Пока ты моя - Саманта Хайес

Усаживаюсь за рабочий стол, но вместо того, чтобы сосредоточиться на своих обязанностях, размышляю, о чем же мы с Зои будем говорить, когда я вернусь домой. Не сомневаюсь, сегодня я ее расстроила, да так, что она выскочила из дома, хлопнув дверью. Понятия не имею, куда она убежала. Может быть, мы будем молча сидеть перед телевизором, робко спрашивая одна у другой, что хочется посмотреть, не холодно ли, будет ли завтра снег и не принести ли что-нибудь выпить? Или мы станем без умолку болтать о мужчинах, ее пока еще таинственном прошлом и недавно рухнувших отношениях, наших любимых фильмах и книгах, всех наших надеждах и мечтах? Сегодня вечером мне как воздух нужны компания, человеческое тепло, участие. Размышляя об этом, невольно задаюсь вопросом, для чего я нанимала Зои, – чтобы она заботилась о мальчиках или обо мне?

Мой компьютер загружается, возрождаясь к жизни, и с моих губ срывается стон. Стоило провести какое-то время вне рабочего места, как папка с входящими письмами переполнилась. Последнее электронное письмо с пометкой «срочно» сообщает о том, что через десять дней я должна участвовать в судебном заседании в качестве свидетеля. Я бегло просматриваю подробности. К горлу подкатывает тошнота. В этот день у меня занятия в дородовой группе – если, конечно, я еще буду беременна. Мне совершенно не хочется пропускать свою йогу.

Щелкаю по следующему сообщению.

– О боже! – вырывается у меня. – Марк, ты видел ссылку на новость о деле Флетчер?

Я вижу, что эту ссылку скопировали и ему тоже.

– Я не проверял почту минут десять.

Марк щелкает мышкой, читает и бледнеет. Мы знаем, что это – часть работы, но когда происходит нечто подобное, принимаем все близко к сердцу. Это удар по нашему отделу и по нам, сводящийся к следующему: кто бы ни нес ответственность за то, что обездоленный ребенок проскользнул сквозь защитную сеть, широко и точно раскинутую нами под обществом, виноваты всегда будем мы.

– Ну вот, новая солидная порция ужасов, – констатирую я. Стоит газетам взяться за дело, и одна неудача сводит на нет тысячи благополучных, успешных историй.

– Это не наша вина, – уверяет Марк. – Не было ни малейших оснований отбирать его в то время.

А потом он признается мне, что уже знал об этом ужасающем случае, но не хотел обременять меня неприятностями. Неужели он считает, что я отреагирую на это проще, когда у меня наконец-то родится ребенок?

– Значит, они считают, что мы позволили ему умереть с голоду, – твердо произношу я, давая понять, что давно приобрела закалку к подобного рода вещам.

Одно дело – газетные статьи, и совсем другое – суровая действительность. Я пытаюсь припомнить. Ну да, этим случаем занимались другие сотрудники отдела. Тот ребенок не был моим подопечным, хотя я действительно видела его один раз, когда у меня спрашивали мнение как у независимого специалиста. Я представила заключение, согласно которому никаких причин для беспокойства не было. Прекрасно помню запачканную едой одежду ребенка, его румяные щеки, которые вот-вот треснут, – он был пухлым и регулярно прибавлял в весе, черт побери! Мать подросткового возраста, казалось, контролировала ситуацию, у нее было достаточно поддержки: ее собственная мать, тетя, парень – все хотели участвовать в воспитании ребенка.

– Мы бросили его в беде, – шепчу я.

Нет, такое никогда не научишься воспринимать спокойно.

Все возвращаются к работе, и повисает тишина, пока мы отправляем переживания по поводу гибели ребенка в особую коробочку в нашем сознании, предназначенную для таких трагедий. «Что же произойдет, когда эта коробочка забьется под завязку?» – думаю я. Что, если там больше не останется места для голодающих детей, занимающихся членовредительством тинейджеров и родителей-алкоголиков? В голове стремительно проносятся изображения выложенной белой плиткой психиатрической больницы, мысли о бесконечной терапии и коктейле из лекарств, с помощью которого мир должен заиграть новыми красками. Я рассуждаю эгоистично – просто смешно, – а моя работа ничего подобного не подразумевает. Прищуриваюсь и вижу перед мысленным взором запертую в палате женщину, которая колотит ладонями по ударопрочному оконному стеклу, вырываясь из смирительной рубашки и умоляя ее выпустить. И эта женщина – я.

– На сегодня у меня намечена встреча с Мирандой, – сообщаю я, выбрасывая из головы эти ужасные мысли. – Кому-нибудь еще нужно с ней увидеться?

