Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅) - Автор неизвестен

Потом он вошел в храм и предстал перед гробом отца. После сжигания денег и принесения жертв он отдал серебро настоятелю и попросил его пригласить двадцатого числа восьмерых монахов для свершения панихиды по случаю исполнения седьмой седмицы. Настоятель взял серебро и устроил трапезу. Цзинцзи вернулся домой и сказал матери.

Двадцатого все прибыли в монастырь на панихиду, потом выбрали благоприятный день для выноса. После погребения в семейном склепе семья вернулась домой. Однако не будем говорить, как потом жили мать и сын.

Расскажем про У Юэнян. Однажды — дело было в первых числах второй луны — погода стояла теплая, и Мэн Юйлоу, Сунь Сюээ, Симэнь Старшая и Сяоюй вышли к воротам поглядеть на мчавшиеся мимо экипажи, всадников и шумные вереницы народа. Тут их внимание привлекла толпа мужчин и женщин, следовавшая за буддийским монахом — огромного роста толстяком. На макушке у него красовалась бронзовая корона с изображениями трех почитаемых будд[6]. В оранжевой рясе-кашье с нарукавниками на голых предплечьях, он нес притороченными к телу несколько больших древоподобных подсвечников. Босые ноги его по щиколотку утопали в грязи. Себя он называл странствующим монахом, принявшим постриг у алтаря-мандалы на Пятигорье[7].

– Прибыл в эти места для сбора подаяний на сооружение обители Будды, — пояснял он.

Вот как в свое время воспели его достоинства современники:

 Погруженный в медитацию, он неподвижно сидит. Будды Закон разъясняет и проповедует Священное Писание. Расправлены плечи, страданья подвига отражены во взоре. Он обликом и позой не уступит Будде. Из веры ловко пропитанье извлекает. Порядки обители святой блюдет. Днем посохом стучит и звенит в колокольцы. А ночью темной мечет копье, играет булавой. Пред домом иной раз поклоны отбивает лысою башкой. Когда проголодается, среди улицы орет: «Мир призрачен, жизнь иллюзорна. Никто из живых не избежит могилы! Одни уходят, придут другие. Придут одни, другие уйдут. Но кого и когда ввели в Западный край [8]?!»

Увидев у ворот Юэнян и остальных женщин, монах подошел и приветствовал их.

– О почтеннейшие покровительницы, бодхисаттвы в миру[9]! — обратился к ним инок. — Живущие в роскошных дворцах и хоромах, вы стали первозванными избранницами схода под деревом с драконьими цветами[10]. Я, бедный инок, пришедший с Пятигорья. Собираю доброхотные пожертвования на возведение обители Высоких Подвигов Десяти Владык и Трех Сокровищ Учения[11]. Уповаю на бодхисаттв-благодетелей со всех десяти концов света[12], кои щедро сеют на ниве добродетели, жертвуют свои сбережения на великие дела, творят добро, за которое воздастся в грядущей жизни. А бедный инок всего лишь странник.

Выслушала Юэнян монаха и кликнула Сяоюй.

– Ступай принеси из спальни монашескую шапку, пару туфель, связку медяков и меру риса, — наказала она.

Юэнян, надобно сказать, всегда охотно привечала послушников Будды — и трапезы устраивала, и на монастыри жертвовала. На досуге с усердием отдавалась шитью монашьих шапок и туфель, чтобы при случае одарить иноков.

Сяоюй вынесла, что просили.

– Кликни наставника и отдай ему, — сказала Юэнян.

– Эй ты, монах! — не без кокетства позвала горничная. — Гляди, сколько тебе всего жертвует госпожа! Чего стоишь, как осел? Поди да в ноги поклонись благодетельнице.

– Ах ты, греховодница паршивая! — заругалась на нее хозяйка. — Ведь это же инок, ученик Будды! Как ты смеешь, вонючка несчастная, поносить его, не имея к тому ни причины, ни повода?! Не будет тебе счастья, негодница, а беду на свою голову накличешь.

– А чего он, матушка, на меня глаза-то пялит, разбойник? — засмеялась Сяоюй. — С головы до ног оглядывает.

Монах обеими руками принял подношения.

– Премного вам благодарен, милосердные бодхисаттвы, за ваши подаяния, — проговорил он, кланяясь.

– Вот невежа, этот лысый болван! — возмутилась Сяоюй. — Нас вон сколько, а он двумя поклонами отделался. Почему мне не поклонился?

– Хватит тебе глупости-то болтать, паршивка! — опять одернула ее Юэнян. — Он же из сыновей Будды и не обязан раскланиваться.

– Матушка! — не унималась горничная. — Если он сын Будды, кто ж тогда дочери Будды?

– Монахини — вот кто.

– Значит, и мать Сюэ, и мать Ван, и Старшая наставница, да? Они дочери, а кто ж зятья Будды?

– Будь ты неладна, блудница! — Юэнян не выдержала и рассмеялась. — Дай только волю, язык у тебя так и чешется сказать что-нибудь непристойное.

