Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Ты выпил лишнего, зятюшка! — поняв, как далеко заходит Цзинцзи, заметил Фу. — Ведь Вану все трын-трава, когда во хмелю голова. Перестань! Не надо, не говори!

Цзинцзи уставился на приказчика.

— Ах ты, старый пес! — заругался он. — Выходит, я не дело говорю, разбойник? Я лишнего выпил? Я не твое пью! Какой бы я ни был, я зятем в этот дом вошел. А ты кто такой? Наемник! И ты от меня отделаться решил, да? Но я тебя, старого пса, заставлю угомониться. Что, довольно нагреб деньжат у тестя-то, да? Довольно, я тебя спрашиваю? И пьешь и ешь вдоволь. С ними в один голос запел? И тебе от меня отделаться захотелось? Торговлю в свои руки забрать мечтаешь. Ловчее будет мошну набивать. Погоди! Я и тебя в докладе не забуду. Придется и тебе с судьями познакомиться.

Когда разговор принял такой неприятный оборот, приказчик Фу, — а был он человек крайне трусливый, — поспешил одеться и незаметно улизнуть домой.

Слуга собрал посуду. Пока он относил ее в дальние покои, Цзинцзи растянулся на кане и крепко заснул. На том день и кончился.

А на следующий день рано утром приказчик Фу направился прямо в дальние покои, к Юэнян, которой со слезами на глазах поведал обо всем, что произошло накануне. Он намеревался уйти из лавки и передать хозяйке счета, но Юэнян стала уговаривать.

— Ступай и торгуй себе спокойно! — говорила она. — А на этого негодяя не обращай внимания. Это же дерьмо вонючее! Его надо дальше обходить. Когда на их дом беда свалилась, он к нам попросился. На время, мол, укрыться. У него, видите ли, какие-то драгоценности — золото да серебро захватили. Ну привезла с собой падчерица корзины и сундуки. Так это ж ее приданое! Отец его в Восточной столице укрылся, а нас от страху трястись заставил, ночи не спать. Ему самому-то лет семнадцать тогда было — еще молоко на губах не обсохло. Сказал бы спасибо тестю-то, что его все эти годы держал, к торговле, ко всякому делу приобщил. Выходит, крылья окрепли у птенца — решил за добро злом отплатить? Глупый малый! Как обидел! Вот бессовестный! Небо ему судья! А ты не беспокойся! Как торговал, так и торгуй. А на него не обращай внимания. Он еще опомнится — самому стыдно будет.

Так Юэнян успокоила приказчика, но не о том пойдет речь.

И надо ж было тому случиться! Как-то в закладной лавке толпился народ. Выкупали вещи. Тут с Сяогэ на руках вошла кормилица Жуи. Она принесла приказчику Фу чайник чаю и поставила его на стол. Сяогэ плакал. Тогда Чэнь Цзинцзи, полушутя-полувсерьез, при всем народе и говорит:

— Сыночек ты мой милый! Ну, не плачь, успокойся! — Цзинцзи обернулся к собравшимся и продолжал. — А сынок-то весь в меня! Стоило отцу слово сказать, и успокоился.

Покупатели так и остолбенели.

— Зятюшка! — заметила Жуи. — А поумнее ничего не придумали? Уж и младенца зацепили. Погодите, я вот матушке скажу.

Цзинцзи подбежал к кормилице и дал ей пинка.

— Ишь ты, неряха проклятая! — грубо заигрывая, ругался он. — Скажи только, попробуй. Дам под задницу, запоешь!

Жуи унесла Сяогэ в дальние покои и со слезами рассказала Юэнян, какие вещи о младенце говорит при всем народе Цзинцзи.

Не услышь такого Юэнян, все бы шло своим чередом, а тут как причесывалась она у зеркальца, так и застыла на месте, будучи не в силах слова вымолвить. Долго она так сидела, потом вдруг покачнулась и, потеряв сознание, упала на пол.

Только поглядите:

Был нанесен удар яшме с Цзинских гор[1624]. Как жаль законную супругу Симэнь Цина! Подобно нежному цветку, она увяла, в зеркальце смотрясь. Старания весну продлить, увы, пропали понапрасну. Поблек ланит румянец. Пион напомнила молочный, упавший на красные перила. Безмолвны розоватые уста. Сравнится с Гуаньинь из Южноморья, кто в полном отрешении вся в медитацию погружена. В садике уютном накануне весенний ветер бушевал. Гнал по земле он порывом сорванный цвет абрикоса.

Испуганная Сяоюй стала скликать домашних. Юэнян подняли и посадили на кан. Сунь Сюээ забралась на кан и принялась отхаживать хозяйку. Долго она отпаивала ее имбирным настоем, пока Юэнян не пришла, наконец, в себя. Но гнев спирал ей дыхание, перехватывал горло. Она только всхлипывала, но не могла говорить.

Жуи рассказала Мэн Юйлоу и Сунь Сюээ, какие шутки насчет младенца позволял себе Цзинцзи.

