Рыцаря заказывали? - Людмила Сурская

Уставала скакать на коне, не было навыков. Вечерняя прохлада забиралась под воротник гимнастёрки, а дневная жара раскаливала спину до кипения. Костя жалея предлагал перейти на подводу или пересесть в тачанку, но Юлия несколько дней хорохорилась, а потом покаянно к его облегчению сдалась. Вечером у костра, она чувствовала как он обнимая набрасывал на её продрогшие плечи фуфайку или тужурку и прижимал к тёплому боку. Сама не смела пошевелиться, кругом бойцы. Ей так хорошо тепло и покойно рядом с ним. Сидеть бы так долго, долго и молчать… Как-то он признался ей что любит сумерничать перед огнём. Ей тоже нравится. Ресницы шлёп-шлёп. Сморил сон. Потом Костя уложит её в подводу, укроет шинелью и уйдёт проверять дозоры и посты. Бдительность терять нельзя. Он любил повторять, что при малейшей оплошности — голову потерять легко. Юлия наглядно увидела — он умеет воевать! И это не просто с саблей в бой бросать людей, а разные хитрости военные придумывал. А Юлия будет ждать его прислушиваясь в темноте, как жуют лошади овёс и не слышны ли его шаги… Над головой тускло мерцают уставшие от жары звёзды. Черно спереди, с боков, как Костя передвигается, что видит… Навещая её за день по несколько раз в обозе, он как бы нечаянно старался дотронуться до её руки, пальчиков или губами до виска. На большее не решался, опять же — кругом бойцы. Вот такая была у них жизнь… Одним словом — походно- полевые условия. Но дело не в трудностях. Ведь они рядом. Мысль попрыгав с пенька на сучок взялась прерываться и наконец совсем потухла. Юлия уснула.

Переход не был лёгким. Всё время надо было находиться в состоянии боевой готовности. Мало того: отряд выматывался за день так, что к вечеру едва на ногах держались, так ещё выставляли охорону, секреты и держали оборону. Медленно подтягивались обозы. Везли корм для лошадей, продовольствие для отряда, боеприпасы. Юлии пришлось быть и поваром и медбратом. Вот тогда и окрепла идея выучиться при случае на медсестру. В отряде был врач. Решила держаться его и присматриваясь учиться. Поход заставил её повзрослеть, а как же иначе.

Продвижение банд в глубь отряд остановил. Дальше их несмотря на азарт не пустили. Встали лагерем на заимке. Штаб разместился в двухэтажном доме. В гущу событий он её не подпускал на пушечный выстрел. Только ей хватило до боли в сердце и того что видела. А видела она разгорячённых боем бойцов, изуродованные тела раненных и скованных клещами смерти убитых. Плакать не смела, уходила в овраг. Пряталась за поваленной через него пушистой сосной. Глаза застилало слезами, а пальцы рвали лохмотья перепревшей коры на источённой короедами древесине. Это успокаивало. Как будто мёртвое дерево забирало боль. Хотя в глазах по-прежнему лежали проткнутые в горло штыками друг на друге казак и красноармеец. Разодранные взрывом гранаты лошади, а рядом затянутый во френч белогвардейский офицер, привалившись к завалинке, сидел с вытекшими глазами. Глаза были длинные. Юля как притянутая магнитом смотрела на них. Один синий и болтался на щеке, а второй красный застыл на лбу. Трое у забора. Двое сидят один лежит. Как будто на привале. Ужас! У двоих рассечены на двое головы. Как арбузы: раз и две половинки… Смотреть на трупы людей и лошадей, страшное дело… "Отчего людям не живётся без крови. Смотри на плывущие по синему небу облака, радуйся солнцу, люби…" Жгла обида и болело сердце за бестолковый род человеческий. Если с людьми и их дурными головами как-то можно разобраться, то лошадей нетерпимо жалко. За что страдают животные? Ведь без их на то воли таскают то на ту, то на другую сторону. Мерзко, больно. Но Костику показать свою слабость не могла. Мыслями поделиться тем более. Как ни как помнила всё, что он говорил, отговаривая её от поездки. Пикни Юлия сейчас, отправит к маменьке и не уговорить… Надо помалкивать. Так будет лучше. Она понимала, ему было страшно за неё, но перед её желанием быть в такой не лёгкий для мужа момент около него, он отступил. Значит, она не должна дать ему повода усомниться. Своим маленьким сердечком она чувствовала — не смотря на страшное волнение за неё, он рад тому, что она рядом. Возвращаясь к ней, взорванный боем, в мокрой от пота и крови гимнастёрки, хватал её в охапку. Сажал на колени. Прижимал к груди и мурлыкал какую — нибудь песню. Она, ни слова не говоря, ласково гладила его по коротко стриженным волосам — без слов всё понимала. Юлия, дав ему остыть, ожить и встрепенуться, потихоньку включалась и подпевала. Случалось: просилась с ним в бой. Он отмахивался. Посмеиваясь целовал и не принимал её просьб всерьёз. Иногда она злилась. Не без этого, надеялась пробить его стену хоть чем-то. Но это не помогало. Про участие в бою советовал даже не заикаться. Ворчал мурлыкая своим грудным бархатистым голосом, усыпляющим на лету её бдительность и разоружающим Юлию на вздохе:

— Ты наповал сразила меня своим темпераментом, но давай не обманывать породу.