Мой отвлеченный и, сказать по правде, нарочито беззаботный вопрос вяло повисает в мрачной сырой атмосфере нашего душного офиса. Маленький электронагреватель в углу шпарит вовсю, с треском источая сухое тепло. Нам слишком холодно без этого прибора, но стоит его включить, как весь кислород, похоже, испаряется. Термостат центрального отопления сломался, Марк обнаружил это месяц назад, а я сейчас не смею даже заикаться о ремонте, ведь мне не хватает времени на множество более важных дел.

– Я поеду с тобой, – решает Тина. Она думает, что я не вижу взгляд, который она бросает на Марка, но это не так. В свою очередь он еле заметно кивает. Смеюсь про себя. Мне нравится, что они так внимательны ко мне.

– Здорово, – отвечаю я, радуясь тому, что у меня будет компания. – Уезжаем через двадцать минут. Если будет время, прихватим на обратном пути неприлично большое количество пончиков.

Я необычайно благодарна коллегам за беспокойство, за богатую углеводами пищу, в которую мы с наслаждением вгрыземся, за несметное число чашек чаю, которые они ставят на мой стол, за то, что Марк помогает мне выбраться из машины в эти темные, холодные дни, а еще за то, что они готовы принять на себя мой объем работы в любую минуту, когда это потребуется. Тяжело признавать такое, но я знаю, что меня ждет самый трудный период моей жизни.

– Ну, как дела с Мэри Поппинс? – спрашивает Тина.

Мы едем в ее машине. Даже если бы я точно этого не знала, могла бы вмиг сказать, что у Тины нет детей: в нише для ног не валяется ни оберток от конфет, ни комиксов, ни сломанных пластмассовых игрушек, а на обивке нет ни пятен от шоколада, ни следов мочи. И уж точно не видно здесь ничего похожего на разводы от рвоты, «украшающие» салон моего семейного автомобиля. И вдруг мне кажется совершенно чуждой мысль о том, что я езжу на семейном автомобиле, безопасном для детей, которые не приходятся мне родными, и в этой машине есть место для еще одного детского кресла. Меня пронзает тревога, стоит подумать о том, что именно это означает – ответственность, которая теперь лежит на моих плечах.

– Она кажется замечательной, – отвечаю я Тине. «Замечательной, – стыдливо повторяю я про себя. – И это все, что ты можешь сказать о женщине, которая стала жить в твоем доме?» – Но, когда я говорю «замечательная»… – добавляю я, так остро чувствуя свои страхи, что боязнь начинает сквозить и в тоне, – я имею в виду, что… ну, сама понимаешь… что еще немного рано ее оценивать. – Я сглатываю вставший в горле комок.

– Должно быть, это немножко странно, ведь с тобой бок о бок живет кто-то вроде студентки. – Тина резко тормозит, когда на светофоре загорается красный. Меня бросает вперед. Ремень безопасности крепко обхватывает мое тело. – Ты в порядке?

– Да, все хорошо, – отвечаю я, ослабляя ремень в области живота. – На самом деле она – не студентка. Ей тридцать три, и у нее за плечами большой опыт. Она даже прошла курс Монтессори. Надеюсь, это поможет дисциплинировать Ноа.

При воспоминании о сыне я смеюсь. Ах, маленький Ноа, мой озорник!

– Я так счастлива за тебя, Клаудия, – говорит Тина, когда мы останавливаемся у медицинского центра «Уиллоу-Парк». Какие-то дети соскребли буквы ow в надписи Willow, написав на их месте «y», и вместо «ива» получилось «член». Тина хихикает.

– Чего еще ждать от современных детей? – риторически вопрошаю я, когда мы проходим мимо таблички с названием центра.

Приемная практически пуста, здесь сидит лишь одна женщина с хныкающим ребенком двух-трех лет. В нос бьет зловоние болезни и уныния. Мы проходим прямо в кабинет Миранды.

– Это все ужасно, не так ли? Просто жуть. Не могу в это поверить.

На мгновение мне кажется, что Миранда говорит об испорченной табличке снаружи, но потом я замечаю разложенную на столе газету с лицом улыбающейся женщины под заголовком «Полиция все еще озадачена смертью беременной женщины». Увидев меня, Миранда спешит сложить газету. Я вздрагиваю и мягко, незаметно обвиваю руками свой животик. Я пытаюсь не показывать этого, но очевидно, что эта история сильно беспокоит меня, выбивая из колеи.

– Мне ли не знать, – отвечает Тина. – Собственно говоря, мама Дианы знакома с моей мамой, и… – Она резко смолкает.

– Они еще не выяснили, что случилось? – интересуюсь я.

Миранда качает головой и вздыхает.

– Я так не думаю. На днях здесь была полиция, они допрашивали врача Салли-Энн. Забрали ее медицинскую карту. – С уст Миранды снова слетает вздох. – А вы слышали последние новости по радио? – нерешительно спрашивает нас Миранда.