Дневник кушетки - Викторьен Дю Соссей

Пока она быстрым взглядом пробегала по комнате, он зажигал лампы и свечи.

— Мы у себя. Освоились ли вы уже с моей квартиркой? Представляю вам кровать — важная особа, с которой, я надеюсь, вы скоро познакомитесь; вот кушетка — послеобеденное поле битвы: это чудесная соучастница, которая мне часто доставляла много удовольствий; я чуть не позабыл маленького стульчика, хорошего товарища, который всегда готов к исполнению своих обязанностей. Остальных же не стоит представлять.

— У вас мило, — сказала молодая женщина. — Уютно и со вкусом, мне нравится: подбор цветов, форм и вещей.

— О! будем говорить о другом; поговорим о вас. Я счастлив, что случай свел нас на жизненном пути. Знаете ли, вы хороши!

Она это, очевидно, знала… Можно пройти мимо всего в женщине, но когда она хороша…

— Вы любите шампанское? У меня есть превосходное…

— Я предпочитаю сладкое.

— Я вас прошу, не бойтесь отдаться веселью. Снимите шляпу, платье, корсет. Вы — царица вечера!

Дама была очень хорошо сложена, честное слово! Красивый бюст, матовая кожа, изящные линии. Она должна была быть лучше в простом платье, чем в этом напутанном.

Когда возвратился мой хозяин с шампанским и стаканами, она поспешно бросилась к нему и, как будто бы хотела отделаться от скучной, тяжелой работы, спросила:

— Вы будете милы со мной? Мне скучно об этом говорить с вами, но правда ли?..

— Я с тобой поступлю очень благородно! Ты будешь иметь это счастье! — ответил мой хозяин.

И он пригласил ее сделать свой туалет; затем он с вниманием врача осмотрел ее всю, но ничего подозрительного не нашел. Взгляд был ясен, белые зубы, казалось, никогда не нуждались в косметике, ногти сияли чистотой.

Когда они улеглись, он сказал:

— Расскажи мне твою историю. Это всегда очень интересно, жизнь женщины.

— О! — сказала она, — моя жизнь не настолько забавна: мои родители, которые меня очень мало любили; больная мать; отец, который меня двенадцатилетнюю пытался изнасиловать и сделал это, когда мне было шестнадцать лет. Три месяца спустя я уже пошла по торной дорожке.

Я стала содержанкой моего отца, который бил меня, если я не выполняла его требований. Потом меня взял один молодой человек. Я с ним прожила десять месяцев. Когда я забеременела, он скрылся. Я родила мальчугана; он на воспитании. Потом у меня было много любовников… Среди них были добряки; в большинстве случаев любовь длилась два месяца. У меня теперь есть любовник, которому не минуло еще восемнадцати лет; он делает для меня все, что может. В течение последних восьми дней я его редко вижу; он сидит около своей больной матери. Иногда, по вечерам, когда мне скучно станет сидеть дома, я выхожу, прогуливаюсь. Я никогда не иду к мужчинам… Я не знаю, почему я за вами последовала… Я не думала ложиться… Вы мне понравились… В вашем голосе и в ваших глазах есть что-то доброе, чего нет в других глазах и голосах. К тому же вы так мило со мной говорили! Это бывает очень редко.

— Правда? — спросил мой хозяин. — Как тебя зовут?

— Елена. Но это не мое имя; мое настоящее имя Августина.

— Хочешь ли ты спать?

— Нет. Я иду спать всегда очень поздно…

— Потому что, крошка, если хочешь спать, то незачем тебя стеснять. Мне будет неприятно, если ты будешь чувствовать себя стесненно… Ты, может быть, устала…

— Вы злюка. Почему? Я любительница любви. Любовь меня не утомляет. Я воспитана вкусами моего отца.

— Страстная?

— О! очень страстная. Это меня делает больной, бледной, слепой. Я слишком много отдаюсь. Это сильнее меня!

Разговор утих…

На следующее утро мой хозяин всунул в кошелек Елены несколько луидоров; она ушла очень довольная, так как, по-видимому, не привыкла к подобной щедрости.

Бедная гризеточка! Она меня заинтересовала. Она была так робка, так мила! Жаль, что я ее больше никогда не увижу.

После ее ухода мой хозяин написал графине несколько слов на голубой бумаге:

«Дорогая Симон, я провел ночь, которая успокоила мое разыгравшееся воображение и избавила меня от всяких благоглупостей. Вы правы. Будем вечными друзьями. Я не люблю вас больше той любовью, которой любил вчера. Я ваш брат, а вы моя сестра. Если вы сумеете мне уделить несколько минут, я буду счастлив. Не забывайте меня. Целую ваши пальчики».

Он не подписался; это благоразумно, когда пишут к замужним женщинам.

XIX

Сильный звонок в дверь. Часы в этот момент пробили девять.

— Кто там? — спросила Жанна тихим голосом.

Мой хозяин, сильно уставший от бессонной ночи, что-то пробормотал.

— Милый, звонили, — сказала еще раз Жанна.

— А! ты полагаешь?.. Ну и хорошо! Пусть звонят… Давай спать, милашка, будем спать…

Раздались еще два звонка.

— Верблюд! — сказал мой хозяин. — Он не хочет оставить меня.

— Может быть, письмо? — сказала она.

Мой хозяин рассмеялся. Он взглянул на хорошенькую девочку, лицо которой, обрамленное светлыми волосами, было восхитительно, и сказал с сожалением:

— Письмо! Неужели твоя догадка заключает в себе лучшее, что ты желала бы, для своего сна?

Два сильных звонка прервали их разговор.

— Черт подери это животное! — выругался мой хозяин, подскакивая на кровати.

Он натянул кальсоны, накинул халат и крикнул изо всей силы:

— Кто бы ты ни был, что бы тебя ни привело, каков бы ни был твой возраст, твоя профессия, твое знание, будь ты проклят за то, что без жалости дерешь этот медный ободок, который необходимость заставляет вешать у дверей!

Он обул туфли и всю дорогу от кровати в прихожую продолжал свою брань.

Когда он открыл дверь, послышался очень любезный голос:

— Извините меня, сударь. Я М. Сусебрик, судебный пристав; пришел к вам, чтобы наложить арест сообразно приговору суда, сделанному против вас по милости М. Таписта, портного…

— Нахал! — прервал мой хозяин.

— Мой клиент… — возразил пристав.

— Неряха! — продолжал мой хозяин.

М. Сусебрик очень любезно улыбнулся, а мой хозяин тотчас же сказал:

— Вы смеетесь! Насмехаетесь надо мной! Это не мешает мне предпочитать лучше видеть ваше смешное лицо, чем иметь такую грязную голову, как у вас, но входите же и принимайтесь за свое недостойное ремесло.

— Сударь, вы забываете, что мое звание заслуживает уважения…

— Я смеюсь над этим… Вытрите сначала ноги. У меня очень дорогие ковры, и я не позволю запачкать их вашими грубыми сапогами…

— Сударь…

— Я также попрошу ваших спутников отряхнуть свои лохмотья в передней, а то, я боюсь, они мне разнесут насекомых по всему залу.