Император и ребе, том 1 - Залман Шнеур

по заказу самого Зубова, немецкий водевильный актер Альбрехт написал памфлет, который ходит из рук в руки. А называется он «Князь тьмы»… Намек на Потемкина и на его якобы темные дела…

Когда-то Григорий Александрович посмеялся бы надо всем этим. Он бы такое письмо, не дочитав, бросил в пылающую печку. Но теперь, в состоянии той телесной и духовной подавленности, в которой он пребывал, это — против собственной воли и в ущерб чувству собственного достоинства — обижало его; так сильно обижало, что боль в отекшей печени снова дала о себе знать, а в горле застрял комок. Ему очень хотелось стукнуть по столу, разбить чернильницу, прокричать от самого сердца несколько грубых слов. Однако его удержало присутствие адъютанта Черткова и франтоватого письмоводителя Абруччи. Казалось, что оба прилежно трудятся, копаясь в бумагах, скрипя гусиными перьями, но из их глаз еще не исчезли насмешливость и издевка, которые они только что проявили по поводу французского торговца жареными каштанами «Наполеоне», предлагавшего русской армии свою стратегию…

«Вот, — подумал Потемкин, — смеяться над талантливыми иностранцами и толковыми евреями они все мастера. Пусть только Платошка Зубов Щепнет им на ухо по поводу «инородцев», они все с ним согласятся. Все до единого…»

Наверное, он что-то пробурчал в задумчивости, потому что адъютант Чертков уставился на него своими умными, понимающими глазами. Чтобы отвести от себя этот неприятный взгляд, Потемкин, скорее по привычке, чем по необходимости, спросил:

— Никто меня не дожидается?

— А как же, Григорий Александрович? Депутация кишиневских священнослужителей. Крестьяне из Теленешт[84] или из Полнешт…

— Ах, — устало потянулся Потемкин, — я уже наизусть знаю: обидели, продуктовые склады обокрали, лавки…

— И еще кое-кто есть, — продолжил свой рапорт адъютант, откладывая приятное на самый конец, — это провант… прив… привмайстер… Я никак не могу выговорить, Григорий Александрович!

— Провиантмейстер Цейтлин?

— Он самый, Григорий Александрович!

— Давно уже дожидается?

— С самого утра.

Потемкин нахмурил брови. Однако Чертков, уже знавший все его мины, сразу заметил это и стал оправдываться еще до того, как светлейший князь начал гневаться:

— Вы изволили спать, Григорий Александрович!

— Верно, верно, — неспешно откликнулся Потемкин. — Вели, душа моя, чтобы его пригласили в розовую штабную комнату…

— Уже пригласили, Григорий Александрович!

— И пусть принесут ему клюквенного морсу. Ведь вина он не пьет.

— Уже обеспечено, Григорий Александрович.

— И пусть никто нам не мешает. Только если я позвоню.

— Слушаюсь! — последовал ответ.

2

Отдельная розовая комната при генеральном штабе не очень подходила для такого серьезного учреждения. Однако она была во вкусе Потемкина: по-восточному сладковатая и удобная. Ее стены были обиты розовым шелком, двойные двери занавешены тяжелыми бархатными портьерами — тоже розовыми, только немного темнее. На полу — несколько ковров. Рядом со стенами и столом — обитые атласом кресла с высокими спинками и мягкими подлокотниками. Все было выдержано в той же расцветке — розовое с цветочками. Между двумя наполовину занавешенными окнами на передней стене — лишь один, выполненный в натуральную величину, маслом, портрет Екатерины в горностаевой мантии, с российской короной на голове, скипетром в пухлой руке и с улыбкой на полных розовых губах… Даже прозрачный красный напиток, стоявший в большом хрустальном графине на столе, тоже, казалось, был специально подобран, чтобы соответствовать по оттенку всей комнате, как рубиновая брошь подходит к розовому бальному платью… А это был всего лишь клюквенный морс, второй истинно русский напиток после крестьянского кваса.

За этим графином с недопитым стаканом уже добрую пару часов сидел реб Йегошуа Цейтлин и ждал. Его лицо выражало обеспокоенность. Если бы не розовый отблеск стен, его можно было бы назвать мрачным.

«Что же происходит с господином? — думал он про себя. — Чем больше он работает, тем позже просыпается. Он совсем не придерживается правила: у того, кто встает так поздно, нет ни благословения, ни удачи…»

Это был тот самый реб Йегошуа Цейтлин, слава о котором давно уже шла по всей Белоруссии и по части разделенной Польши: и как о великом талмудисте, и как о крупном купце. В 1787 году в Киеве, когда Екатерина проезжала там во время своего путешествия в Крым, а польские магнаты собрались в этот город, чтобы приветствовать ее, реб Йегошуа Цейтлин получил из рук Понятовского[85] титул «придворный советник Польского государства» за свои большие заслуги в развитии торговли между двумя соседними государствами, то есть между Россией и Польшей.

С князем Потемкиным он был дружен много лет. Он ценил в Потемкине способного государственного деятеля; его размах при расширении границ Российского государства, при основании новых городов и строительстве новых гаваней; его терпимость к чужим народам и чужой вере, его прирожденные добродушие и щедрость. А Потемкин ценил в своем провиантмейстере человека, точного в исполнении заказов, трезво мыслящего, честного, к тому же — хорошего организатора. Всеми этими достоинствами поставщика его армии он пользовался не раз, покоряя Крым и захватывая крепости на Дунае. А реб Йегошуа Цейтлин, со своей стороны, под защитой Потемкина привлекал к делам самых способных евреев из своего окружения: старого друга и земляка реб Ноту Ноткина, своего зятя Аврома Переца, который со временем стал главным подрядчиком при строительстве российского флота. Работы и доходов хватало на всех.

После приведения всего Крыма под владычество России, когда Потемкин получил титул «светлейший князь Таврический», реб Йегошуа Цейтлин сопровождал его почти повсюду. Мы находим его во всех последующих войнах светлейшего князя против турок — на Днестре и на Пруте. Он принимал участие в основании Херсона, в который должно было доставляться на баржах по великому Днепру все зерно с Украины, чтобы добраться до торговых судов, ходивших по Черному морю… Он стал еврейским советником того типа — этаким министром без портфеля и титулов, — который скрывается всегда в тени христиан, отдает им свои лучшие силы, подсказывает самые лучшие планы, а вот награды и чины за них получает тот, кто представляет их высшему начальству, естественно, от своего имени…

Душевное вознаграждение, которое реб Йегошуа Цейтлин получал за свою организационную работу, состояло в том, что он вымаливал хоть какую-то защиту для местных и приезжих евреев в недавно завоеванных областях, чтобы разъяренной солдатне не позволялось грабить синагоги, оскорблять мелких еврейских торговцев и ремесленников. Кроме того, ему удавалось привозить сюда эмигрантов из нищей Белоруссии. Это был самый первый человеческий материал, из которого позднее выросли еврейские колонии по всей Херсонской губернии.

Тяжелая работа по организации поставок на русско-турецкий фронт не мешала тому, чтобы он почти в то же самое время управлял в Велижском повете