Том 15. Книга 1. Современная идиллия - Михаил Салтыков-Щедрин

— Угадайте!

— Зачем угадывать? не имею надобности.

— Ежели я вам назову… ну, хоть «кружок любителей статистики»… ха-ха!

— Устав утвержден?

— Чудак вы!

— В таком случае, извините. Хоть я и люблю статистику, но не чувствую ни малейшей потребности прибегать к тайне, коль скоро могу явно…

— А явно — это особо! И явно, и тайно — милости просим всячески! А ну-ка, благослови господи… по рукам!

— Ей-богу, не могу.

— Да вы подумайте, что́ такое есть ваша жизнь? — ведь это кукуевская катастрофа — только и можно сказать про нее! Разве вы живете хоть одну минуту так, как бы вам хотелось? — никогда, ни минуты!* читать вы любите — вместо книг календарь перечитываете; общество любите — вместо людей с Кшепшицюльским компанию водите; писать любите — стараетесь не буквы, а каракули выводить! Словом сказать, постоянно по кукуевской насыпи едете. И все это только для того, чтоб в квартале об вас сказали: «Какой же это опасный человек! это самый обыкновенный шалопай!» Ну, сообразно ли это с чем-нибудь?

Разумеется, я и сам понимал, что ни с чем несообразно, но все-таки повторил: — не могу.

— На днях для этой цели вы двоеженство устроили, — продолжал он, — а в будущем, может быть, понадобится и подлог…

При этих словах у меня даже волосы на голове зашевелились.

— Да, и подлог, — повторил он, — потому что требования все повышаются и повышаются, а сообразно с этим должна повышаться и температура вашей готовности… Ну хорошо, допустим. Допустим, что вы выполнили свою программу до конца — разве это результат? Разве вам поверят? Разве не скажут: это в нем шкура заговорила, а настоящей искренности в его поступках все-таки нет.

Я продолжал упорствовать.

— Вот если бы вам поверили, что вы действительно… тово… это был бы результат! А ведь, в сущности, вы можете достигнуть этого результата, не делая никаких усилий. Ни разговоров с Кшепшицюльским от вас не потребуется, ни подлогов — ничего. Придите прямо, просто, откровенно: вот, мол, я! И все для вас сделается ясным. И вы всем поверите, и вам все поверят. Скажут: это человек искренний, настоящий; ему можно верить, потому что он не о спасении шкуры думает, а об ее украшении… ха-ха!*

— Но этого-то именно я и не хочу… украшений этих! — возмутился я.

— То-то вот вы, либералы! И шкуру сберечь хотите, да еще претендуете, чтобы она вам даром досталась! А ведь, по-настоящему, надо ее заслужить!

— Послушайте! ведь кажется, что шкура и от природы даром полагается?

— Это смотря. Об этом еще диспут идет. Ноне так рассуждают: ты говоришь, что коль скоро ты ничего не сделал, так, стало быть, шкура — твоя? Ан это неправильно. Ничего-то не делать всякий может, а ты делать делай, да так, чтоб тебя похвалили!

— Как хотите, а это, в сущности, только кляузно, но не умно!

— И я говорю, что глупо, да ведь разве я это от себя выдумал? Мне наплевать — только и всего. Ну, да довольно об этом. Так вы об украшении шкуры не думаете? Бескорыстие, значит, в предмете имеете? Прекрасно. И бескорыстие — полезная штука. Потому что из-под бескорыстия-то, смотрите, какие иногда перспективы выскакивают!.. Так по рукам, что ли?

— Нет, нет и нет.

Тогда он стал убеждать меня вплотную. Говорил, что никакого особливого оказательства с моей стороны не потребуется, что все ограничивается одними научными наблюдениями по части основ и краеугольных камней, и только изредка проверкою паспортов… ха-ха! Что теперь время дачное, и поле для наблюдений самое удобное, потому что на дачах живут нараспашку и оставляют окна и двери балконов открытыми. Что, собственно говоря, тут нет даже подсиживания, а именно только статистика, которая, без сомнения, не останется без пользы и для будущего историка. И наконец, что мне, как исследователю признаков современности, не только полезно, но и необходимо освежить запас наблюдений новыми данными, взятыми из сфер, доселе мне недоступных.

Словом сказать, так меня заговорил, что я таки не выдержал и заинтересовался.

— Какую же вы статистику собираете? — спросил я, — через кого? ка́к?

— Статистика наша имеет в виду приведение в ясность современное настроение умов. Кто об чем думает, кто с кем и об чем говорит, чего желает. Вот.

— Чудесно. Стало быть, у вас для статистических разведок и доверенные люди есть?

