Русская красавица. Анатомия текста - Ирина Потанина

— Если б я была твоей женой, то убила бы тебя. — смеялась я. — Ты убежденный развратник, и, какой бы ни была жена, все равно ищешь любовниц. Ты из той породы мужчин, за которых нельзя замуж…

— Зато можно все остальное, — покладисто соглашался он и мы побыстрее оканчивали ужин, чтобы перебраться куда-нибудь в уединенное местечко.

В общем, милая, легкая идиллия. Портила картину лишь птица-секретарь, всерьез скрываться от которой мы сначала не собирались, а потом было уже поздно. Он всерьез считала меня предательницей. В ее глазах, я сначала пообсуждала несчастную и милую жену босса, а потом бесстыдно и намеренно стала наведываться к нему в постель и морочить голову.

Расставались мы с Александровым вполне по-дружески. На пару недель я уезжала из города, а когда вернулась, у Александрова уже была новая партнерша, о чем добрая птица-секретарь не забыла сообщить мне в первый же мой визит к ним в офис.

— Вам кофе с сахаром? — непривычно вежливо поинтересовалась она, пока я дожидалась в приемной. — Ах, да, с сахаром. А то, знаете ли, сложно упомнить. Одна мадама пьет с сахаром, другая — без. Я первое время все забывала, потом вспомню, извинюсь… Рассказать бы хозяйке, да что зря ее нервы девичьи переводить…

У Александрова хватило ума ответить на мой прямой вопрос довольно честно:

— Но ты же тоже ездила в Крым не одна? — Александров склонился в галантном поклоне и прильнул колючей щекой к моей руке.

— Разумеется, — ответила я с улыбкой.

Обманывать не пришлось. Умопомрачительные крымские горы долго ждали отпечатков наших ног, и вот, дождались. Мы прошлись по ним табуном из семи человек, оставляя за собой аккуратно закопанные пустые бутылки и оглашая каждую новую стоянку гитарными перепевами. В походе было три молодые пары — двое молодоженов и одни собирающиеся. Посему я действительно, положа руку на сердце, могла сказать, что в походе была не одна.

На том наши отношения быстренько свернулись. Пару раз Александров звонил, выражал неудовольствие по поводу моего скоропалительного исчезновения, но тогда я уже действительно была не одна и ничего, кроме, соболезнований, принести ему не могла.

Совсем недавно — впрочем, очень-очень давно, еще до моей операции — я перебегала дорогу перед носом его авто, и он, конечно, не задавил, не обругал, а напротив, подвез прямо к Бореньке. Рассказал, что передал стоматологические дела врачам-наемникам, а для себя открыл… кабинет психоаналитика.

— Это невероятно важная и интересная работа. Защищая диссертацию, я был так увлечен… Знаешь, не бывает душевно здоровых людей, бывают невнимательные психоаналитики. Эта работа — кладезь. И финансовый и ощущенческий … Если будут нужны консультации — обращайся. Знай, у тебя очень мощный блат…

— Спасибо, без внимания психоаналитиков я себя чувствую как-то увереннее… — ответила я тогда, и вот теперь, несмотря на весь маразм ситуации, собиралась воспользоваться его давним приглашением.

— Он в отъезде! — еще раз проговорила птица-секретарь, осипшим от возмущения голосом.

— Ладно, позвоню ему на мобилку, — ответила я со вздохом. Птица-секретарь наверняка и не подозревала, что я знаю новые координаты ее босса.

— Не стоит, — заскрипела она лишившимся всяких интонаций голосом. — Он уже появился, сейчас соединю…

О встрече я договорилась в считанные секунды, и тут же выехала. Состояние было такое, что, выходя, я даже не глянула в зеркало. Теперь, подъезжая к оговоренному ресторанчику, немного жалела об этом и неодобрительно гляделась в пудреницу. Александров не хотел нервировать Птицу (а может, еще кого, или просто не прочь был бы вырваться из офиса), поэтому встреча должна была состояться на Эльбе — так назывался небольшой скромный паб, расположенный неподалеку от кабинета Александрова. Говаривали, что вечером это место превращается в эпицентр неприятностей и шумное сборище кислотной молодежи. Днем же здесь было милое местечко, где под тихую ненавязчивую мелодию расторопные официанты в накрахмаленных рубашечках разносили обеденные блюда, а сосредоточенные посетители вполголоса обсуждали свои деловые проблемы с партнерами.

— Какие люди! Прошу! Давненько-давненько. Как обычно? — оказывается, Александрова тут хорошо знают.

