Магия театра (сборник) - Марина Дяченко

Губы Тортилы были ярко — четырехугольником — накрашены, будто вызов судьбе. Ей тоже было страшно жаль обреченного шефа. Она воображала, как его бросят в холодную камеру на потеху уголовникам. Там никто не принесет ему пузатую кружку с бульоном, там никто не поймет и не оценит его уникального таланта…

— Пейте, Коля…

В выпуклых стеклах ее знаменитых зеркальных очков Калибан видел свое унылое отражение.

— Вы представляете, Банов, сколько пользы вы могли бы принести людям?

— Я и так приношу пользу. Семейные неурядицы, вступительные экзамены в институте, речи, доклады, кастинги, иногда деловые встречи…

— Вы могли бы спасать жизни.

— Как?

— Перевоплотиться в преступника, имитировать побег, добыть информацию…

— Как перевоплотиться?! Это будет тот же преступник… только с провалами в памяти… Кроме того, я не могу работать с некоторыми типами личности, с вами, например, не взялся бы…

— Почему?

Полковник тоже устал и тоже был издерган. Глаза покраснели, веки опухли, на висках обозначились черные тени. Дело, еще недавно беременное триумфом, вот-вот должно было разрешиться мертворожденной мышью.

Команда экспертов, собранных и надерганных из очень компетентных научных организаций, досконально препарировала хозяйство «Парусной птицы». Тестировали, моделировали, пересеивали так и эдак. Наконец, с чистым сердцем доложили начальству, что перед ними — всего лишь диагностическое устройство, слегка усовершенствованное, однако вовсе не пригодное для переселения сознаний из одного тела в другое.

Это был первый удар.

Не смирившись с поражением, начальство потребовало эксперимента. Вызвали из строя добровольцев; запуск программы не дал результата. Посадили за дело лучших программистов, пригласили экстрасенсов и гипнотизеров, но не добились ровно ничего: оба подопытных, и тот, что был в роли клиента, и тот, что был в роли оператора, отключались и дрыхли в креслах, а проснувшись, ничего не помнили.

— …Почему вы не стали бы со мной работать?

— Вы не поддаетесь гипнозу, — кротко ответил Калибан. — Вы очень сильный, уверенный в себе человек, который не станет принимать помощь ни от кого…

Полковник глядел на него глазами-буравчиками. Калибану вдруг вспомнился рассказ институтского приятеля: у того отец был врач. Приятель рассказывал, что самоубийцы бывают в основном двух возрастов: юные, у которых не сложилась жизнь и любовь, и пятидесятилетние — особенно крепкие с виду мужчины. Одиночество, разочарование, крах семьи или пик карьеры, оказавшийся очень невысоким. Офицеры стреляются, когда им пятьдесят…

— И вы никогда не отмериваете семь раз, — тихо сказал Калибан. — Вы сразу режете. Иногда по живому. Трудно потом исправить… Но редко приходится исправлять — у вас хороший глазомер… Вы редко ошибаетесь…

Он ждал, что полковник его прервет, как это уже бывало не раз. Но полковник молчал.

— …Зато если уж ошибетесь… никогда не возвращаетесь назад. Еще можно исправить… но вы никогда не возвращаетесь. Из-за этого у вас неприятности.

— Это у вас неприятности, Банов, — тяжело сказал полковник.

— У меня тоже. Моя неприятность — это вы. И я догадываюсь, в чем ваша беда.

— Не о том думаешь, артист, — в голосе полковника был теперь лед. — Так будем сотрудничать? Нет?

Калибан открыл глаза и часто задышал. Проталкивал воздух в горло, хватал оскудевшими легкими, как тогда, в детстве, когда очухался в лодке у дачников, кашлял и извергал из себя воду, его положили на скамейку грудью и били, хлопали по мокрой спине, и было страшно холодно-ледяное солнце, подернутое изморозью лето… Потом приятель Васька, которому Калибан под большим секретом этот случай рассказал, авторитетно заверил его, что холод происходил от близкой могилы.

Рожденный быть повешенным — не утонет. Кажется, так.

— Впечатляет, — сказали неподалеку. — Да, Банов, в самом деле впечатляет…

Он потянулся и сел. Напротив, у клетки с канарейками, стоял полковник, буравил воскресшего глазами:

— Ну, Ромочка, как гипноз?

Калибан поднялся. Его новое тело было небольшим, мускулистым, облаченным в спортивный костюм.

— Ничего, Виктор Федорович, — сказал густым басом. — Только мозги, это, вроде как припорошенные. Что-то… это… А разве я Ромочка?

Полковник неприятно засмеялся.