– Вы, матушка, только и знаете меня ругать, а лысый разбойник с меня глаз не спускает. Вон как зенки таращит!

– Приглянулась ты ему, должно быть, — заметила Юйлоу. — Он тебя от забот мирских хочет избавить, вот и приглядывается, как бы взять.

– Я бы пошла, только взял бы! — отвечала Сяоюй.

Женщины рассмеялись.

– Болтушка! — проговорила Юэнян. — Над монахами потешиться да над Буддой покощунствовать — это ты умеешь.

Монах поднял голову, на макушке которой возвышались три почитаемых будды, выпрямился и пошел.

– Меня одергиваете, матушка, а видали, как он опять в меня глазищами вперился? — спросила горничная.

Вот стихи, говорящие о доброхотном пожертвовании Юэнян:

Живя вдовоючтите заповедь.И головоютихо за полночьна горизонтеища луну,не опозорьтезвёзд седину.Пусть не коснутсявас облака,Пускай вернутсяв свой балаган.С ветрами бойки,резвы они,и так не стойки,так не верны.

Так, разговаривая у ворот, женщины заметили тетушку Сюэ. Она подошла к ним с корзинкой искусственных цветов и поклонилась.

– Какими судьбами? — спросила Юэнян. — Пропала, и ни слуху ни духу.

– И сама не знаю, чем занята была, — отвечала Сюэ. — Эти дни у надзирателя господина Чжана Второго с Большой улицы сына женила. Племянницу господина Сюя с северной окраины взял. Мы с тетушкой Вэнь сватали. Вчера, на третий день, такой пир задавали! До того закружилась, что даже к господину столичному воеводе выбраться не пришлось. А его младшая супруга меня звала. Обиделась на меня, наверно.

– Ну, а сейчас далеко ли путь держишь? — поинтересовалась Юэнян.

– По делу к вам, почтеннейшая, — говорила сваха.

– Тогда пройдем в дом, — предложила Юэнян.

Она проводила сваху в свои покои и предложила присаживаться.

– Вы, почтеннейшая сударыня, должно быть, еще не знаете, — начала, выпив чаю, Сюэ. — Ведь ваш сват Чэнь помер. В прошлом году прихватило, и не встал. Сватьюшка ваша сына в столицу вызвала — вашего зятюшку, стало быть, — гроб сюда перевезли и все имущество. С нового года как воротились. Панихиду отслужили и в родовом склепе похоронили. Если бы вы, почтеннейшая, знали, наверное тоже соболезнование выразили и почтили бы память усопшего. Не так ли?

– Если б ты пришла да сказала, — подтвердила Юэнян. — Откуда я могла знать?! До нас и слухи не дошли. Знаю только, что Пань убита. Деверь ее зарезал. Говорили, вместе со старой Ван похоронили. А что потом было, не слыхала.

– Да, как говорится, есть у человека место рождения, найдется и место погребения, — подхватила Сюэ. — Только если б не тот случай, жила бы она в доме. Распустилась, грязь наружу вылила, вот и пришлось дом покинуть. Попади она ко мне, не убил бы деверь. Впрочем, коль появился должник, значит есть и ростовщик. Без зачинщика не бывает драки. Надо младшей госпоже Чуньмэй спасибо сказать. Как дочь над ней сжалилась, слугам наказала гроб купить и предать ее тело земле. А то кому о ней было позаботиться?! Так и лежала бы под открытым небом. А деверя ведь до сих пор не поймали.

– Чуньмэй-то глядите! — вставила стоявшая сбоку Сюээ. — Давно ль ее начальнику гарнизона продали, а уж как вознеслась! Серебром распоряжается и гроб для этой покупает, и хоронит. И хозяин терпит? Кто ж она такая теперь?

– О! Если б вы видели, как ее обожает хозяин! — воскликнула Сюэ. — Так от нее и не отходит. Она у него одно попросит, он ей десять делает. А до чего похорошела, как женой в дом вошла! До чего бойкая, смышленая. Он ей целый западный флигель отвел, горничную купил. Три ночи подряд с ней провел. Сколько ей головных украшений поднес! Наряды на все времена года у портных заказал. На третий день пир устроил, меня одарил ляном серебра и куском атласа. Старшей жене у него лет пятьдесят да слепая она, все время в постах проводит и от хозяйства отошла. Есть у него, правда, еще Сунь Вторая. Она раньше хозяйство вела. Но у нее дочь, с ней занята. Теперь там Чуньмэй полновластная хозяйка. Все ключи от кладовых и чуланов в ее распоряжении. Хозяин, начальник, к каждому слову ее прислушивается. А вы говорите, откуда у нее серебро!

Выслушав сваху, Юэнян и Сюээ умолкли. Гостья посидела еще немного и стала откланиваться.

– Завтра зайди ко мне, ладно? — наказала Юэнян. — Я пока жертвенную снедь, полотна кусок и бумажных денег приготовлю. А ты проводи уж падчерицу, а? Ей надо свекра почтить.