в сопровождении трех пеших казаков. Федьку тут же сбили на землю и с рукой что-то сделали: мозжит рука. Увидев Андрюху, понял Федька, что терять ему нечего: Каверзину хорошо известно Федькино партизанство. Благо что левую руку повредили. Парень выхватил из-под полушубка наган, прямо с земли стал стрелять. Стрелял в Андрюху, потому что даже в волчьей стае главное – выбить вожака. Убил ли он семеновского милиционера, ранил ли, но видел, как сунулся Андрюха в снег. А Федька вскочил на ноги, бросился в темноту большого двора.

Отпрянувшие от нагана казаки опомнились, стали стрелять. Видно, небольшого рвения были казаки, если упустили одного человека.

Несколько дней отсиживался Федька на известной ему заимке, шел к границе ночами, где у него, тоже на заимке, стоял конь. И снова сидел несколько дней, дожидался непогоды. А сегодня, часа полтора назад, когда потемнело и закрутила пурга, верные люди запрягли коня, и Федька бросился к Аргуни. Эти же люди сказали парню, что на границе его ждут и надо быть осторожным.

– Не дают житья честному контрабандисту, – усмехнулся Федька, когда лошадь уперлась в ворота. – За рекой семеновцев недобитых опасайся. На нашей стороне свои, пограничники, пугают.

Северька по привычке хотел крепко толкнуть друга, но вспомнил о его руке.

– Ну, ты, честный контрабандист, вылазь да беги в дом. Заждались тебя, неумытого. Беги, коня я распрягу.

Северька подольше задержался во дворе и вошел в избу, когда Федька, уже раздетый, сидел за столом. Радостная Костишна возилась у печки. За долгую поездку Федька осунулся, остро выступили скулы. Во всю левую скулу – желтое набрякшее пятно, видно, синяк был. А глаза по-прежнему нахально-веселые.

Про руку Федька так сказал:

– Конь, зараза, лягнул.

Северьку встретили приветливо, потащили за стол.

Федька, не одеваясь, сходил во двор, забрал из кошевы мешок, развязал. Из мешка достал пачки чаю, большой кусок неизменной далембы, леденцы, банчок спирта.

– Давай, коммунар, выпьем, – предложил Федька.

– Мне сегодня выпить ой как хочется.

Тепло Северьке у Стрельниковых.

Возвратился домой Северька навеселе. Около Крюковых неизвестно зачем остановился. Но тихо у Крюковых, темно за ставнями. Во всей улице тихо. Только скрипит на брошенном дворе сорвавшаяся с петли калитка.

VII

И без того трудно Усте в отцовском доме, а месяца полтора назад почувствовала она, что нужно ожидать ребенка. И ведь еще раньше знала, может такое случиться, но обмерла от страха. Быть в доме беде, большому скандалу быть. Пока постороннему ничего не видно, незаметно. А надолго ли? Пройдет еще время, и каждому понятно – с девкой грех приключился. Пристанет липкая слава, не отмоешься.

Последние дни Устя подвязывала туже живот, но мать вроде замечать что-то стала. Лицо испуганное, смотрит на дочь с опаской. Будто спросить хочет, а не решается. Мать хоть и заметит, но отцу все равно ничего не скажет – испугается. Да что толку из этого: тятька сам с глазами. А как-то он сказал:

– Раздобрела, что ли, ты за последнее время? – и посмотрел недобро, внимательно.

Устя задохнулась, ушла за перегородку. Вышла оттуда уже спокойной, под взглядом отца прошла независимо.

А потом себя корила: чего не открылась, доколь в страхе жить? Ведь все одно узнается. Так лучше скорей ответ держать. А там видно будет.

Открыться пришлось.

Отец устало сидел на лавке под божничкой, муслил бумажный обрывок на самокрутку. Опять сказал Усте давешнее.

– Добреть что-то ты стала.

Устя к разговору была готова.

– Все в такое время добреют.

