Фантом - Николай Лузан

«Дорогой Нестор! Надо товарища Троцкого так обставить, чтобы абсолютно исключалась любая пакость. Мы все уверены, что ты сделаешь все, что необходимо. Дела здесь идут замечательно хорошо», —

и продолжил рассказ:

— Какие дела в Москве шли замечательно, можно только гадать. Спустя три дня после этого письма умер Ленин. Троцкий, лечившийся в Абхазии, собрался на похороны, но Сталин убедил остаться. И здесь в дело вступил Лакоба — до апреля ублажал Троцкого. А за это время в Москве, в его отсутствие, «троцкисты» сдали Сталину одну позицию за другой. Позже, лишенный всех постов и изгнанный за границу, Троцкий вспоминал в Мексике:

«Как это не покажется невероятным, но меня обманули насчет дня похорон. Ленина похоронили не 26-го, как извещал в своей телеграмме Сталин, а 27-го. Мы потеряли темп, а затем и власть».

— Да-а? — протянул Кочубей. — Вот тебе и Абхазия?! Так вместо Сталина мог оказаться Троцкий, и тогда, где бы мы все были, один черт знает.

— Боря, давай ближе к Берии! — торопил события Юрий.

— А что Берия? — пожал плечами Борис: — Он был не дурак.

— Это понятно. А как его карьера была связана с Лакобой? — допытывался Николай.

— Просто. Осенью тридцать первого Берия подкатил к Лакобе и уговорил организовать ему встречу со Сталиным. Произошла она как раз на госдаче «Холодная речка». Лакоба, прихватив Берию, тот взял с собой бочонок любимого вина Сталина — хванчкара, и в компании с Ворошиловым отправились к нему в гости. Сталин был в хорошем настроении и предложил перед обедом провести субботник в парке. Охрана принесла топоры, грабли и метлы. Берия достался топор.

— Топор?! Надо же? Судьба сама выбрала его в палачи! — удивился Юрий.

— И это не вымысел, есть документальное свидетельство — фотография того дня из архива Станислава, я сам видел! — поклялся Быстроног.

— Давай дальше! — не усомнился Николай.

— И вот тут Берия сделал ход конем. Лизнул так Сталина, что тот до самой смерти, как верного пса, держал при себе. Берия взял топор и в глаза Сталину сказал: «Мне под силу рубить под корень любой кустарник, на который укажет хозяин этого сада Иосиф Виссарионович». Сталин запомнил и, когда в тридцать восьмом Ежова на «мыло» отправил, поставил Берию возглавлять НКВД.

— И нарубил гад! Весь север — от Воркуты до Магадана — русскими костьми замостил! Сволочь … — выругался Юрий.

— Выходит Лакоба дал старт этому палачу, — заключил Николай.

— Получается так. А позже, в декабре тридцать шестого, эта встреча вышла боком самому Лакобе и его семье, — вернулся Быстроног к трагической истории Нестора Лакобы.

— Так это правда, что Берия отравил его?

— Коля, я, конечно, такое утверждать не могу. Но Станислав уверен: отравление произошло за ужином в доме матери Берии. Потом, когда из Тбилиси тело Нестора привезли в Сухум, от него остались кожа да кости, даже вены вырезали.

— Убирали следы яда! — предположил Юрий.

— Вот же сволочь! — у Кочубея не нашлось больше слов.

— И еще какая! — согласился Быстроног. — Могила Нестора не успела порасти травой, а Берия объявил его «врагом народа» и бросил на Сухум своего верного пса Рухадзе. Пошли повальные аресты, не щадили ни жен, ни детей. Рауфу — сыну Нестора — не исполнилось и пятнадцати, а его обвинили в организации «вредительско-террористической группы с целью убийства верного сталинца — товарища Лаврентия Берии». Два года его и Сарию — жену Лакобы — зверски пытали, искали его архив. На глазах матери истязали сына. А Берия орал на следователей: «Бейте этого выродка, топчите! Может, до ее бесстыжего слуха дойдет его вой!»

— Действительно, выродки! Как же после такого Берия смотрел в глаза собственного сына?! — воскликнул Юрий и категорично отрезал: — Хватит, Боря! Лучше бы этого не знать.

— Нет, надо! Чтобы такого больше не повторилось! — возразил Кочубей.

С ним никто не стал спорить, и он замкнулся в своих мыслях. Гулкий грохот арки моста над Гумистой под колесами УАЗа напомнил о близости столицы Абхазии — Сухуме. Ее разрушенные окраины красноречиво свидетельствовали об ожесточенности боев. Война злобным оскалом бетонных разломов и искореженной арматуры вновь вызверилась на них. Ее шрамы не смогла скрыть даже буйная южная природа. Ближе к центру города разрушения были не столь заметны. За паутиной строительных лесов и неброскими огнями простенькой рекламы мирная жизнь все чаще напоминала о себе.

