Открытие мира (Весь роман в одной книге) - Василий Смирнов

Мы хотим такой республики, чтобы вся власть в государстве, снизу доверху, принадлежала всецело и исключительно Советам рабочих, солдатских, крестьянских и прочих депутатов.

Рабочие и крестьяне — большинство населения. Власть и управление должно быть у их Советов, а не у чиновников».

Выходило, что и тут сельские мужики поступили правильно, выбрав на митинге свой Совет по предложению Яшкиного отца. Погодите, догадаются везде, послушаются, и будет что ни деревня — то Совет, что ни Совет — то в председателях, в атаманах — большаки, такие же, как дядя Родя, с красным партийным паспортом в нагрудном кармане гимнастерки. И секретари найдутся подходящие, без ног и с ногами, всех наделят землей, кроме себя, а подсобляльщиков, помощников у Советов не занимать-стать.

Вот тебе и народная власть, понравившаяся сейчас всем в читальне.

Молодцы-удальцы в пути, умные головы, давно перестали толкаться и щипаться. Наслушавшись, насмотревшись, они уже не дивились, они радостно взирали во все глаза на своих батек, узнавали и не узнавали их. такие отцы были нынче согласные, добрые и важные, точно и в самом деле писали вместе с Лениным это письмецо всем русским мужикам и бабам и сейчас с нетерпением ждали ответа.

Набежавшие строгие мамки, как поглядели на мужей, так и позабыли ругаться, звать их домой ужинать, теснились за переборкой и в горнице, возле шкафа с книгами, шепотом спрашивали друг у дружки, что случилось с мужиками, узнать их нельзя сегодня. Уж не замирение ли вышло на войне? Али усадьба со всем добром и землей отошла наконец селу?

Устин Павлыч с Олегом притащили из дома граммофон, и он, шипя тугой иголкой по заигранной, с отбитым краем пластинке, визгливо, по-бабьи запел облезлой, с ржавчиной трубой:

— Старый муж, гроз… ужжж,Режь меня, жги… яяя…Я друуу… люблю,Умиррр… бяя-яя!

— Вы с ума сошли! — возмущенно сказала Татьяна Петровна и собственноручно остановила граммофон.

А батьки словно и не заметили принесенного граммофона, не слыхали цыганской, не к месту, песенки, сердитого, как в классе, распоряжения учительницы.

Они говорили одно свое и ничего другого не хотели знать:

— Это, должно, тот мужицкий сход в Питере, про который надысь* хвастал нам болтун из уезда.

— Ну да!

— Надобно Ленину побывать на энтом собрании… ну, съезде, что ли, обязательно.

— Вишь, болен, пишет.

— Поправится. Выступит на съезде с речью. Видать, большой оратор.

— Дай-то бы бог… Согласятся? Нет?

— Я! Я! Зер гут!

— Вот она, ребятушки-мужики, праведная-то книга… она самая, не иначе, — обрадованно-громко возвестил Евсей Захаров с пола и перестал ворочаться в своем углу.

Тут дважды кряду произошло неожиданное, которое все почему-то заметили.

— Мой-то идол бешеный такое болтает, такое… Страшно слушать, чего грозит! — сказала беспокойно Катькина мамка и, оглянувшись, увидела Татьяну Петровну. — Ай, батюшки, никак я ненароком заняла чужое место?

Вскочила, уступила стул учительнице, но та не села.

Возле пастуха ожил, проснулся дед Капаруля.

— Клюет — так вытаскивай, не зевай! — промолвил он загадочно, как всегда. А голос был ясный, повелительный, как приказание.

Глава XI

СКАЗАНИЕ О СОВЕТЕ ВСЕЯ РУСИ

Григорий Евгеньевич порывисто прошелся по свободной половице от окна к книжному шкафу и обратно. Он весь горел и светился. Ребята давно не видывали таким своего школьного бога и солнышка. Пожалуй, он походил на того Григория Евгеньевича, который великим постом, как пролетела со станции в уезд тройка с солдатами и кумачовым флагом, говорил в классе, что начинается новая жизнь с красной строки, этот день, как заглавная буква, пусть они запомнят. Может, нынешний вечер в читальне с письмом Ленина в газете и разговорами мужиков тоже заглавный?

