Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их приключениях отважных, забавных и достославных во Фландрии и других странах - Шарль де Костер

Сооткин проводила ночи в слезах, а днём работала по дому. Часто слышал Уленшпигель, как она разговаривает сама с собой и говорит:

– Если деньги достанутся ему, я покончу с собой.

Так как он и Неле видели, что она и сделает так, как говорит, то они всеми способами старались заставить её переехать на Вальхерен, где у неё были родственники. Но она отвечала, что ей незачем убегать от червей, которые скоро будут глодать её вдовьи кости.

Между тем рыбник опять отправился по начальству и сообщил там, что покойник всего несколько месяцев тому назад получил семьсот червонцев, что был он скуп, тратил мало и потому не мог издержать столь большую сумму, но, конечно, где-нибудь спрятал её.

Судья спросил его, что ему сделали Уленшпигель и Сооткин, что он отнял у сына отца, у жены мужа и теперь так злобно преследует их.

Рыбник ответил, что он, как почтенный гражданин города Дамме, желает заставить уважать законы государства и таким образом заслужить милость его величества. При этом он подал письменный донос, где называл свидетелей, которые, сообразно истине, хоть и против воли, покажут, что он не лжёт.

Суд старшин выслушал эти показания и признал, что собранные улики в полной мере оправдывают применение пытки. Посему они приказали произвести вторичный обыск в доме обвиняемых, а равно заключить последних в городскую тюрьму. Здесь мать и сын должны были ждать прибытия спешно вызванного из Брюгге палача.

Когда Уленшпигель и Сооткин шли через город со связанными на спине руками, рыбник стоял на пороге своего дома и смотрел на них.

И обыватели Дамме тоже стояли у своих дверей. Матиссен, ближайший сосед рыбника, слышал, как Уленшпигель, проходя, сказал доносчику:

– Проклянёт тебя Господь, вдовий палач!

А Сооткин прибавила:

– Ты умрёшь нехорошей смертью, грабитель сирот!

Увидев, что вдову и её сына ведут в тюрьму по новому доносу Грейпстювера, обыватели накинулись на него с яростными криками и вечером выбили стёкла в его доме. А дверь его вымазали навозом.

И он не смел выйти из дому.

LXXVIII

К десяти часам утра Уленшпигеля и Сооткин привели в застенок. Здесь были судьи, писарь, старшины, палач из Брюгге с помощником и лекарь.

Судья спросил Сооткин, не утаила ли она какого-либо имущества, принадлежащего императору. Она ответила, что у неё нет ничего и что она ничего не могла утаить.

– А ты? – спросил судья Уленшпигеля.

– Семь месяцев тому назад, – ответил он, – мы получили по наследству семьсот червонцев. Часть мы издержали; где находятся остальные, я не знаю. Думаю, что прохожий, посетивший наш дом на наше несчастье, унёс остальные; с тех пор я денег не видел.

Судья спросил, настаивают ли они оба на том, что они невинны.

Они ответили, что не прятали никаких денег, принадлежащих императору.

Тогда судья сказал печально и настойчиво:

– Улики против вас велики, обвинение представляется основательным: если вы не сознаетесь, вам придется претерпеть пытку.

– Не трогайте вдову! – вскричал Уленшпигель. – Рыбник купил всё, что было.

– Дурачок, – сказала Сооткин, – мужчина не вынесет тех мук, которые может претерпеть женщина.

И, увидев, что Уленшпигель, боясь за неё, побледнел как мертвец, она шепнула ему:

– У меня есть сила и ненависть.

– Не трогайте вдову, – сказал Уленшпигель.

– Возьмите меня вместо него! – крикнула Сооткин.

Судья спросил палача, принёс ли он все орудия пытки, чтоб узнать истину.

– Всё готово, – ответил палач.

Судьи посоветовались и решили, что для раскрытия правды надо начать с матери.

– Ибо, – сказал один из них, – нет сына столь жестокосердого, чтобы он мог видеть страдания своей матери, не сознавшись в преступлении ради избавления её. То же сделает всякая мать для своего детища, хотя бы у неё было сердце тигрицы.

– Посади женщину, – приказал судья палачу, – и вложи её руки и ноги в тиски.

Палач повиновался.

– О, не надо, господа судьи, – взмолился Уленшпигель, – возьмите меня вместо неё, раздробите мне кости рук и ног, но отпустите вдову!

– Помни о рыбнике, – сказала Сооткин, – меня не покинули сила и ненависть!

Уленшпигель побледнел и смолк, дрожа от возбуждения.

Тиски состояли из маленьких деревянных палочек, которые вкладывались между пальцев и были так соединены хитроумной механикой из верёвочек, что палач мог по требованию судей сдавить разом все пальцы, сорвать мясо с косточек и раздробить их или же причинить жертве лишь слабую боль.

