Ипатьевская ночь - Эдвард Радзинский

Поручение я принял и сказал, что будет выполнено точно. Подготовил место, куда везти и как скрыть, учитывая все обстоятельства важности момента политического.

Когда я доложил Белобородову, что могу выполнить, то он сказал: «Сделай так, чтобы были все расстреляны, мы это решили». Дальше я в рассуждения не вступал, стал выполнять так, как это нужно было.

Получил постановление 16 июля в 8 часов вечера, сам прибыл с двумя товарищами – Медведевым и другим латышом, теперь фамилию не знаю, но который служил у меня в моем отряде в отделе карательном. Прибыл в 10 часов ровно в дом особого назначения, вскоре пришла моя машина, малого типа грузовая. В 11 часов было предложено заключенным Романовым и их близким, с ними сидящим, спуститься в нижний этаж. На предложение сойти книзу были вопросы: для чего? Я сказал, что вас повезут в центр, здесь вас держать больше нельзя, угрожает опасность. Как наши вещи, – спросили? Я сказал: Ваши вещи соберем и выдадим на руки, они согласились. Сошли книзу, где для них были поставлены стулья вдоль стены.

Хорошо сохранилось в моей памяти: первого фланга сел Николай, Алексей, Александра, старшая дочь Татьяна, далее доктор Боткин сел, потом фрейлина и дальше остальные. Когда все успокоилось, тогда я вышел, сказал шоферу: «Действуй». Он знал, что надо делать, машина загудела, появились выхлопки. Все это нужно было для того, чтобы заглушить выстрелы, чтобы не было звука слышно на воле. Все сидящие чего-то ждали. У всех было напряженное состояние, изредка перекидывались словами. Но Александра несколько слов сказала не по-русски. Когда все было в порядке, тогда коменданту дома Юровскому дал в кабинете постановление Областного Исполнительного комитета. Он усомнился: почему всех? Но я ему сказал: надо всех, и разговаривать нам с вами долго нечего, времени мало, пора приступить. Я спустился к низу совместно с комендантом, надо сказать, что уже заранее было распределено, кому и как стрелять, я себе взял самого Николая, Александру, дочь, Алексея, потому что у меня был «маузер», им можно было работать. Остальные имели наганы. После спуска в нижний этаж мы немного обождали. Потом комендант предложил всем встать, все встали, но Алексей сидел на стуле. Тогда стал читать приговор-постановление, где говорилось: по постановлению Исполнительного комитета – расстрелять. Тогда у Николая вырвалась фраза: «Так нас никуда не повезете?» Ждать больше было нельзя, я дал выстрел в него в упор, он упал сразу, но и остальные также. В это время поднялся между ними плач, один другому бросились на шею. Затем дали несколько выстрелов – и все упали. Когда я стал осматривать их состояние – которые были еще живы, я давал новый выстрел в них. Николай умер с одной пули, жене дано две и другим также по несколько пуль. При проверке пульса, когда уже были мертвы, то я дал распоряжение всех вытаскивать через нижний вход в автомобиль и сложить, так и сделали, всех покрыли брезентом». (Ф. 221, оп. 2, ед. хр. 774.)

– Я специально дал вам ссылку на архив, чтобы исключить подозрения… – сказал он, когда я закончил чтение.

Но все-таки я проверил. В то время я уже получил письмо от читательницы из Свердловска с выписками из ермаковских «Воспоминаний». Их сделал когда-то ее муж, армейский политработник, которого допустили в секретный архив. Выписки в точности до забавной орфографии совпадали.

Передо мною были подлинные «Воспоминания» одного из главных действующих лиц той чудовищной ночи.

– Не правда ли – странные «Воспоминания», – продолжал мой Гость, – почти каждая деталь – неверна.

Действительно, если «Записка» Юровского и показания остальных свидетелей совпадали – рассказ Ермакова на удивление отличался множеством неточных деталей.