Он, Григорий Евгеньевич, чем-то немного смахивал на радостно растревоженных батек. В то же время он был и самим собой. Но каким! Он был и как богатырь Илья Муромец, когда они, ребята, висели на нем горой, ухватясь за шею и плечи, и учитель таскал их по школьному коридору в перемену, на зависть остальным классам, и единым махом сбрасывал со смехом на пол; они, барахтаясь, устраивали «малу кучу», а Григорий Евгеньевич, не теряя минуточки, баловал других, чтобы не завидовали. Он был одновременно непередаваемым, таким, как зимой, когда стал на защиту мамкиных коров, не побоялся стражников с ружьями и офицера с револьвером и плеткой, приехавших в село отбирать скотину для фронта; он спас тогда коров и прогнал потом из школы инспектора в медвежьей шубе, осмелившегося делать ему за это выговор. И он был, конечно, больше всего самим собой, Григорием Евгеньевичем, в лучший школьный час, забравшимся удобно с ногами на парту, читающим третьему классу ужас какую завлекательную книжечку, что они, ученики, оцепенев, не слышали звонка сторожихи Аграфены.

Вот каким виделся сейчас Шурке (и ему ли одному?) его свет и правда — Григорий Евгеньевич. Да он никогда и не был другим, не мог быть, иначе он не был бы Григорием Евгеньевичем.

— Черт возьми!.. А ведь знаете, друзья мои, в этом большом деле есть и наша с вами ярославская кровинка, — проговорил учитель волнительно-задумчиво, блестя мокрыми глазами, пылая жаром щек, запуская пальцы обеих рук в серебринки волос. — Вы знаете, Совет как форма общерусского правительства впервые возник именно у нас. Да, да! В Ярославле в начале семнадцатого века, в борьбе с нашествием польских интервентов… Нуте-с, представляете, Совет всея земли русской?!

— Не сочиняйте, Григорий Евгеньевич, — строго, как в классе ученику-выдумщику, заметила Татьяна Петровна. — История не любит преувеличений.

— Я не преувеличиваю. Говорю то, что было.

И рассказал поразительную бывальщину из смутного времени, которую совсем не знали ученики старших классов, батьки ихние и матери и подавно не слыхивали.

Известно было, что в 1612 году, весной, на пути в Москву для ее освобождения от поляков, в Ярославль пришло из Нижнего Новгорода памятное народное ополчение героев тогдашнего времени — купца, земского старосты Козьмы Минина и князя Дмитрия Пожарского — и было принято населением с большой честью, как сказано в древних сохранившихся бумагах. Ярославские отряды тотчас вступили в общую рать… Ну, все это ребята учили в школе и гордились, что ихние земляки в давности числятся храбрецами и, говоря по-теперешнему, сознательными гражданами, как мастер добавлять к месту и не к месту столяр Таракан — старший из Крутова. Еще запомнилось ребятне, как Григорий Евгеньевич, сияя, толковал им на уроке, что ярославцы звали к себе войско, ратных людей не спасать их, а чтобы двинуться сообща на Москву и прогнать врага, так как у них, ярославцев, уже «многи люди и снаряд в городе мног», идти супротив поляков есть с чем, говорил по-старинному учитель.

Сердце замирало, в ушах звенело, до чего было приятно слушать. Точно и не Григорий Евгеньевич говорил, церковный колокол гудел призывным набатом: вставай, поднимайся, русский народ, иди бить ляхов, освобождать Москву!.. А вот про Совет всея Руси Григорий Евгеньевич тогда, в школе, почему-то промолчал. Неужели он считал это пустячным, чего можно и не запоминать?.. Зато теперь они будут все знать досконально и уж из голов ничего не вылетит.

Да, вот так было дело в то давнсе-предавнее времечко. Началось собирание сил для наступления на врага, занявшего столицу с согласия, слышно, богатых русских бояр. Каковы, негодяи, изменники! Оказывается, и прежде они водились, как теперь. Говорят, буржуи не прочь нынче сдать немцам Питер, чтобы задушить революцию в России. Не поверишь, до чего могут дойти богачи, им, кроме себя, никого и ничего не жалко… Пардон, сволочи, не выйдет! И тогда не вышло. То есть вышло чуть, на недолечко. Поднялся русский народ на бессовестных ляхов. В эти-то славные деньки и была создана в Ярославле временная общегосударственная власть, как сказал Григорий Евгеньевич.

Назвали ту власть «Совет всея земли». Даже монетный двор был свой, чеканили денежку — серебряную и медную, а может, и золотую. Пожарский и Минин разослали по городам грамоты с призывом идти в ихнее войско, кто не трусит. И будто бы в тех грамотах явственно было написано присылать в Ярославль из всех чинов человека по два для земского всемирного Совета, и этак он еще прозывался, старинный тот Совет на Руси. В него входили добрые молодцы ярославские и прежде всего, конечно, нижегородские атаманы, тогдашние вожди Минин Козьма и Митрий Пожарский, всамделишные Оводы, по-другому не скажешь, не подумаешь. Состояли в Совете, как теперь уполномоченные депутаты из деревень, представители городов: бедное служилое дворянство и простой люд — посадские, стрельцы, сиречь солдаты…