Он вложил руки и ноги Сооткин в тиски.

– Дави! – сказал судья.

Он сдавил очень сильно.

Тогда, обратившись к Сооткин, судья сказал:

– Укажи место, где спрятаны червонцы.

– Не знаю, – простонала она.

– Сдави сильней, – приказал он.

Уленшпигель, желая прийти матери на помощь, старался разорвать верёвку и освободить связанные на спине руки.

– Не давите, господа судьи, – говорил он, – это косточки женщины, нежные и хрупкие. Птица может сломать их своим клювом. Не давите! Господин палач, я говорю не с вами, потому что вы ведь обязаны исполнять приказы судей. Но сжальтесь, не давите!

– Рыбник! – сказала Сооткин.

И Уленшпигель умолк.

Но, увидев, что палач всё сильнее закручивает тиски, он не выдержал:

– Сжальтесь, сжальтесь, господин судья! Вы раздавите пальцы вдове, которой ведь надо работать. Ой, ноги! Ведь она и ходить не будет! Помилуйте, господа судьи!

– Ты умрёшь недоброй смертью, рыбник! – вскричала Сооткин.

И кости её трещали, и кровь капала из её ног на землю.

На всё это смотрел Уленшпигель, и, дрожа от муки и гнева, он говорил:

– Женские кости, господа судьи, не сломайте их.

– Рыбник! – простонала Сооткин.

И голос её был тих и сдавлен, точно речь призрака, и Уленшпигель дрожал и кричал:

– Что же это, господа судьи, ведь кровь льётся из её рук и ног! Переломали кости вдове!

Лекарь дотронулся пальцем, и Сооткин издала страшный крик.

– Признайся за неё, – обратился судья к Уленшпигелю.

Но Сооткин смотрела на него своими широко раскрытыми, точно у покойника, глазами. И он понял, что должен молчать, и тихо плакал.

– Так как эта женщина одарена твёрдостью мужчины, – сказал судья, – то надо испытать её упорство пыткой её сына.

Сооткин не слышала, ибо от невероятной боли потеряла сознание.

При помощи уксуса её привели в себя.

Затем Уленшпигеля раздели догола, и так он стоял обнажённый перед матерью. Палач сбрил ему волосы на голове и на теле и осмотрел, не скрыто ли у него где какое-нибудь чародейство. При этом он заметил у него на плече чёрное родимое пятно. Много раз втыкал он туда длинную иголку, но, так как из проколов потекла кровь, он убедился, что пятно не имеет колдовской силы. По приказанию судьи руки Уленшпигеля привязали к верёвкам, перекинутым через блок, привешенный к потолку. Палач, по указанию судей, начал вздёргивать, встряхивать, подбрасывать вверх и вниз обвиняемого. Девять раз проделал он это, между тем как к обеим ногам Уленшпигеля было привязано по гире в двадцать пять фунтов каждая.

При девятой встряске лопнула кожа на лодыжках и кистях, и берцовые кости начали выходить из суставов.

– Сознайся, – сказал судья.

– Нет, – ответил Уленшпигель.

Сооткин смотрела на сына, но сил кричать или говорить у неё не было. Она только вытянула вперёд руки и шевелила окровавленными пальцами, точно желая сказать, что от этой пытки её должны избавить.

Палач ещё раз поднял и сбросил Уленшпигеля. И кожа на кистях и лодыжках разорвалась ещё сильнее, и ещё дальше вытянулись ножные кости из суставов; но он не кричал.

Сооткин рыдала и потрясала окровавленными руками.

– Укажи, где спрятал деньги, – сказал судья, – и ты будешь прощён.

– Пусть рыбник просит о прощении, – ответил Уленшпигель.

– Ты смеёшься над судьями? – спросил один из старшин.

– До смеха ли мне, увы! – ответил Уленшпигель. – Это вам показалось, честное слово!

Затем Сооткин увидела, как палач, по приказу судьи, разжёг в жаровне уголь, а его помощник принёс две свечи.

Она хотела подняться на своих истерзанных ногах, но упала обратно на скамью и только кричала:

– Уберите уголья! Господа судьи, пожалейте бедного мальчика, уберите уголья!

– Рыбник! – крикнул Уленшпигель, увидев, что она слабеет.

– Поднимите его на локоть от пола, – сказал судья, – поставьте жаровню ему под ноги и держите свечи у него под мышками.

Палач повиновался. И остатки волос под мышками у Уленшпигеля трещали и чадили от огня.

Он кричал, а мать всхлипывала:

– Уберите огонь!

– Укажи, где деньги, и ты будешь освобождён, – сказал судья. – Мать, сознайся за него!

– А кто ввергнет рыбника в геенну огненную? – сказал Уленшпигель.