Одаренная - Мари Лу

— Но, сэр…

Андэн останавливается у моего вагона.

— Мы продолжим позже, — говорит он. — Я устал. — Хотя его слова звучат приглушенными за дверью, я хорошо расслышала стальную волю в них.

Сенатор что-то бормочет и склоняет голову. Когда Андэн кивает, Сенатор разворачивается и быстро уходит. Андэн смотрит ему вслед, затем открывает дверь в мой вагон. Охранники салютуют ему.

Мы киваем друг другу.

— Я пришел, чтобы выразить тебе свою благодарность, Джун. — Андэн говорит со мной с отстраненной формальностью, возможно потому что еще не отошел от прохладного разговора с Сенатором. Его поцелуй прошлой ночью сейчас кажется всего лишь воображением. Но, не смотря на это, я вижу, что он пытается сделать так, чтобы мне было удобно, поэтому я расслабляюсь, чувствуя, будто говорю со старым другом. — Прошлой ночью мы получили сведения о нападении в Ламаре. Поезд был уничтожен взрывом — поезд, на котором должен был находиться я. Я не знаю, кто несет за это ответственность и нам не удалось поймать, напавших, но мы уверены, что это были Патриоты. Сейчас наши солдаты ищут их.

— Рада быть полезной, Электор, — говорю я. Я крепко сжимаю руки на коленях, вспомнив, что на мне теплые роскошные перчатки. Должна ли я чувствовать себя в безопасности в этом вагоне в то время, как Дэй скрывается с Патриотами?

— Если вы захотите рассказать что еще, мисс Ипарис, пожалуйста, не стесняйтесь. Теперь вы снова с Республикой; вы снова одна из нас, и я даю слово, что вам нечего бояться. Когда мы прибудем в Пиерру, вас объявят невиновной. Я лично прослежу, что вас восстановили в должности, однако вас определят в другой патруль. — Андэн прикрывает рот рукой и откашливается. — Я порекомендую вас в Денверский патруль.

— Спасибо, — отвечаю я мягко. Андэн угодил прямо в ловушку Патриотов.

— Некоторые Сенаторы считают, что мы слишком добры к вам, но все согласились, что вы наша единственная надежда на обнаружение лидеров Патриотов. — Андэн подходит ближе и садится передо мной. — Я уверен, они попытаются снова нанести удар, и я хочу, чтобы вы помогли моим людям предотвратить это.

— Вы слишком добры Электор. Для меня это большая честь, — отвечаю я, слегка склонив голову. — Если вы не возражаете, могу ли я попросить вас помиловать мою собаку?

У Андэна на губах появляется легкая улыбка.

— Вашу собаку отправят в столицу; там он будет дожидаться вашего возвращения.

На мгновение я встречаюсь взглядом с Андэном. Зрачки у него резко расширяются, а на щеках появляется румянец.

— Я понимаю, почему Сенат возмущен вашей снисходительностью, — наконец говорю я. — Но это правда, что никто не сможет защитить вас лучше меня. — Я должна остаться с ним наедине. — Но наверняка есть и другая причина, почему вы так добры ко мне. Не так ли?

Андэн смущенно отворачивается и теперь неотрывно смотрит на свой портрет. Я перевожу взгляд на солдат и двери вагона. Как будто догадавшись о моих мыслях, Андэн машет рукой в сторону солдат, затем указывает рукой в сторону камер. Солдаты уходят и спустя пару секунд на камерах зажигаются красные лампочки, означающие, что они выключены. Впервые за все время никто не наблюдает за нами. Мы действительно одни.

— Правда в том, — продолжает Андэн, — что ты очень популярна в народе. Если люди узнают, что самую одаренную девушку обвинили в измене, или понизили в ранге за нелояльность, это очень плохо отразиться на Республике. И на мне. Даже Конгресс это понимает.

Я опускаю руки на колени.

— У Сената твоего отца и у тебя совершенно разные понятия морали, — говорю я, размышляя о подслушанном разговоре между Андэном и Сенатором Камьоном. — Ну или я так думаю.

Он качает головой и горько улыбается.

— Объяснишь свои слова?

— Я не знала, что ты так плохо относишься к Испытаниям.

Андэн кивает. Он не удивлен тем, что я подслушала их разговор.

— Испытания — это устаревший способ выбора лучших в нашей стране.

Странно слышать эти слова от Электора.

— Почему же тогда Сенат так держится за них? Они вкладывают туда деньги?

Андэн пожимает плечами.

— Это долгая история. Когда Республика впервые организовала их, они...... слегка отличались от нынешних.

Я наклоняюсь вперед. Я никогда не слышала других историй о Республике, кроме тех которые специально отбирают для школы и народа, а теперь сам Электор может рассказать мне одну из них.

— В чем заключались отличия? — спрашиваю я.

