Авоська с Алмазным фондом - Дарья Донцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ща, – пообещал баритон.
Сотовый замолчал. Но вскоре тот же голос произнес:
– Это не банк. Абонентский ящик почтового отделения. Улица Малютина, пятнадцать, работает с восьми утра до семнадцати. Обед с тринадцати до четырнадцати.
– Как вы за пять минут все выяснили? – поразился я.
– Это кто? – осведомился Савелий.
– Ваня Подушкин, хороший парень, – представил меня Сергей Данилович.
– А… Я не пять минут копался, а меньше. Ваня Подушкин, запомни, есть базы ключей. Я сравнил фото и – мархаба! Всем пока.
Мобильный замолчал.
– Что такое мархаба? – спросил я.
– Пес его знает, – пожал плечами Стеклов, – какое-то слово. Возможно, арабское или иврит. Сава на девяти языках чешет.
Глава 28
Пока я ехал домой, Николетта позвонила раз пятнадцать, но я малодушно не отвечал. В голове у меня бурлили разные мысли, беседовать с маменькой не хотелось. Я отлично знал: сейчас она скажет мне все что угодно, а когда я войду в квартиру, слово в слово повторит рассказ. Так зачем дважды его выслушивать?
Дверь оказалась открытой. Я удивился, вошел в прихожую и приуныл – холл был заставлен чемоданами. Николетта притащила еще гору вещей. Матушка уже превратила гостиную в свою спальню, а теперь захватит остальные комнаты. Может, мне сбежать жить в офис? Он удобно расположен в бывших апартаментах Элеоноры[7], там есть комната, в которой я благополучно провел не один год, когда трудился на свою работодательницу.
Я начал снимать ботинки и увидел, как из коридора выплыла Николетта. Она немедля поинтересовалась:
– Где ты гулял?
– Работал, – коротко ответил я.
Она уперла руки в боки.
– Вава! Ужас! Кошмар!
– Что случилось? – исключительно из вежливости осведомился я.
На мой взгляд, «ужас» – это ядерный взрыв, уничтожающий планету Земля, все остальное худо-бедно можно пережить. А для Николетты «Ужас!» и «Кошмар!» (именно так, с прописной буквы и с восклицательным знаком) – сломанный у новых туфель каблук. Мы с маменькой категорически не совпадаем в мнениях по поводу вселенской беды.
– Кока завела этого, как его… африканского… розового… – всхлипнула Николетта. – И у Зюки с Люкой они тоже есть. Мой Брутик Моцарт уже не уникален.
– Что же тут плохого? – осторожно спросил я. – Собака тебя радует? Тогда какая разница, у кого еще такая есть?
– Ты всегда был черствым, как кусок студня! – заорала маменька. – Вылитый отец, ни молекулы сочувствия к женщине, у которой проблема!
Я поставил ботинки на место. Черствый студень? Замечательный образ. Кто-нибудь из вас видел засохший холодец? Протухнуть сей продукт может, но превратиться в сухарь…
– И, как обычно, ты перебил меня, не дал договорить, – злилась Николетта.
Я изобразил смирение.
– Прости. Продолжай, пожалуйста.
– Уже не хочу. Пропала охота. Ты не поймешь, что я переживаю! У Коки, Зюки, Люки песики бело-черные, а мой Лев Толстой Достоевский рыжий, все говорят, что он не чистых кровей, – зарыдала маменька и убежала в глубь квартиры.
Я не понял проблему. Ну да, барбос рыжий, и что?
– Иван Павлович, – тихо сказал Борис, – госпожа Адилье поспорила со своими подругами. Те приобрели себе собак в Германии в одном питомнике, получили их сегодня со всеми документами, подтверждающими породу животных. А Владимир Иванович купил Людвига Ван Иоганна Вольфганга Цезаря Брут Ницше в России и тоже с родословной. Ваша мама сказала Люке-Зюке-Коке: «Ваши псы – подделка, у них шерсть неправильная». Кока обиделась, вызвала международного эксперта, госпожа Адилье к ней со своей собакой сегодня прибыла и…
Борис умолк.
– Дворнягой оказался барбос маменьки? – догадался я.
– Хозяйка крайне расстроена, – прошептал батлер.
Входная дверь отворилась, показался огромный веник из белых роз, за ним скрывался красный, вспотевший Владимир Иванович.
– Дорогая! – закричал он. – Я здесь! С ключами! Дом твой! Документы в машине! Можем прямо сейчас туда ехать!
Я решил напомнить о своем присутствии и произнес:
– Добрый вечер.
– Разрешите взять роскошные цветы? – с поклоном осведомился Борис.
Отчим сунул ему клумбу.
– Ваня! Привет, я сразу не заметил тебя.
