Крушение - Анри Труайя

— Я — да, потому что тебе нравится эта квартира.

— Нравится это не то слово, я ею очарована. Мы там будем так счастливы!

— Да, конечно, — подтвердил Александр. — Расслабимся и все такое прочее… прямо, как они.

Франсуаза рассмеялась и прижалась к нему. Александр обнял ее за плечи. Как мало нужно, чтобы угодить женщине!

— Как я понял, если все пойдет гладко, то через две недели уже можно будет переезжать?

Франсуаза, выскользнув у него из-под руки, несколько раз покружилась на середине тротуара. Вернувшись к мужу, она воскликнула:

— Ты только представь себе!

— Я представляю. И в особенности то, что через две недели меня, скорее всего, не будет в Париже.

— А где же ты будешь? — поразилась Франсуаза.

— В Москве.

Она с опаской посмотрела на него и тихо спросила:

— Зачем ты туда едешь?

— Это идея Шевалье-Виньяра, — объяснил Александр. — На прошлой неделе к нему из СССР приехал главный редактор одного крупного литературного журнала, Виссарион Боголюбов. Я тоже с ним встречался. Мы втроем обсуждали возможность выпуска совместного русско-французского издания. Параллельные публикации романов на двух языках, обмен материалами и так далее. Понимаешь, как я заинтересован в этом проекте? Поэтому, чтобы изучить все детали на месте, мне надо съездить в Москву.

— И сколько же тебя не будет?

— Неделю или от силы дней десять, думаю, не больше.

— А как же твои лекции?

— Я договорился с мадам Чуйской. Она с удовольствием меня подменит.

— Почему же ты мне ничего не сказал?

— Я хотел сделать это сегодня, но ты была слишком увлечена этой историей с квартирой.

На какое-то мгновение Франсуаза растерялась, но тут же взяла себя в руки. Перспектива переезда помогла ей смириться с мыслью о скорой разлуке. Она выдавила слабую улыбку и сказала:

— Значит, когда ты вернешься, мы с Николя уже все обустроим на новом месте.

Александр не ответил. Они молча прошли несколько шагов. Потом, устремив взгляд куда-то вдаль, Александр заговорил глухим голосом. Франсуазе показалось, что он забыл о ней и говорит сам с собой.

— Надо же, я еду в страну, язык которой я преподаю и о которой больше тридцати лет пытался составить представление, читая русские книги. Удивительно. Сам бы я, наверно, никогда не решился поехать туда. Россия одновременно и притягивает, и отталкивает меня. Я кажусь себе человеком, который боится взглянуть на свое отражение в зеркале. Знаешь, я пригласил Виссариона Боголюбова на ужин.

— Когда? — с тревогой поинтересовалась Франсуаза.

— Сегодня вечером.

Тут ее прорвало:

— Ты мог бы для приличия сначала посоветоваться со мной?!

— О чем тут советоваться, он послезавтра уезжает. Или сегодня, или никогда.

— Но у меня дома ничего нет!

— Ну и ладно, пойдем в армянскую лавку, купим там пирожков, водку. У нас получится великолепный русский обед.

— По случаю твоего отъезда в командировку? — горько вздохнула Франсуаза.

— Нет, по случаю переезда на новую квартиру!

Словно вихрь радости оторвал Франсуазу от земли. С Александром всегда так: стоило ей затаить на него злобу, как он умудрялся тут же сказать что-нибудь такое, что от всех ее обид не оставалось и следа. Она посмотрела ему в глаза и произнесла вслух:

— Нет, ты все-таки невозможный человек!

Про себя же она подумала, что если и есть для нее что-нибудь невозможное, то это жизнь без него.

Положив локти на стол, Виссарион Боголюбов ел жадно и торопливо. Лицо у него стало багровым. Франсуазу удивляли его скверные манеры, но в то же время она не могла не признать, что он ей нравится. Седой, с голубыми глазами, этот «мужик», которого стеснял европейский костюм, казалось, излучал добродушие. Время от времени он улыбался детской, бесхитростной улыбкой. Он не знал ни одного слова по-французски, а его русский очень отличался от того языка, на котором говорил Александр. Речь Боголюбова была неторопливой, певучей, с сильным нажимом на гласные. Глубокие знания преподавателя литературы и поведение сельского жителя. Франсуаза недостаточно хорошо знала русский, чтобы понять весь разговор, но иногда ей удавалось уловить смысл некоторых фраз. Чтобы ей было легче, муж по ходу переводил отдельные слова. Без сомнения, Александр был полностью покорен своим гостем.

— Жаль, что ты не все понимаешь! — сокрушался он.