Дорога змейкой скользнула под арку железнодорожной эстакады, скатилась к морю, и через километр УАЗ остановился перед высокими металлическими воротами, за ними располагались штаб, госпиталь, гостиница и узел связи российских миротворцев в зоне грузино-абхазского конфликта.

— Приехали! Где остановитесь? В гостинице или санатории МВО? — поинтересовался Быстроног.

— Подальше от Штабиста, чтобы глаза не мозолить! — предложил Остащенко.

— Тогда санаторий ракетчиков. Его начальника Саида Лакобу я знаю. Мужик толковый и лишних вопросов задавать не станет, — вспомнил о нем Кочубей.

— Тебе виднее, Коля, — не стал возражать Быстроног и перед тем, как разойтись, спросил: — Когда и где встречаемся?

— Если ничего срочного, то вечером в «Стекляшке» у Адгура Бжании.

— Идет! — согласился Борис.

Забрав сумки из машины, Николай и Юрий по кипарисовой аллее прошли в соседний санаторий «Сухумский». Его начальник — высокий, седовласый и не спешный в движениях, но быстрый в мыслях Саид Лакоба оказался на месте. С полунамека понял, что от него требуется, и устроил их в «люкс» «высотки». В номере Николай и Юрий не задержались, после доклада Сердюку спустились вниз и прошли на набережную.

Курортный сезон только набирал обороты. Несколько десятков белых, будто обмазанных сметаной, тел расположились на лежаках; двое отчаянных смельчаков, видимо, подогретых градусом, барахтались в прибрежной волне. Перед этой беззаботной и полной расслабляющей неги атмосферой невозможно было устоять. Николай с Юрием, поддавшись искушению, бросили «якорь» в кафе «Тропиканка».

Крепко наперченная солянка разожгла аппетит, на ней они не остановились и, проглотив по паре хачапури с сыром, закончили обед традиционным кофе по-турецки. До вина, заманчиво плескавшегося в запотевшем, как негр в русской бане, графине, из которого хозяин — «Вова Маресьев», потерявший ногу на войне, щедро наливал в стаканы пришедшим на «дозаправку» ракетчикам, им добраться не удалось. Позвонил Быстроног и сообщил, что оперативная группа Генштаба, а вместе с ней Штабист прибыли и с командующим миротворческими силами отправились на обед в столовую.

— Есть что интересное? — задал главный вопрос Кочубей.

— Нет, — был немногословен Быстроног.

— А у Тимура?

— Тоже ничего.

— Тогда ждем, может, что позже проклюнется.

— Сегодня вряд ли, — усомнился Быстроног. — До ужина Штабист работает в штабе, а потом по плану начальника тыла — «кино, вино и домино».

— Пожалуй, да, — согласился Кочубей и напомнил: — Встречаемся, как договорились, в «Стекляшке».

— Во сколько?

— Как, если в районе десяти?

— Идет! — поддержал предложение Быстроног.

Оставшееся до встречи время Кочубей и Остащенко решили провести на пляже, но через пару часов на ярком южном солнце кожу начало пощипывать, и они возвратились в номер. Юрий с головой ушел в книгу «Храм души» историков Станислава Лакобы и Олега Бгажбы, чтобы разобраться в хитросплетениях тех драматический событий, что происходили в Абхазии в прошлые века и последние десятилетия. Николай, пощелкав пультом по каналам, остановился на фильме «Покровские ворота» и вскоре не заметил, как задремал.

Проснулся он, когда уставшее после долгого и жаркого дня солнце, скользнув последними лучами по стене номера, закатилось за скалы у маяка. Таинственные южные сумерки опустились на сухумскую бухту и город. Стрелки часов приближались к десяти. Он растолкал похрапывавшего на соседней койке Юрия, и, прогнав под душем остатки сна, они спустились вниз.

Благостную тишину, царившую в парке санатория и на набережной, изредка нарушали раскатистые крики «Ура-а!», звучавшие под крышей летнего кафе Ибрагима Авидзбы. Это прожженные и пропитые «вечные» капитаны и майоры праздновали отвальную.

— От души гуляют ракетчики, — позавидовал Остащенко.

— При такой красоте даже язвенник выпьет, — согласился Кочубей.

После промозглой московской сырости вечер в Сухуме стал для них поистине царским подарком. Со стороны приморского парка потягивало сладковатым дымком тлеющих костров из прошлогодних листьев эвкалиптов. Теплыми, манящими к себе огоньками перемигивались по склонам Сухумской горы окошки частных домов. За ней суровой громадой проступала зубчатая стена Главного Кавказского хребта. Его вершины, покрытые вечными снегами, терялись в россыпи Млечного Пути и снисходительно с высоты своих миллионов лет наблюдали за суетой человеческого муравейника.