Юные годы - Арчибальд Кронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О Господи, если б у меня хоть хватило разума сказать против него заклинание, но куда там — совсем ума решилась. Я только и прохрипела, точно у меня кляп во рту был: „Изыди, Сатана, изыди вон!“
Хоть и очень тихо я это сказала, а все-таки, должно быть, слова мои остановили Нечистого. Он вдруг перестал прядать, осклабился и выхватил мои зубы из стакана с водой, что стоит у меня в изголовье. Потом — вот, ей-богу, не вру, как перед лицом Создателя, — поднялся он во весь рост на кровати и ну выделывать всякие штуки с моими зубами: то сунет их в рот, то вытащит оттуда.
Говорю тебе, Тибби, это, наверно, меня и спасло. Как увидела я, что эта Мразь проделывает с моей двойной золотой челюстью, кровь у меня вскипела, стряхнула я с себя всю эту муть, села на постели и погрозила ему кулаком. „Ах ты, Мразь ты эдакая! — крикнула я. — Господь упрячет тебя назад в преисподнюю!“
Только он услышал имя Всевышнего — ну не мог же он испугаться моего кулака, — он как завизжит: вы бы, дорогая моя, от этого визга тут же окачурились. Да как бросится с криком и воем с постели. К счастью, я оставила дверь приоткрытой на цепочке: ночь была теплая, и мне хотелось немножко подышать свежим воздухом. Он в эту дверь-то и вышел, а за ним адский пламень взвился; а я лежала, вся тряслась и только благодарила Провидение, что оно так милосердно спасло меня. Целую минуту я ни рукой, ни ногой не могла пошевельнуть. А когда я, наконец, встала, зажгла газ и принялась благодарить Небо за то, что осталась цела и невредима, я увидела — Господи, спаси и помилуй! — я увидела — Господи, помоги мне пережить это! — я увидела, знаете что? То, что наделал этот Окаянный.
Не думайте, что он украл мои челюсти, нет, слава Богу нет, и не сломал их. Но из черного умысла и мести кинул их под кровать да прямо в ночной сосуд».
Глава 17
На следующей неделе в четверг летние каникулы кончились. Кейт возобновила свои уроки в начальной школе, а я снова пошел в Академическую. Я живо помню этот день: дедушка ходил унылый, мрачнее тучи. Это свойство ни с того ни с сего впадать в такое уныние, когда жизнь кажется серой и беспросветной, я унаследовал от него, и чем старше становился, тем чаще находила на меня тоска.
Жара стояла удручающая. Бабушка по-прежнему сидела запершись у себя в комнате; Мэрдок старался никому не попадаться на глаза; он потихоньку начал работать у мистера Далримпла в питомнике.
Дедушка не проявлял ни малейшего желания встретиться с приятелями; работы по переписке не было, — словом, оставалось только терпеть жару и папино дурное настроение. Старика изводили, к нему придирались. Только самый мелочный ум мог изобрести такое: не давать старику денег на табак. Я думаю, именно это и породило у дедушки мысль, которую он как-то высказал, уныло поглаживая пустую трубку:
— Ну, к чему все это, мальчик… к чему?
Утром, одеваясь в своем уголке, я слышал, как папа ворчал за завтраком и всячески поносил старика; вдруг сверху спустилась мама.
— Дедушки нет у себя! — воскликнула она, и в голосе звучали изумление и беспокойство. — Куда он мог деваться?
Пауза. Сначала папа удивленно молчал, потом вскипел от возмущения:
— Ну, это уже последняя капля. Чтоб он был здесь к обеду, а не то я с ним разделаюсь!
Огорченный, но еще не очень тревожась, я отправился вместе с Гэвином в школу; тут мы узнали, что будем не только учиться в одном классе, но и сидеть рядом. Это обстоятельство, а также новые учебники, которые я бережно принес домой, чтобы мама обернула их, занимали меня весь день. Но когда вечером мы собрались к чаю, я понял, что произошло что-то серьезное: у мамы были красные глаза, а папа сидел подавленный.
— Он до сих пор так и не появлялся?
Мама горестно покачала головой.
Папа забарабанил пальцами по столу и принялся грызть поджаренный кусочек хлеба с такой яростью, точно это был не хлеб, а дедушкина голова.
Молчание. Тут в комнату вошел Мэрдок и робко заметил:
— А не случилось ли с ним что-нибудь?
Папа метнул на злополучного юношу гневный взгляд.
— Замолчи, болван. Все умничаешь не там, где надо.
Мэрдок скис; молчание стало просто мучительным; наконец, папа не выдержал:
— М-да, и так-то это нелегкая обуза. А когда еще он, изволите ли видеть, не является домой и пьянствует где-то…
Замечание это вывело маму из себя, от возмущения на щеках ее вспыхнули яркие пятна.