Качок в спортивном костюме был седьмым, с кем Калибан работал в этот день. Перед ним были шестеро мужчин разного возраста и некрасивая девица. Ни об одном из подопытных Калибан на знал ничего; полковник будто издевался, ловя его на ляпах и несоответствиях. К счастью, качка он промучил недолго: убедившись, что тот хоть и не Ромочка (тут Калибан угадал), но имени своего не знает, он велел мускулистого — разбудить.

— …Почему они у вас не помнят важнейших деталей? Своего имени почему не помнят под так называемым гипнозом, я вас спрашиваю?

— Они будут помнить только то, что сообщат о себе перед активацией. Именно для этого мы так подробно говорим с клиентами. Именно за этим нам нужны информационные базы, — Калибан устал, его тошнило, ему было уже все равно. — Ну что, что вы хотите доказать? Вас же засмеют коллеги, на смех подымут, если вы расскажете кому-то, что нашли человека, который переселяется в чужие тела! С помощью обыкновенного компа и пары проводочков! Ну идите, доложите начальству, посмотрим, что будет!

Полковник взглядом заставил его замолчать. На постаревшем за последние дни лице застыла брюзгливая гримаса: Калибан попал в точку, и с этим ничего нельзя было поделать. Полковник проигрывал на всех фронтах; чудесная методика была невоспроизводима. Чудесную методику не получалось использовать так, как хотелось полковнику. Дело «Парусной птицы» рассыпалось, из «икс-файла» превращаясь в доклад об очередном шарлатане. И даже неминуемое закрытие фирмы не прибавляло полковнику очков.

— Я с утра не ел, — тихо напомнил Калибан. — Они, подопытные, жрали в три глотки. А я — голодный.

Из соседнего ресторанчика принесли пиццу. Калибан ковырялся в тарелке пластиковым ножом и вилкой; полковник сидел напротив. Смотрел, как он ест.

— За что вы меня не любите? — спросил Калибан с полным ртом. — Я вам карьеру порчу? Так вы мне жизнь портите, это повесомее будет…

Полковник проигнорировал его дерзость. Отвернулся; с книжной полки, единственной в кабинете, взял маленький белый томик. Развернул.

Он держал книгу, как теннисист — ракетку, как оператор — любимую камеру; эта особенная хватка многое сказала жующему Калибану.

— А правда, — он поддел ломоть помидора, — что люди вашего круга после двадцати пяти читают только специальную литературу?

— Еще мемуары, — сказал полковник и захлопнул книгу. — Где же я тебя видел? Ты не помнишь?

— Помню, — признался Калибан. — Но не помню, где.

— Ты по малолетке не проходил ни в каких делах?

Калибан поперхнулся:

— Я был отличником и активистом! Самодеятельностью руководил…

— Как же это бывает, — полковник раздумывал вслух. — Ты просыпаешься в чужом теле… Но это ты. То есть к памяти клиента, к жесткому диску, так сказать, ты доступа не имеешь… ох, если бы имел — ого… Тут бы такой для тебя полигон нашелся… Тут бы тебе не спастись…

— Я не понимаю, что вы говорите, — у Калибана пропал аппетит. — Вы на меня оказываете давление.

— Мы тут раскручивали одного экстрасенса, — признался полковник. — Чертовщина. Вроде бы работает… Сквозь стены цвета различает… А начнешь анализировать — ну ни хрена не понятно. Сняли с него томограмму… энцефалограмму… все как у людей. А сквозь стены видит. Иногда. Что это такое, а?

Калибан нанизал на вилку серый плоский силуэт гриба шампиньона. Без удовольствия проглотил.

— Я от жены ушел, а теперь жалею, — сказал полковник.

Калибан отодвинул тарелку. Осторожно, не веря себе, поднял глаза. Полковник смотрел в окно: взгляд был больной и обреченный. Он заново переживал что-то и мысленно спорил с кем-то, а Калибан считал секунды и пытался понять: почему? Была же причина? И ведь не баба увела его из семьи, не телка-блондинка, нет…

— Вам показалось, что вы мало значите, — тихо сказал Калибан. — Что вы ничего не решаете. Что вас не воспринимают всерьез. И при этом любят, да… Но не ценят. Так вам показалось.

Калибан слишком поздно понял, что сболтнул лишнее. У полковника вдруг раздулись ноздри, а глаза сделались круглыми и равнодушными, как у акулы-убийцы. Он смотрел на Калибана через стол, готовый раздавить взглядом, смешать с навозом наглеца, позволившего себе воспользоваться его минутной не слабостью даже — рассеянностью…

И опять что-то произошло.

Расширились зрачки маленьких карих глаз. Приоткрылся рот; эта новая перемена напугала Калибана даже больше, чем предыдущий взрыв гнева.