Я сижу за столиком возле окна, тяну свой капучино, опускаю шляпу пониже на глаза и чувствую себя абсолютно потерянной. Чуть суетливый, разбрасывающий вежливые кивки и деньги — за парковку пареньку в железнодорожной жилетке, за сигареты старушке, за мой кофе — официанту, Александров галантен и блестящ. Он постарел и разбогател ровно настолько, что его гротескный пафос смотрится теперь не смешно, как раньше, а вполне экстравагантно. Солидный мужчина в возрасте всегда имеет право на причуды. Мы настолько разные с ним, что я совершенно не знаю, с чего начинать.

— Пойдем, Сафо. У меня тут свой отдельный кабинет…

Начинать приходится с доказываний, что я не верблюд. После пламенной речи Александрова о том, как он рад и как вовремя, и как он всегда знал, что я еще сыграю свою роль, приходится перебивать его…

— Мне действительно нужна твоя консультация и не делай такое всепонимающее лицо! — оправдываюсь я. — Не смотри на меня так! Я к тебе по твоим профессиональным вопросам.

— Можешь называть это как угодно, но я, как опытный психоаналитик, вижу в твоих глазах…

Возможно, стоило пококетничать, возможно, нужно было выпить коньяку, расслабиться, вспомнить прошлые отношения — нет-нет, не восстанавливать, просто поговорить о них, поразиться нашей былой лихости… Тогда обоим нам стало бы капельку грустно, но весело и, расслабившись, я, возможно, сама излечилась бы от всех своих страхов. Но это было бы лишь на время. «Страх, вцепившись однажды клешнею в горло, не уйдет сам». «Депрессия самолечению не подлежит». «Нервный срыв в домашних условиях можно только отодвинуть, предотвратить — не получится». Перед глазами тревожной вереницей проносились отрывки из атакующих статей и предостережений.

— Александров, друг мой, — начинаю тяжело и тут же раздражаюсь на непослушные пальцы, отказывающиеся ровно удержать сигарету. — Ты всегда был ценен тем, что с тобой можно напрямик. Я больна. У меня припадки… Тьфу, не знаю, как объяснить. Меня очень напугали, и я поверила. Глупо, против собственной воли, но…

Повадки ловеласа на миг оставляют Александрова. Он слушает внимательно. Пристально сверлит глазами и, кажется, честно пытается понять, о чем я говорю.

— Сафо, я могу не стремиться вести себя корректно? Ты не настолько больна, чтобы я должен был врать тебе… Скажи, ты уверена, что рассказываешь мне всю эту историю не из желания … ну, как бы тебе сказать… привлечь к себе внимание, что ли. Понимаешь, есть такой синдром… У женщин после тридцати. Чтобы выделиться, они изобретают себе беду. С ней они кажутся себе привлекательнее.

— Ничего я не изобретала! — жалею уже, и что пришла к нему, и что вообще его когда-то встретила. Как можно воспринимать все через призму этой махровой глупости?! Как я не разглядела в нем раньше этой отвратительной черты?

— Верю. — Александров говорит серьезно, и я решаю пока не уходить. — Верю в твою болезнь. В любом другом состоянии женщина в тебе стала бы кричать: «Хочешь сказать, я недостаточно привлекательна?! Иначе, зачем мне нужны всякие ухищрения?». Раз ты пропустила такой прекрасный повод для обиды, значит — не в себе… — нет, все-таки он издевается.

Вскакиваю, чувствую, как горят щеки. Распахиваю дверь в зал. Глазами ищу траекторию, по которой удобней всего проскочить к выходу, руками шарю по подоконнику, ищу сумочку…

— Погоди, — Александров ловит мою руку, усаживает, гладит… Успокаивает совсем без намека на эротику. По-отечески… Верить ему или нет? Очередной цирк? Прикидывается «своим», чтоб потом ужалить побольнее? — Сафо, не узнаю тебя… Т-с-с. Посмотри на меня? Не перед собой. Не стеклянными глазами. На меня. Я все понял. Я — на твоей стороне. Послушай… Точнее, нет, давай лучше послушаю я.

И вот, под придирчивыми вопросами и недоверчивым взглядом, я еще раз пересказываю всю историю. От начала — с тех пор, как решила расстаться с Павлушей, но известие о Марининой смерти, заставшее меня у Бореньки, перевернуло все вверх дном. И как я поехала на эти бесконечные похороны, да не одна, а с Павликом. Как нечаянно влезла в Маринины записи, как старуха запугала меня бормотанием, и все стало сбываться, как по-написанному… Причем не где-то там написанному, а прямо в жизни, в Марининой жизни… А меня Марина совсем не понимала, и отозвалась как-то презрительно… Александров спрашивает об одних и тех же вещах по нескольку раз. Я не злюсь, потому что предупрежденная:

— Не обижайся. Мне важно вычленить, что ты помнишь на самом деле, а что придумало твое напуганное воображение. — сообщил Александров после повторения первого своего вопроса в другой формулировке…