— Ну, откуда тебе известно, что он пьянствует?
Несколько растерявшись, папа уставился на нее.
— У несчастного старика нет ни гроша за душой, — продолжала мама. — Все над ним измываются, пьяницей называют. Как же, пьяница! Да с ним последнее время так обращались, что я нисколько не удивлюсь, если он наложил на себя руки… — И она заплакала.
Мэрдок поглядел на нас со скромным видом человека, который оказался прав, а Кейт подошла к маме, чтобы успокоить ее.
— Право же, папа, — заметила она с укоризной, — ты должен принять какие-то меры; ведь у него нет денег, так что он никак не мог закутить.
Лицо у папы было самое несчастное.
— И чтобы потом все соседи стали языком чесать… Только этого нам недоставало! — Он встал из-за стола. — Я велел своему штату смотреть в оба. Больше я ничего не могу сделать.
Папин «штат» состоял из долговязого помощника по имени Арчибальд Юпп, который с необычайным рвением и готовностью выполнял все, что ему приказывали, ибо надеялся со временем стать преемником папы, и тучного юноши, передвигавшегося с такой медлительностью, что рабочие Котельного завода и разные насмешливые юнцы прозвали его «Скороходом». Я не очень-то верил, что их соединенные усилия могут принести какую-то пользу. Впрочем, вскоре мне пришлось убедиться, что я был неправ. Вспомнив, в каком отчаянии пребывал последнее время дедушка, я не на шутку забеспокоился.
Настало следующее утро — ни самого дедушки, ни следов его. Дом окутала гнетущая атмосфера напряженного ожидания. В полдень о дедушке по-прежнему ничего не было слышно, и тогда папа, ударив, но не слишком сильно, по столу ладонью, заявил тоном человека, оповещающего о своем решении:
— Надо телеграфировать Адаму!
Да, да, пусть приедет Адам, это самое правильное, самое разумное, что можно предпринять. Но телеграмма… Ох, этот страшный вестник, к помощи которого почти не прибегали в этом доме, — здесь телеграмма представлялась носительницей всяких дурных, чуть ли не роковых вестей. Отказавшись от услуг Мэрдока, мама надела шляпу и, слегка склонив по обыкновению голову на бок, отправилась сама в Драмбакское почтовое отделение. Через час пришел ответ: «Буду завтра четверг три часа дня Адам».
Как это ни глупо, но мы сразу воспрянули духом — такой быстрый отклик, такое деловое отношение были весьма многообещающими. Мама положила телеграмму в ящик, специально отведенный для Адама, где она хранила его письма, школьные табели, старые конверты от жалования и даже перевязанный ленточкой локон, и заметила:
— На Адама можно положиться.
На другой день перед приездом Адама мы узнали страшную весть. Я бродил по дому как неприкаянный, когда папа вдруг среди дня вернулся с работы. С ним пришел Арчи Юпп; он остался в передней, а папа подошел к маме и, помедлив немного, понуро, даже с сокрушенным видом сказал:
— Возьми себя в руки, мама. Нашли дедушкину шляпу… она плавала в пруду.
Юпп, до сих пор прятавший шляпу за спиной, показал нам свою находку; мы испуганно уставились на нее: жалкую, сплющенную, насквозь мокрую.
— Она плавала в самом глубоком месте, миссис Лекки. Напротив лодочной станции. — Он говорил с льстивым соболезнованием. — Меня почему-то так и тянуло туда, казалось, что он там.
Я со страхом и тоской смотрел на мокрую реликвию, а у мамы слезы потекли по щекам, когда она поняла, что означает эта находка.
— Да успокойтесь же, миссис Лекки, — старался утешить ее Арчи Юпп. — Ведь, может, ничего и не случилось… ровным счетом ничего.
Папа сходил в чуланчик за чаем для мамы. Он заботливо уговорил ее выпить чашку; ласково поглаживая по плечу, дождался, пока она выпьет, и ушел вместе с Арчи Юппом.
Днем приехал Адам — в полосатых брюках и черном сюртуке с серым галстуком, заколотым жемчужной булавкой, — и тотчас взялся за дело. Решительный и спокойный, он сел за стол и выслушал показания всех, даже мой невнятный рассказ о том, какой дедушка ходил мрачный, печальный и какие роковые слова он произнес. Адам сказал:
— Надо сообщить в полицию.
При этом зловещем слове в комнате воцарилось молчание.
— Но, Адам… — запротестовал папа. — Мое положение…
— Дорогой отец, — холодно возразил Адам, — если старику взбрело в голову утопиться, не можешь же ты скрыть это. Я, конечно, ничего не предрешаю. Но они, безусловно, будут спускать пруд.