Земля без людей - Джордж Стюарт

В тот вечер не было дождя. Низкие облака продолжали скользить по небу, но воздух под ними был чист и прозрачен. И если бы кто-нибудь зажег эти огни, можно было увидеть свет уличных фонарей Сан-Франциско.

Он стоял на крыльце дома, вглядывался в темноту запада и вдыхал глубоко и часто сырой, холодный воздух. Он снова испытывал восторг.

«Сегодня мы расстаемся с прошлым, — думал он. — Расставание длиной в несколько месяцев — несколько месяцев последнего года, который канет в небытие. Настала новая точка отсчета — Момент Зеро — и мы застыли на границе двух эпох. Отсюда начнется новая жизнь. И мы объявляем начало Первого Года. Год Первый!»

Теперь уходит в прошлое великая драма существования и изменения мира без человека. Никогда больше проблема личной приспособляемости к этому миру не станет его самой главной и важной проблемой. Теперь на многие годы вперед он будет переживать другую драму — драму создания нового общества, изменения его, движения вперед, к будущему. Теперь он перестает быть одиноким зрителем, по крайней мере, только одиноким зрителем. Он умеет читать. Он вооружен основами многих знаний. Он, если это потребуется, применит их в психологии, технике, общественном устройстве нового мира.

И еще он найдет других, и они придут к нему — хорошие люди, которые будут помогать ему создавать новый мир. Он снова начнет искать людей. Он будет очень разборчив, он будет держаться подальше от тех, кого сломило потрясение от гибели старого мира, чей разум и тела непригодны для того, чтобы строить новый.

А где-то внутри гнездился глубокий страх, что Эм может умереть при родах, и вместе с ее смертью умрет надежда, и умрет все его будущее. Но он гнал прочь этот страх и не верил, что такое может случиться. Потому что ярче света дня было ее мужество. Она сама жизнь. Он не мог представить ее и смерть рядом. Она свет будущего — она и все, которым даст она жизнь. «Мать всех живущих! И святой назовут дети ее».

И ему даст она мужество жить, когда все ближе, с каждым прожитым годом все ближе начнет подползать к нему смерть — тихо и крадучись, как тихо и крадучись ползли из углов дома темные тени, в день, когда умирал свет. Ее душа уже однажды победила смерть, а сейчас тело ее дает начало новой жизни. Он чувствовал, как мужество ее вливается в каждую жилку его тела.

Неужели вопреки логике, вопреки страху возможно такое? Неужели еще не родившееся на этот свет дитя может все изменить вокруг? Но уже непреложным законом стали изменения эти. Он знал отчаяние, теперь он знает, что такое надежда. И верит он, что настанет, день, когда солнце застынет в самой южной точке своей вечной дуги, и они двое — или уже трое их будет — встанут у камня скалы и выбьют на нем число, которое возвестит миру, что прожит Год Первый. А пока, давая отсчет новой жизни, он еще только начинался. И мысли его обрели форму.

«О бесконечный мир!» — подумал он. И когда, вдыхая холодный, сырой воздух, стоял и смотрел на запад, где во мраке замер мертвый город, слова эти торжественной музыкой переполняли его. «Бесконечный мир!»

Послесловие первое

БЫСТРЫЕ ГОДЫ

Совсем недалеко от дома на Сан-Лупо есть пустынное место, которое некогда было Маленьким городским парком. Высокие камни в живописном беспорядке застыли на его земле, и еще два обломка скалы наклонились друг к другу, так что получилась узкая пещера. Рядом гладкая каменная плита размером с небольшую комнату, плавно — слишком плавно, чтобы удобно сидеть на ее краю, уходящая по склону холма. Очень давно, гораздо раньше тех времен, что называют они сейчас Старые Времена, жило неподалеку племя первых людей, оставивших на гладкой поверхности камня маленькие лунки, в которых толкли люди каменными пестиками зерно и так делали муку.

В тот день, когда непрерывной чередой, сменяя друг друга, прошли времена года, когда солнце во второй раз коснулось Золотых Ворот, Иш и Эм по пологому склону холма поднимались к скалам. Завернутый в мягкое одеяло, спал на руках Эм их ребенок. (Эм снова была беременна, но еще не потеряла живость походки.) Иш нес молоток и зубило. А Принцесса их бросила, по своему обыкновению с громким лаем убежав по следам своих невидимых зайцев.

А когда пришли они к скале, то села Эм лицом к солнцу и стала кормить ребенка, а Иш работал молотком и зубилом, выбивая на гладкой плите первое число. Крепким оказался камень, но тяжел был молоток и остро заточено зубило, и скоро появилась на камне прямая линия. Но видно, хотелось человеку украсить работу свою и торжественным обрядом отметить завершение полного цикла, когда солнце, покинув самую южную точку небесной сферы, вновь вернулось к ней. И потому выбил Иш короткую черту в основании линии и маленький крючок в ее вершине, так что теперь законченная работа напоминала аккуратную единицу — какой она стала с тех пор, как человек научился печатать книги. И когда закончил работу, тоже сел рядом с Эм и подставил лицо солнцу. Дитя утолило голод и было счастливо, и они играли с ним.