Франсуаза улыбалась. Иногда Боголюбов искоса поглядывал на нее и, выпив рюмку водки, опять возвращался к содержимому своей тарелки. Николя отсутствовал. Вечером у него должны были быть занятия в студии, и он исчез из дома еще до прихода гостя. Как же Николя обрадовался, узнав, что в новой квартире у него будет своя комната! И только Александр оставался равнодушным ко всем благам, которые сулил этот переезд. Пожалуй, ему не хватает воображения, решила Франсуаза.

Сама же она не раз мысленно возвращалась на рю Сен-Дидье. В мечтах она позволяла себе вволю походить по комнатам, расставить мебель, повесить занавески, зажечь плиту, поискать подходящее место для кастрюль…

— Ты поняла, что он только что сказал? — донесся до нее вопрос Александра.

— Нет.

— Он рассказывает поразительные вещи! Оказывается, в СССР власти все еще оказывают политическое давление на интеллигенцию. При этом он считает, что, несмотря ни на что, подобное нарушение прав человека несет в себе и некий положительный заряд. Писатели чувствуют, что в какой-то степени находятся в оппозиции к режиму. Это дает им ощущение борьбы, ощущение риска. Они уверены, что, создавая свои произведения, совершают геройский поступок, а не просто переводят чернила. За свои слова они могут попасть в тюрьму, распрощаться с благополучной жизнью! На Западе, где каждый безнаказанно говорит все, что хочет, свобода несколько приелась. Западные писатели воспринимают ее как нечто само собой разумеющееся, поэтому европейская литература потеряла свой боевой дух и стала предметом купли-продажи. Здесь не надо преодолевать трудности, а раз легко, значит — неинтересно. Я подкинул ему мысль о том, что в эпоху царизма происходило то же самое. Пушкин, Достоевский, Горький, даже Тургенев, да и многие другие поплатились за то, что позволили себе критиковать власть. Одни из них попали в тюрьму, другие в ссылку.

Александр повернулся к Боголюбову. Они одновременно опрокинули по рюмке водки и продолжили оживленный разговор. Франсуаза поняла, что Боголюбов не соглашается с Александром. Ни в коем случае нельзя сравнивать советскую цензуру и цензуру, существовавшую при царизме! Потом они успокоились и стали говорить спокойнее. Франсуаза догадалась, что они обсуждают план будущей командировки Александра. Сама она с тревогой думала о его путешествии. Целых десять дней! Это не просто долго, это бесконечно долго! Что он будет там делать, в этой закрытой, засекреченной стране? Но достаточно было взглянуть на Александра, и сразу становилось понятно, как он рад предстоящему отъезду. В его отсутствие ей придется полностью изменить всю внешнюю сторону их жизни. Хорошо, что хоть Николя поможет таскать тяжелые вещи!

— За ваше здоровье! — с забавным акцентом произнес по-французски Боголюбов.

Подняв рюмку, он жестом пригласил Франсуазу выпить с ними. Она не могла отказаться. Крепкий напиток обжег ей нёбо. Мысли беспорядочно метались у нее в голове. Напротив, на стене, висела картина — русский пейзаж. Всего через несколько дней Александр своими глазами увидит такое же поле, небольшие деревянные домики, рощу серебристо-белых берез. А вот ее рядом не будет, и он не сможет разделить с ней свои восторженные впечатления.

Франсуаза встала, поменяла тарелки и принесла десерт. На сладкое у них был круглый, правда, несколько подсохший, пирог — «ватрушка», как его называл Александр. Выражая восхищение, Виссарион Боголюбов закатил глаза, а потом, склонившись к Франсуазе, заговорил с ней по-русски.

— Я ничего не понимаю, — прошептала она Александру.

— Он говорит, что сожалеет, что ты не едешь в Москву.

— Скажи, что я сожалею еще больше, чем он.

Боголюбов налил себе еще рюмку водки. Александр поинтересовался, знает ли он какие-нибудь популярные современные песни. Без долгих уговоров Боголюбов приятным, чистым баритоном стал напевать какую-то грустную мелодию. Александр в такт покачивал головой. На столе царил полный хаос: грязные тарелки, смятая скатерть. По комнате стелился сигаретный дым. А надо всем этим слышалась рокочущая русская речь. У Франсуазы создалось странное впечатление: ей казалось, что она находится не дома, а в каком-то чужом месте. Время от времени на душе у нее становилось тяжело, и тогда в ее мозгу вспыхивала спасительная искорка радости: новая квартира!

Когда в час ночи вернулся Николя, они все еще сидели за столом.