Зов из бездны - Михаил Ахманов

Хитроглазый прищурился. Солнце светило ему в лицо, на губах пузырилась пивная пена, в бороде застряли крошки.

– Возят они пурпурную краску, тонкие ткани, жемчуг, ожерелья и прочий дорогой товар. Малы, зато легки и быстры, не догонят их в море разбойники. Выйдет такой корабль утром из Тира, а вечером он уже в Библе.

– В Библ мне и надо, — сказал я и положил в ладонь Хирама медное кольцо. — Найдешь мне легкий и быстрый корабль с надежным кормчим, дам еще.

– Дай сейчас, господин, и я отведу тебя к кормчему Гискону. Судно его из самых быстрых и плывет в Библ, а кормчий — слуга богатого купца. Баал-Хаммон его имя, и сидит он у ног правителя нашего Урета.

Я бросил Хираму второе кольцо и велел:

– Веди!

И привел он нас к кораблю без палубных настилов, чей груз укрывали прочные кожи. Невелик оказался корабль, но с высокой мачтой и просторным парусом, а весел было шесть по каждому борту. Пересчитал я людей на том корабле, пока Хирам торговался с кормчим, и было там шестнадцать мореходов. Пересчитал я их и бросил взгляд на Феспия, а тот дал мне знак, кивнув и приложив ладонь к груди. И вспомнился мне тогда рассказ Тхути про ливийцев, усмиренных Феспием, о драчунах, что подползали к нему на коленях, посыпая голову песком. Десять буйных ливийцев куда опаснее этих корабельщиков, подумал я и успокоился.

Подошел Хирам и сказал, что кормчий Гискон возьмет с нас пять серебряных колец: по два — за меня и Феспия, и одно — за раба. Столько у меня и было. Я отдал серебро Гискону, мы взошли на корабль и отправились в путь еще до полудня.

Когда мы миновали Сидон, полдень уже прошел. Этот прибрежный город лежит к северу от Тира, в дне пешего пути, но на колеснице туда можно добраться гораздо быстрее. Расположен Сидон не на острове, а на скалистом мысу, вытянутом в море точно палец; скалы невысоки, но защищают гавань от бурь и ветров. Город спускался по склонам утесов к воде, к бухте, полной торговых судов и рыбачьих лодок. Мы прошли в полутысяче локтей от мыса, и я хорошо разглядел город с его храмами, кварталами ремесленников и большим кладбищем. Сидон такой же тесный и скученный, как Тир; пожалуй, это кладбище было самой просторной его частью.

Дикий обычай у жителей Джахи — хоронить покойников в земле! Не питают они почтения к предкам, не сохраняют их тел, не возводят гробниц, не расписывают их стены картинами того, что может пригодиться умершим… Страшно подумать, какими явятся их покойные Осирису — с гниющей плотью, изъеденной червями, а то и вовсе без тел, одни скелеты… Впрочем, я не уверен, что идут они в ту же Страну Заката, что и мы — ведь не читают над ними из Книги Мертвых, не пеленают мумии, не кладут амулеты и священные тексты, не ставят в гробницы помощников-ушебти, да и гробниц самих нет. Возможно, попадают они не к Осирису и Сорока Двум Судьям, а в совсем иной загробный мир, полный чудовищ, ужасов и мук, или уходят в пустоту, где души умерших, лишенные тел и памяти, мечутся, подобно облаку гнуса… Так что есть сомнение: люди ли обитатели Джахи, Хару и прочих мест? Ведь человек лишь тот, кто, проживши жизнь и упокоившись в гробнице, является на суд к Осирису, а затем пребывает вечно в Полях Иалу или, по грехам своим, в месте наказаний и страданий.

Но хватит об этом! Не человеческого разумения те дела, и знают о них лишь жрецы и пророки, вдохновленные Амоном. А потому вернемся к заботам дня.

Двенадцать гребцов сидели на веслах, трое следили за полным ветра парусом, а кормчий Гискон, управлявший судном, стоял на довольно широкой скамье у кормового весла. Здесь же устроились и мы: Брюхо — на мешке с одеждой, а я и Феспий — на сложенном и перевязанном веревками полотняном шатре. Корзина с домом бога стояла у наших ног, и рядом лежали завернутые в плащ доспехи и оружие Феспия.

Едва скрылся Сидон в морской дымке, как спутник мой развязал сверток, отложил в сторону шлем, наручни и поножи, надел панцирь, подпоясался и подвесил на плечо свой меч. Мореходы, не выпуская весел из рук, следили за ним с любопытством, а кормчий Гискон промолвил, что в море — хвала Баалу и Мелькарту! — пусто, злодеев-филистимлян не видать, а потому меч и секира без надобности. Знал бы он, что злодеи уже тут! Правда, не филистимские.

Феспий кормчему не ответил. Похлопал ладонями доспех, проверяя, хорошо ли сидит, нащупал рукоять меча под левым локтем, взял в руки кинжал, заткнул за пояс секиру. Затем поднялся к Гискону на скамью и оглядел морской простор. И правда, пусто — ни паруса, ни мачты, и до берега далеко, половина сехена.

– Скажи своим людям, чтобы свернули парус и перестали грести, — велел Феспий.

Челюсть Гискона отвисла, глаза полезли из орбит.

– Почему, о достойнейший?

– Таков мой приказ, — пояснил Феспий и приставил кинжал к горлу кормчего.

Тот побледнел:

– Но, господин…

– Выполняй — и останешься жив, и люди твои тоже будут живы. Иначе…

Видно, Гискон был не робок — он дернулся, пытаясь убрать горло из-под острия. Но Феспий ухватил его свободной рукой за шею и нажал, заставив пасть на колени. Теперь клинок упирался в лопатку Гискона, а сам он стоял в позе пленного, скорчившись на коленях, едва не касаясь лбом скамьи.

– Парус… сверните… весла на борт… — прохрипел кормчий, прекратив сопротивление. — Чего тебе надо, воин? Кто ты? И кто твой приятель-египтянин? Вы ведь не разбойники?

– Египтянин — слуга Амона, а я тот, кто я есть, — ответил Феспий. — Скоро узнаешь, чего нам нужно.

Мореходы, поглядывая на нас, быстро подтянули парус к верхней рее и сложили весла. Я не назвал бы эти взгляды дружелюбными; казалось, сейчас они ринутся на корму, затопчут меня и кушита, а потом навалятся на Феспия. Жизнь или смерть кормчего их, вероятно, не очень заботила.

Корабль замедлил ход и закачался на мелкой волне. Феспий отвел клинок от спины кормчего, разрешив Гискону подняться с колен. Гребцы, сидевшие ближе к нам, заметили это и взялись за весла.

– Не советую. — Голос моего спутника был ровен и спокоен. — Вам обещана жизнь, но я могу об этом позабыть.

В воздухе сверкнул кинжал и с сухим стуком впился в скамью между бедер гребца. Корабельщик с ужасом взглянул на клинок, едва не попавший ему в промежность, затем поднял глаза на Феспия — тот уже раскачивал в руках секиру. И было ясно, что он не промахнется.

– Брюхо, принеси кинжал, — велел Феспий. — Пусть двое снимут кожи и откроют товар. Остальные — на нос. Живо!

Мореходы повиновались с угрюмым видом. Может, судьба товара, что прятался под кожами, была им небезразлична, может, злобились они на Феспия, но никто не хотел умирать. Чтобы погибнуть первым, вторым или третьим, нужны отвага или отчаяние. Или такая преданность хозяину, какой не найдешь в наши ничтожные времена.