Во-первых, он соединяет себя с Юровским, приписывая себе все, что делал комендант. Но если отбросить этот хвастливый вымысел, то все «Воспоминания» – это перевранный набор общеизвестных фактов. Как только дело касается деталей – начинаются ошибки. Машина прибыла не в 10, а в полночь по старому, то есть – около двух ночи по новому времени. «Маузер» был не только у Ермакова, но и у Юровского, постановление читал Юровский, стульев было только два и т. д…Единственная, видимо, правдивая деталь – это история с включенным мотором грузовика. Что же касается последней фразы Николая, то и она, видимо, очередной вымысел, сам Ермаков в своих рассказах множество раз менял эту последнюю фразу царя. (Здесь я пересказал моему странному Гостю историю с последней фразой царя, о которой сказал Ермаков у пионерского костра.)

– Ну что ж, «не ведают, что творят» – слова, которые Петр Захарович действительно вряд ли мог выдумать… При всем своем буйном воображении! Уж очень он был далек от этих слов… Так что вполне вероятно – это последние слова Николая, которые вдруг всплыли в ермаковской памяти.

К слову «всплыли» сейчас вернемся… Итак, трудно поверить, что человек, который принимал активное участие в расстреле, – не запомнил ни одной правдивой детали и способен лишь перевирать общеизвестные факты… Такое ощущение, будто его там попросту не было, будто он рассказывает со слов других… Или будто все это для него как бы в тумане… и появляется наплывами… Нет-нет, я понимаю, что он там был, но был… – он усмехнулся, – пьян!

Ну конечно, конечно – он был пьян! Как я раньше не понял! Чтобы распалить себя, нагнать революционную ярость? Или – нервы? Не выдержал ожидания? (В ожидании ответа из Москвы задержал Голощекин на пару часов его грузовик.) Или, что всего вероятней, он был пьян просто потому, что в этот день была получка и многие стрелки охраны (как Проскуряков и Столов) напились… Кричащее, яростное зверство Ермакова, докалывавшего в оружейном дыму несчастных девушек, и было продолжением этого хамского, зверского «был пьян».

И я пересказал Гостю еще одно страшное письмо.

Из письма М.Е. Афанасьева (Москва):

«В 20-х годах мой отец работал инспектором пожарной охраны в Рязанской губернии в городе Сапожке. Местный священник рассказал ему некоторые подробности со слов одного из убийц семьи Романовых. Кто был этот умиравший убийца, он отцу не сказал, а грехи умирающему отпустил. Умиравший сказал, что руководитель убийства предлагал им изнасиловать великих княжон. Они были все пьяные, в тот день они получили зарплату. Убивать женщин они не хотели. „Баб не стреляем! Только мужиков!“ Сам этот главный убийца страдал хроническим алкоголизмом. И был в тот день пьян. Они ему кричали: „Так революцию не делают“…»

И опять кашляющий смех Гостя:

– Значит, мой давний друг Петр Захарович пообещал девиц? Нет, не расстрельщикам… тут священник просто не понял – своей лихой братве – верх-исетской дружине пообещал… И, конечно, умиравший в рязанском городе Сапожек не был из цареубийц, он был из ермаковского отряда. Ермаковцы только присутствовали при захоронении трупов, но гордо причисляли себя к убийцам… Я с этим сталкивался. Ну а что касается самой идеи: пообещать изнасилование перед расстрелом – это бывало в те годы… об этом написано и у Мельгунова в «Красном терроре»… кстати, у белых это тоже практиковалось… здесь ничего нового. Ну а то, что Ермаков был пьян… в этом я никогда не сомневался. Именно потому Юровский вынужден был поехать «проконтролировать» погребение трупов… Иначе никогда не посмел бы комендант проверять самого верх-исетского комиссара Ермакова. Вот почему садится Юровский в грузовик везти трупы. И Ермаков с пьяной настойчивостью наверняка тоже в погрузке тел участвовал – ведь это была его работа. Я так понял из бесед с Петром Захаровичем, что он даже на грузовик влез – руководил погрузкой. Но думаю, уже не мог слезть, так и остался в кузове с трупами.