— Я хотела его по-хорошему усовестить, — продолжала кормилица, — но он наскочил на меня и надавал пинков. Я тоже чуть в обморок не упала.

Когда Юэнян очнулась и все разошлись, Сунь Сюээ осталась присмотреть за хозяйкой.

— Не принимайте близко к сердцу! — успокаивала ее Сюээ. — А то хуже бы не было. Этого негодяя зло берет, оттого что Чуньмэй продали, а с потаскухой Пань встретиться не дают. Вот он и несет всякий вздор. Но коли вы начали, надо до конца доводить. Падчерица, раз она за ним замужем, — что поле проданное. Мы ей ничем особенно помочь не в силах. Кто лягушек разводит, тому бояться водянки не пристало. Но вот зачем этого негодника в доме держать? Надо будет завтра же заманить его сюда да палками наказать как следует, а потом из дома выгнать. Пусть к себе убирается. А там надо бы мамашу Ван позвать. Пусть она и потаскуху заберет, собачье дерьмо. Смутьянкой пришла, смутьянкой и уйдет. Просватает ее, в доме чище воздух будет. Ее тоже зря держать нечего. Тогда все заботы с плеч.

— А ты, пожалуй, права! — поддержала ее Юэнян.

На том и порешили.

На другой же день после обеда Юэнян собрала человек восемь служанок и жен слуг, дала кому палку, кому валек и велела до поры не показываться, а Лайаню наказала позвать Чэнь Цзинцзи. Пока слуга отвлекал его разговорами, внутренние ворота заперли.

Юэнян приказала зятю опуститься перед ней на колени.

— Будешь каяться? — допрашивала она.

Однако Цзинцзи не только не встал на колени, но держался непринужденно, как ни в чем не бывало, даже голову приподнял.

Тому свидетельством романс:

Разберемся-ка от печки:Тёща не держала свечки —Растрезвонила холопка.Тёще-госпоже неловко:Ей на нос зятёк открытоВытряс дермеца корыто.В доме принят с давних пор,А болтает сущий вздор!«Объяснимся же сынок! —У хозяйки голос строг. —Это тестя вдовий дом,А не своднино гнездо,Ты устроил в нём погром,Чести верных вдов уронМы должны хранить обет!От тебя — позор и вред,Похотливая вдова!Уж о ней бежит молва!Сучка не поднимет хвост —И кобель не всунет нос.Пёсью пару за забор!Надо вымести нам сор.»Отвечает зять ей злобно:«Заявилась теща-вобла!Высохла без мужика.Свою мерзость напоказВыставишь — так даже чертиЗахотят скорейшей смерти.Облизнись на мой предмет —Налитой он, как атлет.Твой не выдержит он пост,Для другой он в полный рост!Вы, сестрички ароматны,Будут шалости приятны.Пустодырье не кой ляд!А в хозяйку вставим кляп.Её, вы, с палкой не шутите —Мои члены пощадите!»Тёща взвизгнула: «Лупите!В углях палки прокалите!На кол гада наколите!В дырку смрадную всадите!Справим мальчику пизду!На елду пора узду!Станет пидор-побирушка,Позабудет о былом.Снизу срежем побрякушкиИ подохнет бобылем!»

И тут Юэнян, а вместе с нею Сюээ, жена Лайсина, жена Лайчжао — Шпилька, Чжунцю, Сяоюй, Сючунь и остальные повалили Цзинцзи и принялись избивать палками и вальками. К ним подошла и Симэнь Старшая, жена Цзинцзи, но не встала на защиту мужа. Тогда Цзинцзи, не зная, как избавиться от женщин, снял штаны и предстал пред ними нагим. Ошеломленные женщины побросали палки и разбежались кто куда.

Негодование и стыд охватили Юэнян.

— Эх ты, ублюдок бесстыжий! — заругалась она.

Цзинцзи промолчал, а про себя подумал: «А ловко я сообразил. Иначе мне живым не выбраться». Он вскочил на ноги, подобрал штаны и убежал в переднюю половину дома. Юэнян велела слуге пойти за ним следом и сказать, чтобы сдавал счета приказчику Фу.

Цзинцзи и сам, конечно, понимал, что тут ему больше делать нечего. Собрав вещи и постель, ни с кем не простившись, он со злостью покинул дом Симэнь Цина и направился прямо к дяде Чжану.

Да,

Только гнев, только милость в векахНикогда не рассыплются в прах.

Услыхала Пань Цзиньлянь, что Цзинцзи выгнали из дома, и затосковала, загрустила пуще прежнего.

И вот однажды, помня совет Сюээ, Юэнян велела позвать старуху Ван.

С тех пор как сын старухи, Ван Чао, воротился с купцами с верховьев реки Хуай, она бросила чайную торговлю. Дело в том, что Ван Чао украл у проводника сто лянов серебра, и они зажили по-другому: купили двух ослов, установили жернова да сита и заработала у них мельница.