Жизнь моряка - Дмитрий Лухманов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот Карльсон — грубая, здоровая скотина — любит давать волю рукам. Его ненавидит вся команда. Он принадлежит к типу тех начальников, которым в темные штормовые ночи не рекомендуется ходить на бак проверять вахтенных…
В сиднейской тюрьме
Утро. На этот раз тихое, теплое, ласкающее. Круглая гавань Сиднея спит в прозрачном розовом тумане.
Кричат и шлепают крыльями по воде чайки. Дерутся из-за отбросов, выброшенных за борт черным коком с «Карлтона».
На палубе «Карлтона» ходит в мягких войлочных туфлях сгорбленный седенький старичок — нанятый с берега ночной сторож.
Он уже разбудил Карльсона и Хочгингса и теперь ждет только шести часов, нетерпеливо смотря на часы, выставленные в оконце капитанской рубки. Ровно в шесть он разбудит команду, напьется вместе с ней горячего кофе и уляжется спать до обеда в одной из свободных кают.
Без одной минуты шесть.
Старик идет на бак и бьет в колокол четыре склянки. Ему, как эхо, отвечают колокола с десятка других судов.
Сладко потянувшись, он идет в кубрик и, остановившись в дверях, веселым, бодрящимся старческим голосом кричит привычную фразу:
— Вставай, шевелись, четыре склянки раздались!
Затем идет в камбуз и тащит оттуда большой закопченный кофейник и корзину с галетами.
Медленно поднимается с коек команда.
Лица заспанные и злые.
Увидя корзину с неизменными галетами, люди приходят в ярость.
— Что?! И в порту, после четырехмесячного перехода, будут давать эту червивую гадость?!
— Неужели нельзя было купить или испечь свежего хлеба?
— Нет, это уж чересчур!
Вчера, после того как судно было ошвартовано у пристани, команда ходила объясняться с капитаном. Два делегата толково и обстоятельно высказали Норману все претензии команды и выставили требования.
Норман выслушал ораторов, усмехаясь и попыхивая сигарой. Затем сказал, что даст ответ завтра.
Галеты в порту вместо свежего хлеба — достаточно ясный ответ.
Возмущенная команда решила не выходить на работу, а в десять часов идти к американскому консулу жаловаться на капитана и просить удовлетворения своих требований.
Сложились и послали ночного сторожа на пристань купить в ближайшем ларьке свежего хлеба и молока. Никто не хотел смотреть на галеты и черный кофе с противной патокой.
Позавтракали, закурили трубки и снова улеглись на койки.
В кубрике воцарилось молчание. Каждый упорно думал свою думу.
Ровно в половине седьмого в дверях показался Карльсон. «Пошел все на работу!» — свою обычную фразу он не произнес, но, пораженный видом лежащей на койках команды, вошел в кубрик и строго спросил:
— В чем дело, ребята?
Ему никто не ответил.
— В чем дело, черт вас возьми? Отвечайте, когда я спрашиваю! — заревел он.
— Иди сам к черту! — ответил ему кто-то. Карльсон осатанел.
Подскочив к койке оскорбителя, он схватил его за ноги и сдернул с такой силой, что бедный матрос со всего размаха ударился головой о палубу.
Но тут же вскочила на ноги вся команда…
Несмотря на отчаянное сопротивление Карльсона, матросы схватили его за руки и за ноги, раскачали и выбросили из дверей кубрика с такой силой, что Карльсон, ударившись всем своим огромным телом о бортовые стойки, минуты две пролежал на палубе без движения.
Затем медленно поднялся и, шатаясь, молча поплелся на ют.
Через несколько минут на фалах бизань-мачты взвился сигнал: «На корабле бунт».
Матросы видели поднятый с юта сигнал, и хотя не могли прочесть его без сигнальной книги, но догадались и приготовились к ответу.
Но им не пришлось много говорить: ворвавшийся на судно отряд портовой полиции в один момент надел всем наручники и без разговоров погнал дубинками на пристань.
С пристани полицейские повели матросов через весь город в участок, где всех моментально развели по разным камерам и заперли на замок.
На другой день команда «Карлтона» предстала перед портовым магистратом.
Обвинителем выступал весь перевязанный и распухший Карльсон.
В качестве свидетелей были вызваны капитан и американский консул.
Суд мыл скорый, «справедливый и милостивый».
Объяснений команды о вынужденном трехлетнем контракте и своеволии Карльсона магистрат не стал слушать. Факт был налицо, и вопросы задавались только по существу. Дело было решено в пять минут.
Магистрат постановил: команду «Карлтона» препроводить в полном составе в тюрьму на все время стоянки судна в порту; по готовности судна к отходу и выходе на рейд доставить команду на судно для окончания подписанного ею контракта; полиции проследить за выходом судна в море вместе с доставленной командой. Американский консул возражения против приговора английского магистрата не заявил…
Арест судовых команд на время стоянки корабля в порту был старым, испытанным австралийским приемом, практиковавшимся многими капитанами.
Начало этому жестокому способу борьбы с забастовками и недовольством судовых команд было положено в пятидесятых годах, во время золотой лихорадки, охватившей Австралию, когда судовые экипажи неудержимо бежали на прииски.
Вот как спокойно говорят о таких бесчеловечных капитанских трюках буржуазные морские писатели:
«Знаменитый „Марко Поло“ прибыл на Мельбурнский рейд в 11 часов утра 18 сентября 1852 года после блестящего перехода в 68 дней. На рейде капитан Форбс увидел штук сорок судов, стоявших без дела из-за отсутствия команд. Он не растерялся и моментально засадил весь свой экипаж в тюрьму под предлогом непослушания и нарушения дисциплины в море. Команду продержали в тюрьме до дня отхода и доставили обратно на „Марко Поло“, когда корабль выгрузился, нагрузился и вытянулся на рейд. Этот прием дал капитану Форбсу возможность благополучно сняться и выйти в обратный рейс 11 октября того же года».
Итак, ловкий капитан Форбс обернулся в Мельбурне в двадцать три дня и без задержки вышел в обратный рейс, сделав своему хозяину несколько тысяч фунтов стерлингов. Хозяин, конечно, хорошо поблагодарил своего верного и сметливого капитана. А команда?
А команда, проработав хуже всяких каторжников шестьдесят восемь дней, рискуя почти ежедневно жизнью, потому что Форбс отчаянно форсировал парусами и выжимал из своего «Марко Поло» рекордные скорости, просидела ни за что ни про что двадцать два дня в тюрьме, затем проработала еще семьдесят дней и на сто шестьдесят шестой день, службы на блестящем пассажирском корабле, после нечеловеческого труда, ругани, побоев, бесконечной подозрительной солонины, галет и прочих прелестей, не погуляв ни одного дня ни в одном порту, была выкинута на берег, «за окончанием договора», в Ливерпуле, всегда переполненном безработными матросами всех наций. В этом порту цена матросского труда никогда не поднималась выше двух фунтов и десяти шиллингов в месяц, о чем, как уверяют матросы, предупреждал всех приходящих в порт стоящий на рейде буй с колоколом. Непрерывный автоматический звон этого колокола: «дин-дун-дэн, дин-дун-дэн…» — ясно напоминал матросам английские звуки: «ту-паундс-тэн, ту-паундс-тэн…»[22]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});