— Мой отец был..... очень харизматичным человеком. — Слова Андэна звучат как-то оборонительно.

Странный ответ.

— Я уверена, что в каком-то смысле это так, — говорю я, стараясь звучать непринужденно.

Андэн кладет ногу на ногу и откидывается на спинку стула.

— Мне не нравится Республика такая, какой она стала, — говорит он, произнося каждое слово медленно и вдумчиво. — Но я не могу сказать, что не понимаю, почему все стало именно так. У моего отца были на все свои причины.

Я нахмуриваю брови. Это озадачивает. Разве я не слышала только что, как он спорил с Сенатором, отказываясь наказывать мятежников?

— Что ты имеешь в виду?

Андэн открывает и закрывает рот, будто пытаясь найти верный слова.

— До того, как мой отец стал Электором, Испытание было добровольным. — Он замолкает, увидев мое удивление. — Вряд ли кто-либо знает об этом, это было очень давно.

Испытание было добровольным. Эта мысль кажется такой чужой.

— Почему он изменил это? — спрашиваю я.

— Как я уже сказал, это долгая история. Большинство людей никогда не узнают правду о становлении Республики, и это не так уж плохо. — Он проводит рукой по своим волнистым волосам, затем кладет руку на подоконник. — А ты хочешь узнать правду?

Думаю это риторический вопрос. Но в его словах слышится такая печаль и одиночество. Раньше я об этом не задумывалась, но теперь понимаю, что я должно быть единственный человек, с которым он может так свободно поговорить. Я наклоняюсь вперед и киваю головой.

— Республика сформировалась во времена ужасного кризиса в Северной Америке, наверное, мир еще никогда не видел такой катастрофы, — начинает он. — Наводнения уничтожили восточное побережье Америки и миллионы людей перебрались на запад. Но их было слишком много для нашего государства. Не хватало работы. Еды, жилья. Страна погрузилась в хаос. Восстания. Протестующие вытаскивали солдат, полицию и миротворцев прямо из машин, а затем избивали их до смерти или сжигали. Каждый магазин был разграблен, в домах не осталось ни одного целого окна. — Он делает глубокий вдох. — Правительство делало все возможное, чтобы поддерживать порядок, но одно несчастье следовало за другим. Им не хватало денег, чтобы выйти из кризиса. Наступила абсолютная анархия.

Время, когда у Республики не было никакого контроля над людьми? Невозможно. Трудно такое представить, но скорей всего Андэн имеет в виду старое правительство Соединенных Штатов.

— А затем наш первый Электор захватил власть. Он был молодым офицером в армии, всего на несколько лет старше меня, и достаточно амбициозным, чтобы заручиться поддержкой недовольный войск на Западе. Он объявил Республику отдельной страной, вывел ее из Союза и установил военный режим. Солдаты могли уволиться в любой момент, но увидев, как их товарищей мучают и убивают на улицах, они решили взять все от новоприобретенной власти. Эти против тех — солдаты против народа. — Андэн опускает взгляд на свои блестящие кожаные туфли, будто стыдясь чего-то. — Много людей погибло, прежде чем солдаты полностью подчинили себе Республику.

Я не могу перестать думать, чтобы Метиас сказал на это. Или мои родители. Одобрили бы они это? Вынудили бы их подчиняться приказам?

— А что на счет Колоний? — спрашиваю я. — Выиграли ли они что-то от этого?

— В восточной части Северной Америки все было еще хуже. Половина суши тогда оказалась под водой. Когда первый Электор обозначил границы, им некуда было пойти. Поэтому они объявили нам войну. — Андэн выпрямляет спину. — После всего этого Электор поклялся, что не позволит Республике снова пасть, поэтому он и Сенат дали военным неограниченную силу, которая есть у них до сих пор. Мой отец и Электоры до него, сделали все, чтобы именно так все и было.

Он трясет головой и трет лицо руками, прежде чем продолжить.

— Испытание должно было поощрять трудолюбие и атлетизм, пополняя военные ряды лучшими, что они в принципе и делали. Но они также отсеивали слабых и непокорных. И постепенно они стали контролировать рождаемость.

Слабые и непокорные. Я вздрагиваю. Дэй попал под последнюю категорию.

— Итак, ты знаешь, что случается с детьми, провалившими Испытание? — говорю я. — Это делается, чтобы контролировать население?

— Да. — Андэн морщится, произнося это. — В начале, Испытание имело смысл. Оно было предназначено для того, чтобы привлечь лучших и сильнейших в армию. Они могли быть приняты в любую школу. Но моему отцу этого было мало.... он хотел, чтобы выживали лишь лучшие. Остальные считались пустой тратой места и ресурсов. Отец всегда говорил мне, что Испытания были необходимы для процветания Республики. И он убедил Сенат принять закон об обязательной сдачи экзаменов, особенно после того, как мы стали побеждать.