— Вот так, — сказал Иш, — это и был Год Первый!

— Да, — сказала Эм. — Но, наверное, для меня он всегда будет Годом Ребенка. Имена лучше запоминаются, чем цифры.

И с тех пор чаще называли они годы не по числам, а по имени того, что произошло в этот год значительного и запомнилось больше всего.

Весной Второго Года Иш посадил свой первый огород. Он никогда не питал особой любви к огородничеству и, может быть, поэтому, несмотря на благие намерения и две умеренно вялые попытки, ничего не вырастил в этот год. Одно утешение — когда вонзал в землю лопату и выворачивал влажный пласт черной земли, то испытывал наслаждение от сопричастности к этим первобытным трудам человеческим.

Пожалуй, на этом и заканчивался счет его маленьких огородных радостей. Если начинать горькую повесть с самого начала, то семена (каких трудов, после опустошительного крысиного нашествия, стоило найти хоть какие-нибудь семена) оказались старыми и отказывались всходить. В отличие от редких всходов, полчище улиток и слизней оказалось не в пример многочисленней, но с помощью коробки «Улиточного киллера» он извел их всех и почувствовал себя торжествующим победителем. А когда дружно пошли в рост молодые листья салата, олень перепрыгнул через изгородь и натоптался от души. Пришлось набивать на забор еще один ряд досок. Потом зайцы сделали подкоп — новые разрушения и новые заботы! Однажды вечером он услышал треск и выскочил вовремя, чтобы отогнать разбойную корову, пробившую брешь в его заборе. Опять работа!

Теперь он вскакивал среди ночи, потому что мерещилось ему, как прожорливые олени, зайцы и коровы подбираются к огороду и с тигриным блеском в глазах облизываются на его любимый латук.

В июне прибыли насекомые. И он поливал огород всякой дрянью, пока не испугался, что, если и выживет хоть один листок, он все равно не осмелится его съесть.

Воронье последними нашли огород, но когда появились в июле, количество их было таково, что оправдывало ленивое опоздание. Он сделался бессменным часовым и даже застрелил несколько; и подлые вороны отступили, но, видно, оставили дозорных, а человек не мог стоять живым пугалом целый день напролет, и только стоило показать воронам спину, как черной тучей пикировали они на драгоценные труды рук его. Настоящие пугала и зеркальца на веревках держали их на почтительном расстоянии ровно один день, а на следующий страх прошел, и, отдохнувшие, с новыми силами принялись они за разбой. Неравная борьба довела его до нервного расстройства, и тогда в отчаянии натянул он над несколькими грядками, которые еще можно было спасти, сетку от мух и в награду за труды собрал немного латука и совсем немного чахлых помидоров и огурцов. Но даже при таком нищенском урожае он сознательно оставил часть овощей перезревать на грядках, и теперь у него были свежие семена для будущих посадок.

Пережитые муки настолько отбили всякую охоту заниматься огородом, как, наверное, не отбивали до этого никакому огороднику. Одно дело, если ты ради удовольствия, не сильно при этом утруждаясь, занимаешься грядками, а вокруг еще тысячи любителей занимаются тем же самым, и совсем иное, когда ты один, и огород твой единственный во всей округе, и на мили вокруг все любители свежих овощей: скот, птицы, слизняки, насекомые — все несутся, летят, ползут, да еще подают сигналы своим не менее прожорливым сородичам: «Жрать подано!»

К концу лета появился на свет второй ребенок. Они назвали ее Мэри — назвали так по той же причине, почему первого назвали Джон. Теперь древние имена не должны забыться на этой земле.

Когда новорожденной исполнилось всего несколько недель, случилось другое, не менее значительное событие.

И происходило это так… В первые годы, хотя Эм и Иш почти не уходили далеко от дома, к ним время от времени, завидев поднимающийся над Сан-Лупо дым, забредали, кто на машине, а большей частью пешком, одинокие путники. За одним исключением, все они, испытывая нервное потрясение, до сей поры находились во власти прошлого. Пчелы, потерявшие свой рой; овцы, отбившиеся от стада. К тому времени Иш уже понял — те, кто приспособился и сумел найти себя в новой жизни, уже осели каждый на своем месте. (Кроме всего прочего, независимо от того, кем оказывался новый путник — мужчиной или женщиной, — на безмятежном горизонте хозяев начинала мрачно поднимать голову древняя проблема третьего лишнего.) И поэтому Иш и Эм бывали всегда рады, когда эти несчастные, не нашедшие себе места в жизни странники решали продолжить свои скитания по белому свету.