До следующего раза (сборник) - Виталий Бабенко

Наконец Булат Аникаев, камикадзе стихосложения и приват-доцент унциального письма, вовсе впал в состояние ступора. В тот вечер он не смог прийти на наше сборище — сидел у себя дома и самозабвенно вырезал из вершкового куска саппанового дерева фигурку великого логофета Византии Федора Метохита. Аникаев только сегодня закончил чтение его астрономических сочинений и, прочитав, восхитился и вдохновился на миниатюру. Легко можно представить кататоническое удивление Булата, когда посреди его комнаты — ни с того ни с сего — материализовался раритетный «Форд-Т» с включенными фарами.

Словом, каждый из нашей братии получил нечто вожделенное. Что тут началось! О девушке Оле, испарившейся с подоконника, мы и думать забыли. Мы кричали, прыгали, бесновались, хохотали, и даже невозмутимый обычно хозяин квартиры Толя Каштаркин, эссеист-престидижитатор, стоял на голове.

Вот чудеса так чудеса! Вот это иллюзион! Колонки «Джи-Би-Эль» истошно орали, «Минолта» ходила по рукам, и все, счастливые, снимались на память, и все палили из микровзрывного огнетушителя по зажженной газовой плите, гася пламя, и кое-кто умолял брэдберианца Чукова разбить двенадцать томов сочинений великого Рея Дугласа на всех, и добрая душа Гак, экуменист интеллигенции, уже почти соглашался, и…

И в этот момент прозвучал раздраженный голос Игоряши.

— Тих-х-хо!! — крикнул он.

Видимо, Игоряша понял, что переборщил. Или корыстно пожалел о содеянном. Или испугался последствий.

— Тих-х-хо!! — повторил он. — В-вечер ф-хв-фок-к-ксов окончен!

Игоряша представил, как в сию минуту на наш ор и гам явятся соседи, общественность ДЭЗа, милиция, дружинники… Он передернулся и, словно дирижер, взмахнул в очередной раз руками.

Тут же все исчезло. И видеомагнитофон, и детская железная дорога, и конволют Славы Дорожного, вассала журналистики, и ордер на квартиру, все, все, все…

Растворился в воздухе и сам Игоряша.

Булат Аникаев, пытливый исследователь готических былин, несколько раз обошел то место, где только что стоял архаический «Форд». В тот вечер Булат так и не осмелился покинуть комнату: на стене долго еще загадочно светился, постепенно бледнея, кусок обоев, выхваченных фарами исчезнувшего автомобиля.

А мы… мы стояли в нелепых позах посреди комнаты Толи Карташкина, корифея гиперреализма, и ничего не могли понять.

Мы ведать не ведали об Игоряшиных Золотых Рыбках.

И тем более не ведали, что все Золотые Рыбки Земли — все информационные биомодули, заброшенные в разные точки нашей планеты галактической цивилизацией, с их условно-лимитированными, энергетически безразмерными регистрами, в данный момент были сосредоточены в одном месте: в подвальном бассейне Игоряшиного загородного двухэтажного коттеджа. Он давно собрал их воедино, использовав для этого третий регистр Золотой Рыбки № 98. Для общения с биомодулями ему уже не требовался визуальный контакт: он посылал приказы телепатически. У штатных смотритетей галактической сигнальной системы для характеристики подобного поведения есть специальный термин: «кар-сиф-ом», что можно перевести как «дистанционная фекализация информации». «Кар-сиф-ом» встречается в Галактике настолько редко, что борьба с этим явлением даже не предусмотрена правилами.

…Когда мы, обескураженные и притихшие, выходили на улицу, с Ладиком Гриммовым, единственным в нашей стране боллардоведом, приключился приступ астмы. Паладин кашлял, а мы ничем не могли помочь. Флакончик чудодейственного средства «Супранас» непространственным образом вернулся в западногерманский город Гельзенкирхен и занял прежнее место в упаковке, хранящейся на складе фармацевтической продукции химической монополии «Хехст».

Зато тибетские ламы, заполучив назад свои бесценные тантры, возрадовались, и религиозное исступление не вылилось в кровавое умопомешательство. Ламы даже не заметили, что одна из тантр повреждена микровзрывом. Сам универсальный огнетушитель тоже благополучно перенесся обратным ходом в свое 5-вероятностное время. Темпоральные волны, конечно, не могли не возникнуть, но они затухли чрезвычайно быстро и не встретились в 5-вероятностном 2000 году, таким образом, не образовалось и временной дифракционной решетки, посему брандмайор Борис Андреевич Бруденко, знаменитый писатель и гроза плагиаторов, остался брандмайором.

