Жак - Жорж Санд

И вот я внезапно оборвал интригу, становившуюся уж слишком безрассудной, но по своему сумасбродству не решился прекратить сразу весь роман, а сделал Фернанду своей наперсницей и покровительницей. Я написал ей сентиментальное письмецо, где с помощью некоторой лести, преувеличения и маленькой лжи умолял ее прийти ко мне на свидание, чтобы поговорить о великом деле моего примирения с Сильвией. Я составил план с таким расчетом, чтобы завязавшиеся у меня невинные отношения с моей прелестной защитницей продлились как можно дольше. Стало быть, еще несколько дней можно тешиться лунным светом, призывами флейты, прогулками по мху, мельканьем белых платьев между деревьями, записочками, положенными под камень возле старого вяза, словом — всеми аксессуарами романа, то есть главной его прелестью. Я настоящий ребенок, не правда ли? Ну что ж — ребенок! И не стыжусь этого. Ведь так долго меня снедали тоска и грусть.

XLII

От Фернанды — Клеманс

Ну вот, я все-таки решила пойти утешить бедненького влюбленного. Говори что хочешь, но мне думается, я поступила правильно, и сердце мое исполнилось блаженным чувством умиления. Я взяла с собой Розетту, потребовав, чтобы она обо всем молчала (она уже посвящена в тайну), и мы вместе пошли к вязу. Несчастный Октав встретил меня радостными изъявлениями признательности. Он очень приятный молодой человек и, как я теперь уверена, достоин Сильвии. Он мне рассказал о своих горестях, обрисовал характер Сильвии и свой собственный так хорошо, что я поняла, почему они должны были зачастую обижать друг друга без всякой видимой причины. Знаешь, его рассказ произвел на меня странное впечатление: мне казалось, что я читаю историю моей любви за последний год. Бедный Октав! Мне жаль его так сильно, что он этого и представить себе не может. Я понимаю, сколько он выстрадал, и, право, уж не знаю, не следовало ли мне посоветовать ему забыть навеки свою любовь и поискать душу, более схожую с ним. Да, у него те же мучения и та же участь, что у меня. Молодому, доверчивому, неопытному, как у меня, сердцу пришлось столкнуться с таким же гордым, упрямым и строгим характером, как у Жака. Теперь, когда он меня хорошо познакомил с натурой Сильвии, я убеждена, что она действительно сестра моего мужа. Если же она только его ученица, он, несомненно, внушил ей свои правила любви, и она в точности усвоила их. Зачем они не супруги! Оба были бы на одном уровне.

Примирить Сильвию с Октавом — дело нелегкое, и я даже не знаю, возможно ли это. При первом свидании мы с Октавом не пришли ни к какому заключению. Я могла остаться только час, и весь он ушел на то, чтобы Октав мог разъяснить их взаимоотношения. Октав обещал сказать завтра, что мне надо сделать. Значит, сегодня вечером мы еще раз встретимся. Мне нетрудно отлучиться на час тай, чтобы в замке ничего не заметили. Жак и Сильвия всегда не прочь побыть вдвоем и пофилософствовать, высказывая крайне мрачные мысли, и в это время они не очень-то обращают внимания на мою особу — где я и что делаю. Да и кто знает, любит ли еще меня Жак настолько, чтобы чувствовать ревность?

Ах, как все переменилось, милая моя Клеманс! Правда, мы и теперь счастливы, если счастье состоит в спокойствии и в отсутствии взаимных упреков. Но какая разница с первыми днями нашей любви! Тогда нас переполняла радость, непрестанный восторг, а души наши оставались спокойны и безмятежны. Кто же разрушил этот светлый покой, кто погубил это счастье? Не могу поверить, что только я всему причиной. Правда, есть тут и моя вина, но с человеком менее совершенным и более снисходительным, чем Жак, первые наши страдания не ослабили бы уз, соединяющих нас, а быть может, укрепили бы их. Почему Октав, несмотря на суровость и странности Сильвии, любит ее с каждым днем все больше, словно любовь его возрастает от тех мук, которые он переносит из-за нее? Почему Жак не может быть со мною ребенком — ведь становится же Октав рабом и терпеливой жертвой Сильвии? Кажется, Жак теперь доволен, что дети отвлекают меня от него, а Сильвия отвлекает его самого от меня. Но он-то не ревнует меня к детям, а я ревную его к сестре. По всей видимости, между мною и Жаком только дружба; он от этого не страдает, а я плачу ночи напролет о прежней нашей любви.

Да разве эта Сильвия — женщина? У нее каменное сердце. Разве Жак не должен был бы предпочесть ей меня? Ведь я бы умерла, если б потеряла его, а Сильвия готова перенести любые несчастья и уверена, что во всех горестях найдет себе утешение. В этом мире мы любим лишь себе подобных. Почему же я тогда по-прежнему люблю Жака? Вся сила характера, все величие души не делают его любовь столь же прочной и великодушной, как мое чувство.

