Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Батлер Сьюзен

Сталин, как заметил Эллиот Рузвельт, оставался серьезным, но его глаза смеялись. Он повернулся к президенту Рузвельту, который, как вспоминал Эллиот, еле сдерживал улыбку, и осведомился о его мнении.

«Как обычно, – ответил Рузвельт, – мне, очевидно, приходится выступать в качестве посредника и в этом споре. Совершенно ясно, что необходимо найти какой-то компромисс между вашей позицией, господин Сталин, и позицией моего доброго друга премьер-министра. Быть может, вместо казни пятидесяти тысяч военных преступников мы согласимся на меньшее число. Скажем, на сорок девять тысяч пятьсот?»[229] (Сам Рузвельт как-то на заседании правительства высказался о немцах следующим образом: «С ними следует поступить сурово, но я бы не стал применять слишком жесткое наказание… Просто организовать на местах военно-полевые суды, и завершить все это быстро». Министр финансов Генри Моргентау считал, что надо составить список крупных германских преступников и, захватив этих людей, сразу же расстрелять их[230].)

Черчилль, который был хорошо известен своим поразительным пристрастием к спиртному, весь вечер постоянно пил коньяк, и на этот раз он перебрал. Его лицо и шея побагровели. Возмущенный, он резко встал, опрокинув при этом свою рюмку с коньяком, и, повернувшись к Сталину и Рузвельту (коньяк в это время растекался по столу), он прокричал, что военные преступники должны заплатить за свои преступления, они должны предстать перед судом, и что он был только против казней с политическими целями[231]. Далее, критикуя Рузвельта, он заявил, что был против обеспечения сверхдержавами контроля за стратегическими объектами, предложенного Рузвельтом в начале конференции. Он добавил, продолжая критиковать Рузвельта, что Великобритания будет крепко удерживать свои территории и базы, и никто не сможет забрать их у нее, не развязав с ней войны. Он упомянул, в частности, Гонконг и Сингапур. Великобритания при определенных обстоятельствах может предоставить им независимость, разглагольствовал он, но «это будет сделано только самой Великобританией в соответствии с ее собственными моральными заповедями».

Сталин наслаждался этой сценой. Самым доброжелательным образом он обошел всех за столом, опросив каждого из присутствовавших, сколько немцев, по его мнению, следует расстрелять. Иден и Кларк Керр, будучи дипломатами, тактично уклонились от ответа, указав, что этот вопрос требует внимательного изучения. Ответ Гарримана не сохранился. Но когда очередь дошла до Эллиота, он (как вспоминал он сам) поднялся и сказал:

– Русские, американские и английские солдаты разделаются с большинством из этих пятидесяти тысяч на поле боя, и я надеюсь, что такая же судьба постигнет не только эти пятьдесят тысяч военных преступников, но и еще сотни тысяч нацистов[232].

До того как Эллиот успел сесть, Сталин обошел вокруг стола, обнял его за плечи и проговорил:

– Превосходный ответ! Тост за ваше здоровье!

Для Черчилля это было уже слишком. Он закричал на Эллиота:

– Вы понимаете, что вы сказали? Как вы осмелились произнести подобную вещь?

Он поднялся и прошел в гардероб, находившийся в полутьме по соседству. Сталин последовал за ним, чтобы принести извинения и загладить этот инцидент.

Сам Черчилль, описывая эту сцену, представил для истории свою собственную версию: «Меня там не было буквально минуту, как за моей спиной начали хлопать, и Сталин вместе с Молотовым, оба широко улыбаясь, нетерпеливо заявили, что они просто разыграли нас… Когда Сталин поступает так, то он очень увлекается, и я до этого момента еще никогда не видел, чтобы он разыгрывал кого-либо до такой степени… Я согласился вернуться, и остальная часть вечера прошла приятно»[233].

Они вместе вернулись, и у Сталина на лице сияла широкая улыбка.

Разговор возобновился. Черчилль сильнее, чем обычно, дымил своей сигарой.

