Смерть мелким шрифтом - Светлана Чехонадская

Дорога заняла не больше двух часов — но это потому, что после часа дня электрички стали ходить часто. Ивакин обратил внимание, что перед этим в расписании был большой перерыв — с половины двенадцатого.

В поезде он удивлялся необычному торговому оживлению: продавали ножи, лейкопластыри, ручки со светящимися наконечниками, дешевые карандаши, конфеты, кроссворды, мороженое, — не было ни минуты, свободной от криков бродячих продавцов. Но только первые полчаса. Потом оживление спало. Ивакин смог отвлечься на чтение газет, купленных на вокзале.

В газетах оказалось много знакомцев. Неудавшийся депутат Петров, вернувшийся с Кипра, веселился на вечеринке в «Метрополе»: с фотографии косоглазо смотрел на Ивакина мужичонка с лицом евнуха. Мужичонка приобнимал загорелую девицу с голыми плечами. Видимо, неудача с Думой не особенно расстроила Петрова.

С большим удовольствием Ивакин прочел короткую заметку о другом своем знакомце: сайте «Липа. ру». Судебный процесс был в самом разгаре. Адвокаты сайта напирали на жанр литературной пародии, звезда утверждала, что пародия — не пародия, а за моральный ущерб платить придется. Разглядывая фото звезды, Ивакин подумал, что фотограф, выбравший столь неудачный ракурс, явно сочувствует «Липе».

Электричка подъезжала к Звенигороду. Ивакин свернул газеты и вышел в тамбур, задумался, глядя на ели, выстроившиеся вдоль железной дороги.

Он и сам не знал, что хочет найти. Он не был уверен, что вообще хоть что-то найдет, и главное: он не был уверен и в том, что действительно хочет найти правду. Его оживление и возбуждение первых недель прошло. Если Мише хватит ума отпираться до конца, его вина, скорее всего, доказана не будет. На парня могут, конечно, давить, и он может сломаться, но все же это маловероятно.

В разговорах с самим собой Ивакин уже не настаивал на Мишиной невиновности. Все дела, которые прошли через его руки в стремительно промелькнувшей жизни, содержали преступления с очень банальными причинами. Всегда, всегда банальными. Жадность была одной из главных причин, еще была страсть, еще была ненависть. Вот, пожалуй, и все, если не считать самой глупости — то есть отсутствия причин. Поэтому такой мотив, как наследство в полмиллиона, Ивакин и сам считал убедительным.

Он вышел на станцию, походил немного вдоль дороги, мысленно считая деньги в кошельке, и, наконец, решился: вытянул руку, встав на обочине. Уже через десять минут он был в поселке.

…На вахте про смерть хозяйки семнадцатого дома знали. Уже несколько человек, как сказал охранник, искали наследников, чтобы обсудить с ними условия. «Место пользуется спросом?» — спросил Ивакин, убирая удостоверение в карман. Охранник только усмехнулся и сделал жест рукой, как бы демонстрируя, что слова здесь излишни.

То, что Ивакин увидел, пройдя вахту и ступив на асфальтовую дорогу, с обеих сторон наглухо закрытую заборами, ему не очень понравилось. Умом он понимал, что за такую искусственную глухомань люди как раз и платят невероятные деньги, но сам он предпочел бы больше открытого пространства.

У забора с табличкой «17» Ивакин остановился. Это был первый забор, позволявший заглянуть во двор: обычный зеленый штакетник, каким раньше ограждали все дачи в подобных поселках. В глубине разросшегося сада — а правильнее было сказать, леса, — стоял одноэтажный дом, и дом Ивакину понравился страшно: он был похож на старого седого пса, особенно отвисшими ушами, то есть скатами крыши так называемого финского типа. Дальняя граница участка была почти не различима, за забором лес продолжался. Край сада определялся лишь по старой ржавой ванне, видимо, вынесенной наружу во время какого-то очень давнего ремонта и теперь прислоненной к штакетнику. Возле ванны что-то блестело. Ивакин надел очки и пригляделся: вся трава у забора была усыпана бутылочными осколками. Стояло там и несколько целых бутылок.

Казалось, дому неуютно среди ельника. Ивакин задрал голову и присвистнул. Ели уходили на немыслимую высоту. Было видно, что они очень старые. Некоторые стволы упали, и излом коры одного из них, лежавшего у самого штакетника, был похож на карту с волнистыми обозначениями возвышенностей. «Короед! — подумал Ивакин и настроение его испортилось. — Как отвратительна старость!»

— Хочу вас предупредить, что в наследство вступают только через полгода! — сказал недовольный голос за его спиной.

