Безумство храбрых. Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов (Рисунки А. Лурье) - Василий Ардаматский

Гаек вдруг засмеялся:

— А мне этот офицер прямо сказал — поезжайте в Америку. Вы инженер, получите хорошую работу. Он разговаривал со мной так, будто я сюда с Марса свалился, куда обратно дороги нет.

— В общем, решено: идем, — облегченно улыбнулся Баранников. — Далекая мне предстоит дорожка до родного Урала! Страшно подумать, как я постучу в дверь родного дома! Тебе, Демка, не страшно?

— Я и не знаю, куда стучаться. Буду искать мать. Да жива ли?

Баранников обнял Демку за плечи:

— Надейся, парень, на лучшее.

— А если выйдет, что я один остался на всем свете? — вздохнул Демка.

— Брось, Демка. Человек остаться один нигде не может. Ты только времени зря не теряй, иди учиться, работать.

— Куда идти-то? — Демка преданно смотрел на Баранникова.

— Идем со мной на Урал. Хочешь?

— Хочу, — тихо ответил Демка.

Баранников рассмеялся:

— Подписано. Двинем вместе, не пожалеешь. И мамашу твою разыщем… А на Урале всем места хватит…

Было раннее утро. Солнце еще не взошло, над землей стоял голубой туман, и верхушки деревьев торчали из него, как из воды.

В этот час у подножия горы советские люди прощались с Гаеком. Он страшно волновался, нервничал и, не желая, чтобы товарищи видели это, торопливо пожал всем руки и быстро пошел на юг.

Через минуту он исчез в тумане.

Баранников оглядел стоявших возле него людей. Да, он не ошибался, с ним были все, кроме Карасева. Ну и черт с ним!

— А нам как идти? — спросил Демка.

В это время из-за леса блеснул первый луч солнца, и туман начал таять на глазах.

Баранников рассмеялся. У него было радостное и какое-то облегченное состояние души. Так бывало с ним, когда он кончал какое-нибудь трудное дело, еще не начав думать о новом.

— У нас направление простое, — сказал он, показывая туда, где из-за горизонта всплывало солнце, — все время туда. Где встает солнце, там и есть наш дом. Пошли, товарищи!

1959–1961 гг.

БОГ, МИСТЕР ГЛЕН И ЮРИЙ КОРОБЦОВ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Ясно помню себя только с первого класса школы. А все, что было до этого, похоже на обрывки сумбурного сна. Помню, например, что однажды я разговаривал во дворе с большим красивым петухом и даже так его чем-то рассердил, что он бросился на меня…

Помню, как однажды я спросил у мамы — можно ли пройти по радуге, как по мосту? Она засмеялась и сказала: «Попробуй». И я бы попробовал, но радуга вдруг растаяла.

Или вспоминается такое: будто я нахожусь в лесу, в котором бушует пожар. Огонь, как рыжая белка, взбегает по стволу могучего дерева все выше, выше; там, наверху, слышится треск, пламя разбегается по ветвям, свивается в ревущий столб огня. А в это время другие белки бегают по земле, перепрыгивают через канавы. Одну я придавливаю ногой, но она вырывается и убегает. Возле меня проносятся обезумевшие от страха лесные звери — лиса, сама похожая на кусок огня, неуклюжий, жалобно ревущий медведь, заяц с опаленным боком, еж, у которого тлеют колючки. И все они, увидев меня, кричат: «Юра, спаси нас!»

Однажды мне — уже взрослому — предложили написать все, что я помню о своем детстве. Я написал и про этот лесной пожар. В результате в моей личной характеристике, составленной офицерами американской разведки, было записано: «Имеет склонность к фантазированию»… Между тем это воспоминание, как теперь я понимаю, имеет свою реальную почву.

Мой отец служил в пожарной команде и, конечно, рассказывал дома о своей работе и, наверное, однажды рассказал о том, как горел лес.

Помню зимний день. В саду отец мастерит скворечник — маленький домик из белых дощечек. Потом по глубокому снегу он идет к тополю, который растет возле сарая. Зажав в зубах два больших гвоздя, отец лезет на дерево и к самой его верхушке прибивает скворечник.

— Юрка, зови скворцов на новоселье! — кричит он мне оттуда.