Я всунул ноги в любимые ковровые тапки, при взгляде на которые маменька всегда ехидно говорит: «К этой обуви положена юрта». Ну да, я ростом всего метр девяносто с копейками, меня трудно заметить, и уж совсем странно ожидать, что поздним вечером хозяин квартиры окажется дома.
– Где Николетта? – спросил Владимир Иванович.
– Тут, – голосом леди Макбет, только что убившей всех, кто попался ей под руку, заявила маменька, выплывая в коридор. – Кто этот человек?
Я удержал рвущийся наружу смех. Маменька нарядилась в кроссовки с надписью «Old monkey» и свитер, украшенный фразой «The mothers of all monkey». Помнится, я был удивлен ее списком одежды, но потом выяснилось, что Николетта хотела принарядить собаку. Пуловер и обувь чуть было не полетели в голову незадачливого «закупщика», но, на мое счастье, появилась Кока и назвала жуткие шмотки самыми модными, прекрасными, стильными. И вот маменька в них щеголяет. Выглядит она… как бы помягче сказать… странновато.
Батлер тихо кашлянул.
– Кто этот человек? – повторила Николетта. – Кто?
Я шаркнул ногой.
– Разрешите представиться, Иван Павлович Подушкин.
– Вава, прекрати клоунаду, не о тебе речь. О нем! – рассердилась матушка. – Я его знаю? Нет, я его не знаю. И знать не хочу!
Владимир Иванович вытянул вперед руку со связкой ключей.
– Любимая! Ты просила купить особняк, а я – дурак, идиот, кретин! – заспорил. Я признал свою ошибку! Исправил!
Я сел на стул около вешалки. Так вот почему Николетта заявила о разводе с супругом и упала камнем на мою голову. Всегда покорно исполнявший любые ее желания муж взъерепенился, отказался приобретать недвижимость. А я‑то гадал, что стряслось!
Николетта надула губы.
– Да? Сарай на шести сотках?
– Конечно, нет, – засуетился Владимир Иванович. – Три гектара участок, две тысячи квадратных метров избушка, ландшафтный дизайн от известного француза. Погоди, дорогая, фамилия лягушатника из головы выпала, сейчас…
Отчим вытащил телефон, стал в нем рыться.
– Э… э… Ага, вот – Андре Ленотр.
Я не удержался от смешка. Андре Ленотр – гениальный садовник, занимался обустройством парка Версальского дворца, а еще раньше разбил сад при замке Во ле Виконт, который принадлежал Николя Фуке, министру финансов Людовика Четырнадцатого. Король был не лишен такой простой человеческой слабости, как зависть. Их высочество приехал в гости к Фуке и возмутился, что у того роскошный дом, а также не менее прекрасная прилегающая к нему территория. Монарх поступил просто: Фуке заточили в темницу, а Андре Ленотру велели разбить парк в Версале. Если кто запамятовал даты, подскажу: садовник родился в тысяча шестьсот тринадцатом, а скончался в тысяча семисотом году. Он никак не мог заниматься ландшафтным дизайном в приобретенном отчимом имении.
– Особняк именно тот, который ты выбрала на картинке, – пел Владимир Иванович. – Прости меня, дурака! Поехали скорее домой!
– Точно тот? – спросила маменька. – Ворота с гербом? Гостиная бело-голубая?
– Да, да, да! – истово закивал Владимир Иванович. – Парадная комната громадная, в ней весь участок Коки вместе с ее дачкой поместится.
Я потупил взор. А мой отчим не так прост. Сейчас он подобрал самые правильные слова – про фазенду заклятой подружки.
У маменьки вспыхнули глаза, но она сохранила царственно неприступный вид.
– Ладно, скатаюсь, посмотрю на сарайчик. Борис!
– Слушаю, – поклонился батлер.
– Все вещи сложить, перевезти в новый дом, – отчеканила Николетта. – Да поживее.
Из коридора с радостным лаем выскочил пес. Борис подхватил собаку и осведомился:
– Людвига Ван Иоганна Вольфганга Цезаря Брута Ницше с собой возьмете, или его вместе с вещами доставить?
Маменька брезгливо поморщилась.
– Эту дворнягу? В отличие от других, я не собираюсь держать в доме блохастых псов, от них одна зараза.
– Куда прикажете деть собаку? – растерялся Борис.
– На улицу! – фыркнула Николетта. – Или пусть его в ветеринарной клинике усыпят. Да, так лучше, я гуманна, езжайте к доктору.
– Он молодой, ему еще жить и жить, – пробормотал Борис. – Разве можно вот так… убить щенка?
Николетта дернула плечом. Голос ее зазвенел металлом:
– Вы со мной спорите? Уволены. Прощайте. Володя, мне нужен новый батлер. Срочно!
– Конечно, дорогая, – пропел отчим, уводя маменьку, – завтра прилетит, приедет самый лучший, прямиком из Нью-Йорка.