Белый князь - Юзеф Игнаций Крашевский

Люди верили в возвращение старого панского рода, хоть никто это не мог себе ни объяснить, ни догадаться, как это придёт.

– Господь Бог всемогущ! Он творит чудеса! – говорили. – Почему бы Он не вернул нам Пястов!

Одного дня этой отвратительной весны 1373 года Дерслав гневался по-шляхетски на Господа Бога, на дождь, на ветер, на холод, которые ему из дома не давали выйти. А сидеть дома с сыном и женой одному, без надежды, что кто-нибудь в такое ненастье принесёт слух, без возможности выбраться за ним в соседство, Дерслав не любил. Грызла его эта скука так, что и есть не мог, и всех бранил, и ворчал.

Потом, когда однажды ещё в отчаянии он выглянул в маленькое окошко во двор, с великим удивлением увидел перед самым окном конскую голову, а на этой голове очень хорошо известные ему ременные украшения из латуни, которых, хоть несколько лет не видел, помнил, что они были у Ласоты.

А этого несчастного Ласоты уже более двух лет не было, потому что привязался к Белому и остался с ним.

Дерслав сию минуту выбежал в сени и там ему до колен поклонился промокший Ласота, на лице которого труды долгих скитаний не очень были заметны. Он выглядел здорово, только загорел в Венгрии.

– А ты что тут делаешь, неверный человек? – весело воскликнул Дерслав, обнимая его.

Ласота положил палец на губы, давая знать, что его путешествие имело какую-то тайную цель. Вошли в избу. Там сразу все сбежались поздороваться с любимым родственником; старый Дерслав заметил, что особенно дочка Пиотрушка приняла гостя дружественным румянцем и улыбкой.

Ему это пришлось не по вкусу.

Перед семьёй Ласота о причинах своего прибытия не сказал ничего, кроме того, что он по ним соскучился, но Дерслав хорошо знал, что он, должно быть, что-то скрывает. Поэтому они вдвоём пошли в каморку старика.

– Что стало с этим безумным князем? – спросил Дерслав.

Наленч пожал плечами.

– Вы называете его безумным, – сказал он, – а я хотел бы в нём немного больше безумия и меньше размышления. До сих пор, вот уже два года мы сидим в Буде, просясь в Гневков. Королева нас обманывает, обещает, мужа мучает, а Людвик смеётся в глаза Белому, в монастырь его прогоняет. Не монах, не светский человек, то рясу надевает, то доспехи, то думает жениться, то хочет каяться.

– Чтоб его… – прервал, теряя терпение, Дерслав, – не говори уже о нём.

– Как раз должен, – возразил Ласота, – потому что, хоть до сих дела обстоят плохо, наконец-то ему опротивели пустые обещания – он убедился, что королева не может ничего, а король не хочет. Разгневался на Людвика… готов хоть силой идти завоёвывать свой удел.

– Это хорошо, – крикнул Дерслав, – это хорошо, когда Гневков возмёт, что, я надеюсь, будет легко, наберётся охоты для дальнейших завоеваний. Поссорившись с королём… станет нашим.

– И я так думаю, – сказал Ласота, – но я приехал к вам за тем, чтобы вы дали ему с чем и с кем выбраться из Буды. Кроме Буська, который ему песенки поёт и глупости говорит, нет никого. Королева ему скупо даёт содержание, король специально морит его, чтобы взял аббатство и не мешал ему. Нужны деньги и нужны люди. Много их привести нельзя, потому что это обратило бы внимание, хотя бы нескольких должен иметь, чтобы нас любой разбойник на дороге не обобрал.

Дерслав потёр волосы.

– Ну да, – воскликнул он, – как только дождь перестанет, который всё-таки вечно идти не может, надобно отправиться к Предпелку, Шчепану и Вышоте. Они что-нибудь придумают.

Дождь, действительно, на следующий день перестал и, хотя пора была ещё холодная и ветреная, Дерслав выехал от Ласоты ко дворам тех землевладельцев, которые раньше хотели выбрать Белого.

Но там он нашёл – остывших, жалующихся на него, равнодушных, и Ласота имел много хлопот с ними, прежде чем сумел обратить. Сам Предпелк ехать уже не хотел, выбрали троих юношей, выделили небольшую сумму денег. Ласота согласился проводить.

Несмотря на весеннюю оттепель, они сразу двинулись в Венгрию известными трактами, по которым от Кракова шла торговля. До самой Буды осторожный Ласота всех их не довёл, оставил в первой деревне под городом, где у него был знакомый венгр, который торговал с Краковом. А сам он, как однажды незаметно исчез со двора короля Людвика, так невзначай на нём появился. В этом не было ничего удивительного, потому что в силу итальянских дел, в силу своих связей со всем миром, венгерский король окружён был пришельцами со всех сторон Европы.

Двор был прекрасен, многочислен, оживлён, а поскольку там постоянно решались дела великой важности, не очень на людей поменьше обращали внимание. Белый князь, которого опекала только одна королева-племянница, занимал на дворе весьма второстепенное положение. Только иногда Людвик, который любил учёных, ценил науку, а в родственнике находил её немного больше, чем в обычных людях своего окружения, разговаривал с князем Владиславом о разных предметах. Тот, хоть много знал, слышал и читал, чаще всего выводил его из себя тем, что свои маленькие познания сразу хотел использовать для демонстрации своего превосходства над королём.

Так в вопросе, который лежал у Людовика на сердце – в отношении Божьих судов, Ордалий, которые он хотел у себя отменить и доказывал их неуместность, Белый князь упирался, защищая эту институцию, как признанную Церковью.

Король Людвик утверждал, что так же как заповедь запрещала поминать имя Бога всуе, так взывать к Нему для любой битвы – не годилось. Князь упорно защищал старый обычай, доказывающий глубокую веру в Бога и сдающий на него суд.

Также они спорили о многих других вещах, и в конце концов князь полностью потерял к нему расположение. В одну из этих минут раздражения он решил уйти из Буды и отправил Ласоту за деньгами и за людьми.

Прошло несколько недель, прежде чем Наленч вернулся, и когда появился перед князем, к своему великому удивлению он нашёл его с изменившимся мнением.

– Я привёз князю нескольких человек и деньги, – сказал он, приветствуя.

Белый принял его холодно. Через мгновение он начал бормотать, что весенняя пора не благоприятствовала походу, что королева снова уверяла его, что сделает ему удел в Польше; закончилось на том, чтобы ему отдали деньги и вернули людей, и ждали, пока их возьмёт.

Ласота был уже сыт по горло этими постоянными колебаниями и переменами.

– Милостивый князь, – сказал он, – великополяне прислали немного денег, но с тем условием, чтобы они были немедленно использованы на поход. Ежели князь изменил