— Производство разведок поручается опытным статистикам (непременное условие, чтоб не меньше двух раз под судом был… ха-ха!), которые устраивают их, согласуясь с обстоятельствами. Например, лето нынче стоит жаркое, и, следовательно, много купальщиков. Сейчас наш статистик — бултых в воду! — и начинает нырять.*

— Ах, боже! то-то я, купаючись, всякий раз вижу, что какой-то незнакомец около меня круги делает!

— Это он самый и есть. А вот и другой пример: приспело время для фруктов — сейчас наш статистик лоток на голову, и пошел статистику собирать.

— Но послушайте! ведь этак ваши «статистики» таких чудес насоберут, что житья от них никому не будет.

— А я про что́ ж говорю! я про то и говорю, что никому не будет житья!

— Но ведь это… междоусобие?

— И я говорю: междоусобие.

Я удивленно взглянул на него во все глаза.

— А вам-то что! — воскликнул он, разражаясь раскатистым хохотом.

— Как что! — заторопился я, — да ведь я… ведь вы… ведь у нас… есть отечество, родина… ведь мы должны… мы не имеем права смущать…

— Чудак! шкуру бережет, подлоги сбирается делать, а об отечестве плачется!

. . . . . . . . . .

Выжлятников пробыл у меня еще с час и все соблазнял. Рассказывал, как у них хорошо: все под нумерами, и все переодетые* — точь-в-точь как в водевиле «Актер, каких мало*». Руководители имеют в виду благо общества и потому действуют безвозмездно, исполнители же блага общества в виду не имеют и, взамен того, пользуются соответствующим вознаграждением.*

— И странное дело! — заключил он, — сколько бы раз ни был человек под судом, а к нам поступит — все судимости разом как рукой с него снимет!*

К чести своей, однако ж, я должен сказать, что устоял. Одно время чуть было у меня не сползло с языка нечто вроде обещания подумать и посмотреть, но на этот раз, слава богу, Выжлятников сам сплошал. Снялся с кресла и оставил меня, обещавши в непродолжительном времени зайти опять и возобновить разговор.

Но в этот день мне особенно посчастливилось: «гости» следовали один за другим. Не успел я проводить Выжлятникова, как появилась особа женского пола. Молоденькая, маленькая, не без приятностей, но как будто слегка растерянная. Вероятно, она не сама собой в крамолу попала, а сначала братцы или кузены воспламенились статистикой, а потом уж и ее воспламенили. Очевидно, она позабыла, зачем пришла, потому что села против меня и долго молча на меня смотрела. Мне показалось даже, что у нее на глазках навернулись слезки, оттого ли, что ей жалко меня стало, или оттого, что «ах, какая я несчастная!». Наконец я сам решился ей помочь в ее миссии.

— Вы от крамолы, что ли? — спросил я.

Тогда она вспомнила и произнесла:

— Ах, да… Голубчик! переходите к нам!

Это было сказано так мило, как будто она приглашала меня перейти из кабинета в гостиную. Очень даже возможно, что она именно так и смотрела на свою миссию, потому что, когда я высказал ей это предположение, она нимало не удивилась и сказала:

— Ну, так что́ ж! и перейдите!

Тогда я, взяв ее за ручки, сказал: «Ах, боже мой!» — и обещал…

Потом пришел преклонных лет старец и отрекомендовался: — ваш искренний доброжелатель. — Этот начал без обиняков:

— Нельзя так, сударь мой, нельзя-с!

— В чем же я, вашество, провинился?

— Во всем-с. Скверно у нас, гадко, ни на́ что не похоже — не спорю! Но так… нельзя-с!

Он волновался и беспокоился, хотя не мог сказать, об чем. По-видимому, что-то было для него ясно, только он не понимал, что́ именно. Оттого он и повторял так настойчиво: не-льзя-с! Еще родители его это слово повторяли, и так как для них, действительно, было все ясно, то он думал, что и ему, если он будет одно и то же слово долбить, когда-нибудь будет ясно. Но когда он увидел, что и он ничего не понимает, и я ничего не понимаю, то решился, как говорится, «положить мне в рот».

— Цели не вижу-с! — произнес он, — не вижу цели-с! Всеможно-с: и критиковать, и указывать, и предъявлять… но та́к… нельзя-с!*

— Ах, вашество!*

— Цели нет-с — это главное. Гадко у нас, мерзко-с — это знает всякий! Но надобно иметь в виду цель*, а ее-то я и не вижу-с!

— Вашество! да кто же нынче какие-нибудь цели имеет! Живут, как бог пошлет. Прошел день, прошла ночь, а потом опять день да ночь…