– В какое такое время? – отец поднял голову, напружинил шею, кольнул глазами.

Смелости Усте не занимать. Но и ей страшно отвечать. И не так страшно, сколь стыдно. Сказала, словно в воду ледяную кинулась:

– Когда ребенка ждут.

– Ты ждешь? – голос у отца тихий и хриплый. Устя отступила на шаг, прижалась спиной к печке.

– Жду.

– Су-у-ка! – выкрикнул отец, но остался сидеть на лавке, словно силился встать и не мог.

– Су-у-ка!

Потом, будто его толкнули, сорвался с места, остановился – как налетел на невидимую стену, – перекосил лицо, сорвал со стены короткий, витый из сыромяти бич.

Алеха хлестал дочь исступленно, брызгал слюной, корчился в злобе.

– У-убью! Растудыт… Осрамила… С-сука!

Устя не защищалась, только подставляла под удары руки. И не было у нее страха. И себя и отца видела, как во сне, как со стороны. Наяву – только боль.

В двери ворвалась мать, кинулась к мужу, рвала из рук Алехи бич.

Алеха коротко размахнулся, хрустнул мосластым кулаком; жена запрокинулась, задохнулась, рухнула в угол.

– Потатчица! Сводня!

Пиная ведра, Алеха кинулся из избы.

– Что же ты наделала, доченька, – всхлипывала из угла мать. – Жить-то как теперь будем?

Во дворе Алеха опомнился, увидел в руках бич, бросил его на землю. Искоса глянул на бич – непорядок, – поднял, повесил около крыльца на гвоздик.

Как славно налаживалась жизнь, а теперь все колесом пойдет. Уличная молва не пожалеет. Истаскают радостные кумушки по грязи доброе Алехино имя. Будут здороваться с пакостной масляной улыбкой.

И Усте не дадут прохода. Эх, девка, натворила-то ты что.

Алеха тучей вернулся в избу, надел полушубок, шапку. Хлопнул дверью – зашлись звоном в шкапчике рюмки. Уже за воротами подумал: «куда идти?» И тут же решил: «Северьку найду, изувечу гада. Опаскудил девку и в кусты», – мужик снова наливался злобой, сжимал кулаки. Принесет Устя крапивника. Ославит себя и семью на весь поселок. Кому не лень будут зубы мыть. И ничего не сделаешь: на чужой роток не накинешь платок. Хоть кричи, хоть головой о стену бейся – не поможет. Со всех сторон ты в дерьме, в саже.

Такие случаи в поселке бывали. Кто не помнит Шароглазовых. Шароглазовым дом бросить пришлось, уехать. Только славу прилипчивую не удалось оставить на старом месте. Она, слава-то, поперед коня на новое место прибежала да и затаилась до времени.

Сыто жил Иван Шароглазов. Троих парней вырастил. Двоих женил. Все одним домом жили. За девкой – одна девка была – смотрели, как за породистой кобылой, глаз не спускали. На вечерку пойдет – с братьями. С вечерки – с братьями. Летом девка спала в амбаре, так на амбар замок вешали для спокою. Строгости, конечно, большие, но для них, видно, причины были: у Ивана росла не девка – холява.

А потом замечать стали: у девки брюхо пухнет. Бабку привели. Бабка руками развела: червяк у девки внутри, солитер. Ну, солитер да солитер. Только время пришло, солитер-то с ножками оказался. Было смеху.

Что тут думать: от святого духа понесла девка? Потом узнали: со стороны проулка на крыше сарая доска сорвана. Парень через эту дыру каждую ночь и лазил. Не удержал замок.

Иван к родителям парня. А те: ты нашего Петьку ловил? Твоя беспутница теперь рада кого хошь оговорить. Нас на мякине не проведешь. Ищи зятя в другом дворе.

Раньше Алеха вспоминал этот случай весело, любил при случае о нем рассказывать. Теперь вспомнил – душу окатило холодом. А ну как и с ним такую штуку сыграют?