Огненные времена - Калогридис Джинн

Но мои слова не подействовали на нее.

– Я люблю тебя, Мари-Сибилль. Ты должна понять, как сильно я тебя люблю!

– Я понимаю это, матушка, и я тоже люблю вас, – ответила я, испугавшись, что она находится на грани помешательства.

Ее сотрясала дрожь, и возбуждение не спадало. Но лоб и щеки оставались прохладными. Так что я вскарабкалась на постель, села рядом с ней и снова занялась шитьем, тщетно пытаясь успокоить ее и отвлечь от того непонятного, что ее тревожило. Наконец она затихла. Но сидела с прямой спиной, не отрывала застывшего взгляда от окна и так сильно сжимала руками одеяло, что костяшки пальцев побелели.

Прошло какое-то время, и вдруг она вскрикнула. Оторвавшись от шитья, я увидела, что она по-прежнему смотрит в окно – на повозку с жандармами, уже возвращавшуюся из замка сеньора.

Я встала и подошла к окну.

– Все в порядке, матушка, вы видите? Они возвращаются в город, сюда они не заедут…

Но не успела я произнести эти слова, как на меня нахлынул ужас.

Потому что сзади в повозке сидел не один человек, а двое.

Конечно, на таком расстоянии я не могла рассмотреть лица. Но я разглядела священника, а рядом с ним еще одну фигуру в черном. И это была женщина. Но любой из нас способен узнать дорогого, любимого человека на любом расстоянии.

Не успела я в ужасе обернуться к матери, как она оказалась рядом со мной и, с удивительной силой схватив меня за запястье, рванула меня и поставила лицом к себе.

– Я сделала это только потому, что люблю тебя, Мари-Сибилль! – крикнула она. – Посмотри, что я нашла! Посмотри, что эта женщина сделала со мной!

В этот момент я была так потрясена, что ей удалось легко подтащить меня к постели. Продолжая держать меня, свободной рукой она вытащила из-под тюфяка нечто, завернутое в потертую шелковую ткань черного цвета. Швырнув это на тюфяк, она развернула ткань, и я увидела куклу, сшитую из лоскутков и набитую листьями и землей. Она явно была женского пола, о чем свидетельствовала вышивка, означающая черты лица и волосы. Вышивка была сделана черным – потому что обычно я вышивала и шила более светлой ниткой и обязательно заметила бы пропажу. На груди куклы висел на черном шнурке золотой амулет Жакоба, а на глазах у куклы была черная повязка.

Черный цвет защищает, если его носить добровольно.

Черный цвет угнетает, если его принуждают носить.

– Проклятие! – прошипела мать. – Она наложила на меня проклятие, так же как наложила проклятие на твоего бедного отца – убила его, понимаешь? Но она не может убить меня. Я – христианка, верующая в Бога, и Он спас меня. Поэтому я должна спасти тебя, так говорит отец Андре. Мари, милая, она всегда хотела сбить тебя с истинного пути и привести тебя к дьяволу! Всегда хотела! Но я ей не позволю! Удивляюсь только, почему она просто не задушила меня, пока я спала…

Я слышала слова матери, но не могла ничего сказать в ответ. Нони, моя родная Нони использовала магию для того, чтобы управлять мной!.. Это невозможно! Но доказательство лежало у меня перед глазами. И тогда на глазах у матери я сорвала с куклы золотой талисман, связывающий меня с Жакобом и теми людьми, которые служили мне до самого смертного вздоха.

А потом сорвала с глаз куклы повязку. И в тот же миг закричала от боли и любви, потому что поняла, что была готова сделать ради меня и ради расы моя бабушка.

Сжимая в руке талисман и не сказав ни слова на прощание, я покинула свою мать навсегда.

И побежала. Со всех ног помчалась по пыльной дороге в сторону великого города Тулузы. Мои легкие и ноги горели, но я продолжала бежать. Жуткие образы вставали у меня перед глазами. Я представляла себе, как мою любимую Нони пытают, как моя Нони кричит от боли и никто не может помочь ей.

Я представляла себе, как Нони корчится в огне костра, как те несчастные много лет назад корчились на главной площади Тулузы.

У меня перед глазами стояла моя Нони, решившая пожертвовать ради меня своей жизнью.