…Ладик совладал с приступом, и мы всей компанией двинулись к метро. Наутро никто не вспомнил о пролившемся на нас золотом дожде. Последнее, что осталось в памяти, — это потрясающий анекдот нашего притчеписца Шушуни Майского, над которым мы долго-долго — весь вечер — хохотали.

У читателя может возникнуть вполне законное недоумение: как так — мы все забыли, и в то же время тот памятный вечер описан с такими живописными деталями? Ответ: в этом и заключается секрет гениального рапидного метода новеллистики, изобретенного Р.Нерголиным.

Разгон

…Самое забавное в истории Игоряши-второго — это то, что он, в сущности, так и не прикоснулся к десяти миллионам, чудесным образом свалившимся ему на голову в трех роскошных чемоданах. Нет, конечно, он пользовался этими деньгами — сорил сотнями, мотовствовал, куражился, но больше от спеси, чем по существу, и в общей сложности растратил не более пяти тысяч рублей — по мелочам.

Чемоданы с почти не тронутым содержимым хранятся у Игоряши-второго по сей день в неприступном сейфе из титанового сплава. Он их оставил у себя как память о первом Контакте и еще по одной причине, о которой гласит табличка, приклеенная к дверце сейфа с внутренней стороны.

На табличке Игоряша с нажимом вывел: «На черный день». В тот самый первый день новой жизни, когда Игоряше-второму так неожиданно привалило богатство, он, разумеется, на работу не пошел. Часа два Игоряша валялся на полу, осыпая себя сторублевками, и полоумно хихикал. В ведре с кристально чистой водой лениво шевелила червонными плавниками Золотая Рыбка № 3.

Игоряша никак не мог сообразить, что бы такое ему отчебучить в первую очередь. Долгое время навязчиво липло желание сбегать в магазин, купить два ящика ядрицы, затем позвонить двум закадычным друзьям, выдернуть их с работы и устроить фантастическую обжираловку. Игоряша обсосал эту идею и с легким сердцем отбросил ее. Он умнел на глазах: откуда-то взялись и сообразительность, и спокойная оценка ситуации. Явилась мысль, прозрачная, как стакан: никуда ни бежать, ни звонить не надо. Возжелай он только — и два ящика ядрицы, и десять, и целый контейнер перенесутся к нему из ближайшего магазина. И друзей можно доставить в сию минуту — стоит лишь дать знак Золотой Рыбке.

Игоряша вздрогнул и опасливо покосился на ведро — не расценил ли биомодуль его мысли как приказ к действию? Но все было спокойно. Мысли шли в условном наклонении, и Золотая Рыбка не реагировала.

Далее Игоряша прокрутил в голове идею сногсшибательного банкета в «Метрополе» — персон примерно на пятьдесят. Но он никак не мог решить, кого же из родственников выписать на вальпургиево торжество, поэтому и с банкетом решил повременить.

Когда днем пришла после смены жена Игоряши, шофер такси Анюта, дверь в мужнину комнату оказалась запертой изнутри. Анюта долго кричала в косяк, грозила мужу, билась в дверь всем телом, напоминала, что в УПРАТРУБе больше всего не любят, когда из будней делают праздники, плакала, — но ничего не добилась. Наконец она крепко, по-шоферски, выругалась, заявила, что кормить борщом лодыря и объедалу не будет, и ушла на кухню звенеть кастрюлями.

Игоряша, казалось, и не слышал всей этой бури. Он лежал на сторублевках и блаженно мечтал.

В тот день Игоряша испытал смену настроений, совершенно ему не свойственных. Утренний шок, как мы знаем, сменился очумелостью, затем последовала потеря сознания, далее просветление перешло в эйфорическую безмятежность, потом Игоряша некоторое время пребывал в растерянности, и, наконец, к вечеру его одолела элегическая задумчивость.

Если бы Анюта в этот час заглянула к Игоряше, она, безусловно, впала бы в справедливую истерику. Погруженный в себя Игоряша сидел по-турецки на полу в окружении доброй сотни жестяных банок с чайным экстрактом «Липтон». Примерно треть банок валялись уже опустошенные (был такой грех за Игоряшей — шибко любил он хороший, до черноты, чай). Рядом стоял мешок с отборной астраханской воблой. И тут же — фаянсовое гжельское блюдо, где источали укропный аромат свежесваренные донские раки: каждый размером с башмак. И восхитительные креветки (перуанские — так захотелось Игоряше). И котелок черной зернистой икры. И соленые фисташки. И нарезанный прозрачными ломтиками французский сыр «грюйер» на доске из севрского фарфора. И литовские крекеры с тмином…