Сильвия больше не думает об Октаве, как будто его никогда и на свете не было. Однако она знает, что он тут и что приехал он только ради нее. Это не мешает ей спокойно спать, петь, читать, беседовать с Жаком о звездах и луне, не удостаивая бросить взгляд на землю и посмотреть на преданного поклонника, плачущего у ее ног. Меж тем Октав достоин лучшей участи и более нежной любви. У него чудесный дар красноречия, чистое сердце и очень приятная наружность. Я едва его знаю, а уже питаю к нему дружеское расположение, ибо он сумел пробудить во мне участие к его судьбе и бесхитростно открыл мне свою душу. Как бы я хотела помирить его с Сильвией, и пусть бы они жили неподалеку от нас! Какой бы появился у меня тогда надежный друг! Какую бы приятную жизнь мы вели вчетвером! Приложу все старания, чтобы мечта моя сбылась, — это будет доброе дело. И, быть может, Бог благословит мою любовь к Жаку за то, что я возродила любовь Октава и Сильвии.

XLIII

От Октава — Фернанде

Каким счастливым, каким утешенным оставили вы меня сегодня, мой прекрасный друг, дорогой мой ангел-хранитель! Вернувшись к себе, под кровлю из листьев папоротника, я чувствую потребность поблагодарить вас и сказать, что сердце мое переполнено надеждой и признательностью. Да, вы достигнете успеха, потому что очень этого хотите, как вы сказали; если потребуется, вы броситесь на колени рядом со мной, чтобы умолить надменную Сильвию, и вы победите ее гордость. Да услышит вас Бог! Как хорошо я сделал, что обратился к вам и возложил надежды на вашу доброту! Ваша наружность не обманула меня: вы действительно ангельское создание — недаром говорят об этом и ваши большие глаза, и ваша ласковая улыбка, и ваша миниатюрная фигурка, изящество которой напоминает прелестные изгибы цветка, и ваши золотистые волосы, словно озаренные лучом яркого солнца. Когда я увидел вас в первый раз, я прятался в вашем парке, и вы прошли мимо меня, читая книгу. По всему вашему женственному облику я понял, что вы именно та, кого я искал. И вы действительно оказались той, кто был мне нужен тогда, — вас послал мне Бог по милосердию своему. Спрятавшись в листве, я смотрел, как вы медленно идете по аллее. Вы держали в руках книгу, но время от времени поднимали от страницы глаза и устремляли вдаль грустный и рассеянный взгляд; мне казалось, что вы тоже несчастливы, и, если уж говорить все начистоту, Фернанда, мне и теперь кажется, что вы, во всяком случае, не так счастливы, как того заслуживаете. Когда я вам рассказываю о своих страданиях, они, мнится мне, находят отклик в вашем сердце, а когда я говорю, что любовь чаще можно назвать первым из зол, чем первым благом, вы отвечаете мне: «О да!», и в голосе вашем звучит несказанная скорбь. Ах, милая Фернанда, если вам нужна помощь друга, брата и если мне выпадет счастье оказать вам такую услугу или по крайней мере облегчить ваше горе, поплакав вместе с вами, откройте мне причину святых ваших слез, и пусть Бог поможет мне воздать вам добром за добро.

С того дня, как я увидел вас, у меня, дошедшего до полного отчаяния, возродилось мужество жить; я приехал для того, чтобы сделать последнюю попытку, решив умереть, если она не удастся. Вечером я пришел к вам в гостиную и услышал ваш разговор с Сильвией. И тогда я познал вашу душу, она открылась мне в немногих словах; вы говорили о несчастной любви, вы говорили о смерти. Для вас немыслимо было одинокое будущее, а ваша подруга смотрела на него без страха. «О, вот кто мне сестра! — думал я, слушая вас. — Так же, как и я, она полагает, что без любви жить нельзя, лучше умереть; ее сердце — спасительное убежище, буду молить ее о спасении; у нее я найду сострадание, и если она не в силах мне помочь, то хотя бы пожалеет меня; ее жалость я приму на коленях, как манну небесную. Если Сильвия прогонит меня и я должен буду отказаться от нее, я унесу в сердце светлое воспоминание о святой дружбе и буду взывать к нему среди своих страданий». Ах, Фернанда, зачем Сильвия так непохожа на вас? Не можете ли вы смягчить ее непокорную душу, поделиться с нею кротостью и милосердием, которых так много у вас? Поведайте ей, как женщины любят, научите ее, как они прощают, а главное, скажите ей, что забвение провинностей нередко является более возвышенным, нежели само их отсутствие; и, чтобы стать действительно выше меня, ей надо меня простить. Ее злопамятство более преступно перед Богом, чем все мои грехи. Совершенство, которое она ищет, о котором мечтает, существует лишь на небесах; но дается оно в награду только тем, кто был милосерден на земле.