И я слышала чей-то тихий злобный голос, словно кто-то невидимый шептал мне на ухо: «Ты ведь знаешь, что ждет ее, если ты не поспешишь спасти ее. Ее сожгут, так же как когда-нибудь сожгут тебя, если ты немедленно не бросишься в тюрьму, в тюрьму в подвалах Сен-Сернен…»

Эта мысль внезапно пронзила меня страхом, и я ускорила бег, так что начала задыхаться. И вдруг в моем возбужденном сознании отчетливо прозвучал тихий голос Нони: «Доверься богине…»

И тогда на бегу я стала молиться:

– О Пресвятая Матерь Божья! Да снизойдет на меня Твоя милость. Направь меня, дай мне спасти мою бабушку любым возможным способом. Научи меня магии, которая сможет защитить ее от беды…

Я начала успокаиваться и постепенно стала осознавать, откуда идет тихий злобный голос – из той тьмы, что я видела один раз в далеком детстве, а потом еще раз, во время круга, и в третий раз – в ночь моего посвящения. Из той тьмы, что хотела поглотить свет.

– Стой! – приказал голос Жакоба.

И я сразу подчинилась, остановившись так внезапно, что даже закашлялась от поднятой пыли. И когда я еще больше открыла свое сердце богине, инстинкт подсказал мне, что я должна повернуть обратно – но не точно на юг, туда, где осталась моя родная деревня, а на юго-восток, туда, где лежал Каркассон… Там, где было безопасно. Это заставило меня сойти с дороги и углубиться в лес, где я много часов шла, продираясь между деревьев и кустарников, пока не настала ночь и наступившая темнота не вынудила меня остановиться.

Но горе долго не давало мне заснуть. Но когда я наконец задремала, то увидела сон…

Я была в городе и стояла на коленях внутри огромного собора, в котором я узнала массивную базилику Сен-Сернен, в которой не раз бывала в детстве. Ее большие западные двери были открыты навстречу лучам послеполуденного солнца. Рядом со мной находилось множество людей – так много я никогда не видела: конечно, там были монахини и монахи, но также и люди самых разных сословий, крестьяне и купцы и даже дворяне, хотя их было не так уж много. И все эти люди плакали и молились.

На алтаре стояли свечи за упокой – сотни свеч. В проходах лежали лицом вниз кающиеся – раскинув руки и соединив ноги, так что их тела образовывали форму римского креста; все они бормотали молитвы «Отче наш» и «Богородица Дево, радуйся», обращаясь к барельефу, изображавшему Христа во всем Его величии. Другие, стоя на коленях и молясь, били себя по окровавленным спинам кожаными ремнями с вбитыми в них гвоздями.

Несмотря на свое отчаяние, я испытала нечто вроде благоговейного ужаса при виде этого храма, вмещающего до пяти тысяч душ и куполом возносящегося к самому солнцу. И где-то там, внизу, в подвалах, расположенных под этой красотой и благолепием, страдала моя бабушка. Рай наверху, ад внизу.

Я отошла в сторону, подальше от алтаря, встала на колени на холодный каменный пол и снова прочла ту же молитву:

– О Пресвятая Матерь Божья! Да снизойдет на меня Твоя милость. Направь меня, дай мне спасти мою бабушку…

Снова и снова повторяла я эту молитву, пока наконец хоть немного не успокоилась. И с легким сердцем, полным любви, позволила отвести себя туда, где меня ждали.

Там было пять нефов, похожих на пещеры. Ноги сами повели меня к третьему нефу, за которым я увидела трансепт, ведущий к круглой лестнице. Ступеньки уходили вниз, в темный коридор, который заканчивался запертой деревянной дверью в три раза выше меня и в два раза шире. Как это бывает во сне, я уверенно, как привидение, прошла прямо сквозь дверь.

Внутри стоял высокий мускулистый молодой человек, года на два старше меня. У него были редкие мальчишечьи усики светло-каштанового цвета и такие же волосы. В правой руке он устрашающе сжимал короткий меч.

Не говоря ни слова, я проследовала за ним, переступила порог и оказалась в темном каменном коридоре.

В конце коридора за железной решеткой сидела моя Нони.

И она улыбалась мне так ласково и с такой неподдельной радостью, что из моих глаза полились слезы счастья, хотя я и понимала, что они уже успели подвергнуть ее пыткам и ей, конечно, было очень больно. Но как часто бывает в сновидениях, мы не всегда видим достаточно четко.