Убыр - Наиль Измайлов

Дилька дернула меня за руку.

– Что такое? – спросил я нервно.

– Не кричи, – прошептала она.

– Почему?

– Слышишь? – Дилька подняла указательный палец.

Я прислушался.

Ничего не услышал, но кожа на спине двинулась широкой лентой снизу к затылку.

– Нормально, – бодро сказал я. – Не бойся, пошли.

Толкнул калитку. Вспомнил. Повернул шершавое, в дырках и раковинах, металлическое кольцо. Калитка с трескучим скрипом отошла на полшага и застыла. Уперлась нижним краем в землю, кажется. От старости провисла. Но мы не толстые, пройдем и так.

Во дворе как будто было темнее, хотя забор-то никак сумрака добавлять не мог – три жерди. Да что нам двор, нам в дом надо.

Мы быстро прошли по играющим под ногами доскам – спасибо, не скользили – вдоль грядок, которые, насколько я мог разглядеть, то ли были заброшены, то ли засевались без геометрического фанатизма. Неровные они были, помятые и жесткие на вид. Фиг мы здесь даже морковкин хвост найдем.

Я беззвучно рявкнул на себя: не боись, по-настоящему жрать захочешь – весь огород, а тут соток двадцать, на метр в глубину вспашешь. Морковку не накопаешь – с корешками чего-нибудь придумаешь.

Ладно, чего раньше времени-то.

Мы вскарабкались на совсем высокое крыльцо – и вторая ступень была высокой, а доски неровными и неплотными, словно высохшие обмылки слепить пытались. Я постучал в дверь дома, с тем же окликом, русским и татарским.

Никто не ответил, конечно.

Я толкнул дверь – она открылась с таким же трескучим скрипом, что и калитка, но ушла хорошо. Так что под скрип я испуганно успел поразмыслить над тем, почему в городских квартирах двери открываются наружу, а в деревнях – внутрь. И даже придумал: потому что в городах бандитов боятся, которые дверь вышибают, а в деревнях постоянно что-то в дом вносят, например дрова, руки заняты, так что дверь ногой пинают, а если на себя тянуть, так измучишься.

Я еще додумывал эту мудрую и бесполезную мысль, когда понял, что нет в доме никого. Вернее, не понял, а унюхал. Нежилой в доме запах был. Нежилой, застоявшийся и холодный.

Может, это и лучше. Как-то не получалось у нас с людьми в последние сутки. Попробуем без них.

Я вошел, автоматически поискал выключатель на стене – сперва как дома, на уровне пояса, потом как везде, на уровне головы, потом даже засмеялся. Откуда выключатель, если проводов нет и не было, наверное, никогда.

Дилька это тоже поняла – ну, может, и не поняла, но врубилась, что света нет. Застыла на пороге и сказала тихо, но звонко:

– Я без света не пойду.

Я остановился, сдержался, сосчитал до пяти и спросил:

– Почему?

– Страшно.

– Да ради бога, оставайся тут, – легко разрешил я и громко пошел сквозь сени.

Дилька тут же заорала:

– Наиль!

Типа я ее из окна выбросил. Сама нарывается, теперь визжит. Дура, блин. Сейчас как волки с медведями набегут.

Я поспешно подошел к ней и ласково сказал:

– Ну чего ты орешь?

И еще всякого наговорил, объяснил, успокоил и повел за руку.

Мне тоже, конечно, без света не сильно радостно было. Но я надеялся, что все деревенские избы устроены одинаково. Зря надеялся.

За дверью не было ступенек вверх, а были тесные сени. Я чуть не грохнул задранной коленкой и саднящим от пота лбом в следующую дверь. Она мягкая была, потрошеными валенками обита, что ли. Не расшибся бы. Хочется верить.

В общем, ручку, вмятую в толстый войлок, я нашарил, в дом вошел – а там снова все было не так. Занавеска, за ней торец лавки, я в него коленом, зашипел, запрыгал, стараясь не выпускать Дилькину кисть – впрочем, ее выпустишь, вцепилась, как краб в ныряльщика, – и повалился на другую лавку. Похолодел на лету: перекувыркнусь и башкой в стену, – но нет, почти не больно плюхнулся задом. Широкой лавка оказалась. Или это стол такой низкий? Не выпуская Дильку – ну или не выдирая своей руки из ее, – ощупал левой ладонью вокруг себя, ничего не понял: гладкие струганые доски, хоть ешь, хоть спи. Дурдом.

Блин, вставать-то опасно: вдруг тут вместо стульев кубы, как в детсаду, а шкафы с потолка свисают. Или грабельного типа, наступил – открыл, не увернулся – упал.

Тут я вспомнил, что можно подсветить телефоном. Полез в карман – и вспомнил, вторым, видать, слоем того, что в башке, куда девался телефон. Не башка, а торт «Наполеон». Может, чокнутые в дурдомах так же начинают? Они же через одного Наполеоны.

Я усадил Дильку рядом и негромко сказал:

– Ждем, когда глаза привыкнут.

– А сколько ждать? – уточнила Дилька страшным шепотом, вцепившись мне в локоть.

– Пока не привыкнут.

На счет «двадцать» светлые пятна и фигурки перед глазами стали таять и поплыли влево, на «пятьдесят» туда же метнулось черное пятно, на «семьдесят» Дилька сказала:

– А я вижу.

Я тоже видел.

Не было тут ни шкафов, ни кубов, ни грабель. Вообще почти ничего не было: ни стола, ни стульев, ни трюмо с зеркалами. Мы сидели на щите из досок, слишком низком для стола и слишком широком для кровати. Была еще одна лавка у дальней стены, рядом с ней странно забранный досками большой кусок глухой, без окна, стены – будто шкаф на зиму заколотили, а потом шкаф убрали, а доски оставили – и печь на полкомнаты. И все. Ну, если не считать тележного колеса, свисавшего на цепи с середины потолка, как обод люстры, какой-то железной посуды на лавке и кучи пестрых, кажется, занавесок, которые были везде: на окнах, на стенах, над печью и вокруг нее. Выставка-продажа прямо. Поэтому и воздух такой, пыльный слегка. Чихать хочется – но пока получается не чихать.

Дилька тут же чихнула и затряслась.

– Холодно, что ли? – шепнул я, обнимая сестру за плечи.

– Не, – буркнула она, прижимаясь к моему боку.

И правда, совсем не холодно, подумал я, начиная дрожать. Точно не холодно, тепло даже. Как в квартире с батареями центрального отопления – ну или с подогревом полов, у дяди Андрея такая. Поэтому из нас стылость и прет, по закону теплообмена.

Я хотел объяснить это Дильке, но решил проверить, почему тепло. Сказал: «Сиди» – и осторожно пошел по кругу, держа руку перед собой. Дилька что-то вякнула вслед, но совсем ныть не стала. Правильно, пусть дураки да волки в темноте скулят.

Батарей, вмонтированных в стены, я не обнаружил, полы были прохладными, а вот шершавая печка теплой. Не горячей, и вообще непонятно, то ли она греет комнату, то ли сама от комнаты согрелась. Но можно к ней придвинуть лавки и переночевать в тепле. А можно подтопить еще, сообразил я и попытался вспомнить, видел ли дрова. Во дворе. На траве. Ладно, наломаем, если что. Из забора можно деревяшку вытащить. А огонь? Трением добывать?

Разберемся.

В печку заглянем, вдруг там и дрова, и угли, и набор каминных спичек с коллекцией золотых зажигалок.