Понимая, что в споре нет смысла, помалкивала.

Когда раненные принесли весть, что в бою с атамановцами задели клинком командира, Юлия, набравшись смелости взломала табу и взлетев на коня во весь опор понеслась к месту боя. Старый санитар ринувшись за ней вслед, прокричал вдогонку:

— Куда вы?

Она отмахнулась:

— Я скоро.

Он сплюнув, добавил разведя руками, не обращаясь ни к кому и ко всем сразу:

— С ума девка сошла.

Обернувшись к раненным, рявкнул:

— Чья сорока ей на хвосте эту весть принесла?

Молодой боец раненный в ногу поморщился:

— Я сказал, а что тут такого?

Он достал кисет, свернул самокрутку и погрозив пальцем сказал:

— Вот он вернётся и покажет нам…

— И что он сделает? — всё же пугаясь похвалялся тот.

— Лично с тобой тоже, что заяц с морковкой…,- раскуривая самокрутку, хмыкнул немолодой боец.

— Съест что ли?

— А это время покажет…

Разозлившись молодой перешёл в наступление:

— Да отвяжись ты. Учишь, учишь… С жиру баба бесится, а я причём.

— Быть рядом с мужем ты ей в упрёк ставишь, так что ли? Не клевал тебя паря, ещё жареный петух… Такие ягодки на вес золота. Эх-хе-хе… молодость.

— Подумаешь. Тебе-то какая печаль, чего ты нудишь.

— Ну ладно, потом не плачь…,- зная Рутковского предупредил старший.

Он откинул щелчком окурок в сторону и, следя за дугой его полёта уставился в точку его падения, как будто это невесть что. Рутковского уважали все старослужащие. Личная храбрость, трезвый расчёт, доброе отношение, порядочность отличали его от других. И жена под стать ему лапушка, а пришедшая на службу молодёжь пустобрешет и не ценит пока этого.