Рузвельт переменил тему на нейтральную (как он надеялся), заявив, что базы и стратегические объекты в непосредственной близости от Германии и Японии должны быть подконтрольны.

Сталин согласился с этим.

Черчилль все еще находился в воинственном настроении. На командном пункте в Лондоне, где Черчилль и высшее командование Великобритании планировали стратегию страны и следили за развитием военной обстановки, на трех стенах перед ним были развешаны огромные карты. На картах на левой и на центральной стенах отмечался ход сражений на суше и на море по всему миру. Но в поле зрения Черчилля на правой стене всегда была таких же размеров выполненная в красном цвете (и вызывающая чувство благоговения) карта Британской империи. С 1905 года по 1908 год Черчилль был заместителем министра по делам колоний, а в 1921 и 1922 годах – министром по делам колоний. Мысли об империи никогда не покидали его.

Сейчас, утратив самообладание, он сделал выпад в сторону Рузвельта, объявив, что Великобритания не желает приобретать каких-либо новых территорий или баз, «однако намерена удерживать те, которые у нее есть … и никто не сможет забрать их у нее, не развязав с ней войны!»

Рузвельт продолжал хранить молчание. Сталин решил вмешаться с миротворческой целью, высказавшись в том духе, что Великобритания хорошо показала себя в войне и что лично он выступает за увеличение Британской империи, «в частности, за счет территорий в районе Гибралтара», которые в то время находились под контролем Франко.

Черчилль, ошибочно полагая, что у него появилась возможность продемонстрировать заинтересованность Советского Союза в послевоенных территориальных приобретениях, поинтересовался, в чем будут заключаться территориальные интересы России. Ответ Сталина, однако, не доставил ему удовлетворения. Маршал ответил: «Когда придет время, мы об этом поговорим»[234].

Они расстались. Если Рузвельт и сказал что-то напоследок, то его слова не дошли до нас.

Болен позже заметил, что, когда он заглянул в теперь уже почти безлюдную столовую, русский высокого роста (под два метра) и крепкого телосложения, в белом пиджаке, который весь вечер стоял за спиной Сталина (поэтому он решил, что это официант), снял пиджак – и оказалось, что под ним была форма генерал-майора.

Эллиот опасался, что он спровоцировал скандал своим ответом Сталину. После обеда он попытался извиниться перед отцом за то, что, как он опасался, он испортил отношения между союзниками. Однако Рузвельт ответил ему, что он находит этот инцидент просто забавным. Он заверил Эллиота:

– Ты ответил совершенно правильно. Это был прекрасный ответ. Уинстон просто потерял голову, увидев, что никто не принимает его слова всерьез. Дядя Джо… так допек его, что Уинстон готов был обидеться на любые слова, особенно если они понравились Дяде Джо[235].

Он, очевидно, не чувствовал угрызений совести в связи с тем, что не вмешался.

Позже тем же вечером Гопкинс, стремясь удостовериться в том, что Черчилль согласен со сроками проведения операции «Оверлорд», посетил английское посольство, чтобы дать понять премьер-министру: следует отказаться от попыток перенести сроки проведения этой операции, поскольку Соединенные Штаты и Советский Союз уже определились в них; ему остается лишь смириться с этим. Неясно, направился ли Гопкинс туда по собственной инициативе или же по просьбе президента, но, учитывая близкие отношения между ними, данный визит, вероятно, состоялся по результатам обсуждения ими этого вопроса.

Черчилль никогда не простил Эллиоту Рузвельту этого инцидента. До этого Эллиот был частым гостем в Чекерсе, усадьбе Черчилля, и находился с премьер-министром в таких хороших отношениях, что Черчилль обращался с Эллиотом, словно с сыном. Однажды, в конце недели, Эллиота позвали к Черчиллю, чтобы проститься. «Премьер-министр бродил по комнате, – вспоминал Эллиот, – и из одежды при нем была только сигара»[236]. Таким было завершение их отношений. К сожалению Эллиота, его больше никогда не приглашали в Чекерс.