Он оглянулся. В центре дороги стояла старая женщина в шляпке с пластмассовыми вишенками. Она высокомерно смотрела на него, опираясь на полированную палку.

— А где хозяева-то? — спросил он.

— А вы кто? — спросила она в ответ. — Какой-нибудь управляющий? Прораб? На покупателя не похожи… Агент небось. Ненавижу агентов!

— Замучили? — догадался Ивакин. — У вас тоже здесь дом?

— Точно такой же! — старуха ткнула палкой в сторону Марининого дома. — Только у меня восемьдесят соток!

— Ого. — Ивакин вспомнил расценки, сообщенные Прохоровым, и с уважением покачал головой. — Наверное, не успеваете отбиваться?

— Пошли они все! — сказала старуха и неожиданно подмигнула ему. — Они же нас, стариков, ни в грош не ставят! А вы, — она снова подняла палку и направила се прямо на Ивакина, — мотаетесь в вашем возрасте, словно мальчишка. Тяжелая работа. Вам не угнаться за молодыми, даже не надейтесь.

— А что делать! У меня же нет восьмидесяти соток. Кушать-то что-то надо.

— Кстати, насчет кушать, — сказала старуха. — Пойдемте, пропустим по стаканчику?

Дом старухи оказался наискосок от Марининого. Он был точно таким же, с висячими ушами, и зеленый штакетник не закрывал его с улицы. В саду так же валялись изъеденные короедом ели, только старуха посадила несколько петуний у входа. Петуниям, видимо, не хватало света, и они выросли до невероятных размеров: какие-то ужасные голые плети с бледными истрепанными розетками лежали на земле. За ними валялась полусгнившая лавочка.

— Это моя клумба! — насмешливо проговорила старуха и с неожиданной злобой ударила палкой по цветам. — Хреново быть старым, не так ли? — она обернулась к Ивакину и взглянула на него исподлобья.

— Умирать плохо, — произнес Ивакин. — Я бы и старым согласился жить.

— А я не люблю жить. — Старуха поднялась по ступенькам и завозилась с ключами.

— Вообще поселок навевает что-то такое, похожее на ваше настроение.

Старуха задержалась в дверях, пропуская Ивакина, и снова посмотрела на него исподлобья.

— Вы не агент, — сказала она. — Вы мент.

Ивакин улыбнулся.

— Меня выдала любовь к жизни?

— Вас выдало то, как вы смотрели на дом. Стала бы я останавливаться ради какого-то агента! А уж приглашать агента в дом!

Пока она возилась на кухне, Ивакин немного побродил по дому: устроен он был просто поразительно. От главной комнаты с круглым столом отходили какие-то кабинетики, через которые, пройдя несколько коридоров и других кабинетиков, можно было вернуться обратно к круглому столу. Можно было сделать это и выйдя через другую дверь. Можно было также заблудиться. Из кухни хорошо просматривался Маринин дом. Везде в комнатах висело множество фотографий.

— Удивительный дом! — сказал Ивакин, когда старуха появилась в комнате, неся поднос с рубиновым графинчиком, гранеными стаканами и… чипсами. («Ну и старуха!» — мысленно засмеялся он).

— Когда-то все дома в поселке были такими, — заметила хозяйка, садясь к столу и жестом приглашая гостя последовать ее примеру. — Их проектировал как раз первый хозяин дома, которым вы интересуетесь.

— Нелепый проект, не так ли?

— У каждого времени свои представления о красоте. Я вот, например, всю жизнь была высокой и худой. Это доставляло мне ни с чем не сравнимые страдания.

— Трудно поверить, что женщина с такой внешностью страдала от комплекса неполноценности, — произнес Ивакин, разглядывая фотографию на стене, на которую указала старуха.

— Да уж поверьте, — усмехнулась хозяйка. — И пейте, пейте, это дорогой немецкий вишневый ликер. Мне его два дня назад оставил племянник подруги. Ублажал. Или спаивал. Надеется, что на него подпишу! — Она снова подмигнула Ивакину и рассмеялась. — Я перелила только. Между прочим, старинный хрустальный графин фирмы Баккара. Так что не думайте, это не наливка Плюшкина.

— И чипсы племянник подарил?

— Нет, чипсы я сама покупаю. Обожаю чипсы.

— Милицейский генерал на фото — ваш муж?

— Обижаете. Он уже был старым генералом, когда я устроилась в его семью домработницей. Так получилось, что их род вымер… И теперь я единственная хозяйка. В нашем поселке два таких дома: мой и Маринин.

— Каких таких?

— Выморочных. Заколдованных… Мой генерал застрелился.

— Да, я слышал. Где-то в пятидесятом, верно? Такая же фотография, кстати, и у нас в музее висит.