Юлия, не думая о том, что он её в порошок сотрёт, очертя голову гнала к станице. Она ещё никогда не была до этого в серьёзных переделках и не сунулась бы без его позволения. Но сейчас ей владела причуда, что называется храбростью отчаяния. Она воспользовалась ей, чтоб помочь мужу. Ни опасность смерти, ни прочие препятствия не смогли бы сейчас остановить её — Костику нужна помощь! Это зачеркнув всё гнало её. Правда, она привыкла и не боялась уже картинки, когда несётся конница, а атамановцы саблями сверкают. Когда прошивает длинная пулемётная очередь цепь, всхрапывая кони встают на дыбы, казаки летят на землю. От всей этой жути, она уже не закрывала в испуге глаза. Но то был не живой бой. А сейчас впереди стреляли. Выстрелы доносились с околицы. У кромки леса встала. Сперва было не понять, что там происходит. Сеча она и есть сеча. Ничего страшнее нет сабельного кавалерийского боя. Проскакала полстаницы и остановилась у затора из подвод. Путь закрыт. "Как же мне теперь быть?" Она понимала, что это её испытание. И тут она тряхнула головой. Подняла упрямый подбородок. Осмотрелась. Бой уже подходил к концу. Атамановцев оттеснили на околицу. Обошли со всех сторон и там, кто чинил сопротивление добивали. Казаки с бычьим упорством шли на прорыв, пытаясь зубами порвать захлопнувшуюся ловушку. Понятно, что до конца боя не скоро. Но как туда попасть? Она надеялась пройти. Решение пришло само. Причём вполне удачное. Сняв, как учил Костя, с предохранителя и держа браунинг перед собой, под телегами пробиралась к той кровавой куче. Страшно боялась как бы он не выстрелил сам по себе, нечаянно. Как ахнет… "Тоже мне воин, курам на смех" — ругает она себя и всё же молит об одном, чтоб не пришлось стрелять. Она никого не желает убивать. Впереди кто-то стонет и ругается. Сейчас она узнает об этом. Глаза уже привыкли к полумраку. Ещё рывок… Наткнулась на раненного бородатого казака, тот прятался под подводой и целился в неё. Увидев девчонку он промедлил. Она выстрелила. Воняло свежей кровью и порохом. В голове стучали колокола: "Убить человека оказывается легко. Очень легко. Ой, боженька!" Для уверенности ударила его рукояткой браунинга по голове. "Господи, Господи, Господи! прости и помоги". Поползла дальше. Приподнялась на локти и трахнулась головой о дно. Это очень больно. Но однако некогда думать сейчас о себе. Главное — добраться до Костика. Вперёд. Дорогу перекрыл труп. "Ой-ё-ёй!" Невыразимый ужас привёл её в себя. Раньше бы сознание потеряла, а сейчас… Неужели она не справится с собой, неужели не одолеет страх… Со всей силы оттолкнув разрубленного казака, расширила обзор. Увидела мужа… Казак занёс шашку над его головой, но Костик ловко увернулся, поднял коня на дыбы и выстрелил из револьвера. Казак повалился на бок и не удержавшись сполз с седла под ноги коней. "Богородица, спасибо! Живой! Командует, стреляет… Значит, ничего страшного, задело. Рукав в крови. По лбу бежит струйка, наверняка царапина. Помоги мне Богородица". Не лежать же тут на брюхе раз пригналась. Поднялась на ноги. Кто-то из красных конников кинул в гущу пытающихся уйти казаков бомбу. Крики, истошные вопли раненных, рёв… Упала навзничь. Уткнулась лицом в землю. "Мамочки, мамочки!" Подняла голову. Над полем боя стоял грохот, чад и гадкая ругань. Жеребец под комиссаром взвился, дико крича, рухнул подминая под себя седока. Юлия заметила дымящийся наган у казачёнка за плетнём. "Вот стервец пропадёт же не за грош". Так и есть красноармеец повернулся на вопль коня прицелился и выстрелил через плечо. Пацан завалился набок. Юлия отвернулась: "Доигрался в войну, дурак". Костя метался с одного края оцепления на другой. Конь под ним храпел. "Истечёт кровью…" Не дожидаясь конца поединка с противником, рванулась к нему. Рутковский потный и злой чуть не выронил саблю, когда в метнувшемся к нему бойце узнал жену… Ругаться не мог. Сухой комок и шок перекрыли разговорные функции горла. Пока он хмурился и таращил выкатившиеся глаза, она, достав из перекинутой на колени санитарной сумки бинты, знай себе бинтовала изредка поглядывая на его размахивающую от непонимания и избытка чувств здоровую руку с саблей. Он уже расстрелял все пули и теперь воевал одной шашкой. Весь его вид выражал: "Да она что, с ума, что ли, сошла?" Юлия поймав его ледяной, хищный блеск, заставила себя не смотреть в его глаза, лицо, чтоб не казалось, что возьмёт сейчас он ей ввалит или ещё хуже насмешливо скажет: "Ну, ладно, пошутили и хватит". Какое там сказать, он и глазом не успел моргнуть, как она закончив бинтовать, сунула ему флягу с водой и отерев попутно марлей лицо и промокнув ему отяжелевшие от пота подмышки, нырнула опять под телегу. Он остался со злостью на её выверт, с нестерпимой болью в руке, готовый ринуться за ней и отшлёпать. А Юлия уходила тем же путём, что и пришла. Ну вот, кажется, и осилила, а боялась. Радость о том, что справилась как бы ещё не дошла до её сознания. Но это ещё не всё. Далеко не всё. Впереди разговор с Костей. Он ей покажет, где раки зимуют. От такой перспективы она поёжилась. "Размечталась, — одёрнула она себя. — Может ещё и не дойдёт до этого, убьют меня и он на моей могилке будет плакать, а не ругаться". От перспективы увидеть себя мёртвой, покрылась мурашками. Бр-р-р! Учитывая опыт передвижения под телегами, осторожно пробиралась к окраине, там где ждал её конь. Обошлось. Напугалась мародёров пацанов, но и они её не меньше. Выловив коня, отправилась на базу отряда. Тени от деревьев становились всё длиннее. Солнце осторожно стало сначала сползать, а потом и падать за верхушки деревьев. По дороге, догнав подводы с раненными, поглаживая по холке коня, пошла рядом. Дрожь от увиденного прошла, но в голове держалась расправив крылья мысль: "Сейчас он был иным. Костя был совершенно другим. Таким она его не знала. Лицо спокойное, спокойное, а глаза холодные, холодные…" Юлия с тревогой ждала его возвращения. Знала: будет нагоняй. В вину ей зачтётся то, что появилась там. Плохо. Но ещё хуже, что увидела его таким, каким не должна была видеть. Сначала бодрилась, мол, посердится немного и отойдёт. Поразмыслив хотела от греха подальше спрятаться. Потом передумала: я ж не маленькая. Подумав, решила принять приговор стоя и не хныкая. Ещё позже попривыкнув к обжитой мысли, рискнула не сидеть сложа руки, а бороться. И чтоб задобрить мужа попросила бойца истопить баню. Но спокойнее не стало, замучила себя до того, что стала подумывать: "Уж скорее бы приехал и ввалил!"