На другой день я обнаружил, что в скворечнике поселились воробьи. Я еле дождался вечера, когда отец пришел наконец домой, и рассказал ему о нахальных воробьях. Отец рассмеялся:

— Они, Юрка, сняли домик временно — до прибытия основных жильцов…

И действительно, однажды утром я проснулся и услышал за окном нежный свист, а потом: буль-буль-буль, — будто дули в свисток с водой. Я выглянул в окно и сразу увидел двух скворцов. Один, нахохлившись, сидел на крылечке своего домика, а другой, который свистел, — на сухом суку тополя…

Ясно помню несколько дней одного лета. Мы, ребятишки с нашей улицы, побежали на берег Дона смотреть купальщиков. Солнце уже спускалось к земле. Было ветрено и довольно холодно, никто не купался. У меня сорвало с головы белую панамку, и она полетела к реке, я еле догнал ее, придавил ногой и потом надел на голову, не заметив, что она в грязи. А ребята надо мной смеялись. Потом мы вертелись возле рыбаков. Один на наших глазах поймал маленькую рыбешку и бросил ее нам. Я первый схватил ее и пустил в воду — она поплыла как-то бочком и поверху. В это время показался пароход, и я забыл о рыбешке… Потом мы стали швырять в реку камни. И вдруг слышу:

— Юрка! Юрка! Где ты?

Оглядываюсь и вижу нашу соседку Елену Ивановну, тетю Лену.

— Скорей, скорей! — кричит она и машет мне рукой.

Я не хотел уходить от ребят, но тетя Лена схватила меня за руку и потащила домой.

— Дурачок ты мой маленький, — приговаривала она и смотрела на меня как-то странно, будто не узнавала.

Я послушно шел и ни о чем ее не спрашивал. Я привык слушаться тетю Лену, как маму. Моя мама работала на химзаводе и, пока для меня не было места в заводском детсадике, по утрам отводила меня к тете Лене, и я проводил в ее доме весь день, пока за мной не приходили мама или отец. У тети Лены была швейная машинка, и мне разрешалось крутить ножное колесо, когда с него был снят привод… И на этот раз я нисколько не удивился, когда она привела меня к себе.

Тетя Лена жила одна. У нее была только кошка Лыська. Но сейчас в ее домике было полно народу. Почему-то все жалобно смотрели на меня, вздыхали и переглядывались. Тетя Лена дала мне кружку молока. Я стал пить молоко и видел, что женщины шепчутся все время. Потом мне захотелось спать, и я сказал, что пойду домой.

— Дома у тебя никого нет, — сказала тетя Лена. — Папка на дежурстве, а мама пошла в ночную смену.

Тогда я покорно лег на хорошо знакомую мне кушетку и вскоре заснул под шепот соседок.

Утром тетя Лена опять сказала, что дома у меня никого нет и что мы поедем на весь день к ее родственнице, которая живет по ту сторону Дона. Это было интересно — я еще никогда не бывал на другом берегу нашей реки…

Мы пошли в центр города, сели в трамвай и потом очень долго ехали.

Родственница тети Лены — бабушка Лукерья — оказалась глухой старушкой очень маленького роста, она была только чуть повыше меня. Жила она в маленькой хибарке-мазанке, которая стояла в заросшем саду. Я сразу начал играть там в лесного разбойника. И мне было жаль, что нет здесь моих дружков с нашей улицы.

Здесь я провел весь день и не заметил, что тетя Лена куда-то исчезла. Когда бабушка Лукерья кормила меня, сна приговаривала:

— Кушай, сиротка моя, кушай…

Под вечер появилась тетя Лена, и мы поехали домой. Я заснул в трамвае, а проснулся опять на кушетке у тети Лены.

Когда на другое утро, умытый и одетый, я сидел за столом, вбежала мама, какая-то странная, растрепанная. Она бросилась ко мне, обхватила меня обеими руками и стала громко плакать. Я никогда не видел, как она плачет, и растерялся, не знал, что делать. И вдруг спросил:

— А где папа?

Мама заплакала еще сильнее. Заплакала и тетя Лена. Мама еще крепче прижала меня к себе и тихо сказала:

— Нет у тебя, Юрик, папы. Погиб наш папа. Понимаешь? Погиб…

С улицы донесся автомобильный гудок. Тетя Лена выглянула в окно и засуетилась:

— Приехали, Верочка. Пошли…

Возле нашего дома стоял красный пожарный автомобиль. Человек в военной форме помог маме и мне сесть рядом с шофером, а сам с тетей Леной сел где-то сзади. Машина развернулась и покатилась по улице. У всех соседних домов стояли люди, они смотрели, как мы едем. Меня прямо раздувало от гордости.

Я спросил:

— Мы едем к папе?

Мама чуть кивнула и отвернулась. Шофер посмотрел на меня и вздохнул.

Да, мы приехали к папе… Я уже один раз видел похороны. На нашей улице хоронили веселого сапожника, которого я хорошо знал. И я сразу догадался, что здесь хоронят папу. А это значит, что я его больше никогда не увижу. Мне стало очень страшно, и я заревел. Какие-то незнакомые женщины повели меня в другую комнату, совали мне конфеты и обещали показать что-то необыкновенное…

И вдруг уже вечер, и меня везут домой, вернее, к тете Лене…

Утром меня разбудила мама. Она была такой ласковой, обнимала меня, целовала. А потом вдруг задрожала вся и выбежала в другую комнату.