Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст - Коллектив авторов

создании «оздоровительных лагерей» в масштабе всей системы. Их надлежало организовывать при существующих сельскохозяйственных лагерях, чтобы подкармливать ослабленных заключенных; как и прежде, медицинские комиссии производили отбор кандидатов сообразно возможности восстановить их трудоспособность. Предполагалось, что врачи будут направлять заключенных на работы, соответствующие их физическому состоянию. В оздоровительных лагерях заключенного разрешалось содержать до пяти месяцев[203]. В июне 1947 года был составлен перечень медицинских показаний, дающих заключенному право на направление в оздоровительный лагерь; новшеством был перечень запретов на получение направления. Как это часто бывало и ранее, в него официально были внесены безнадежные больные. Истощенных, больных туберкулезом и сердечников направляли только в том случае, если их состояние могло быть улучшено. Остальных из списка не подлежавших направлению в оздоровительные лагеря – лиц с психиатрическими и неврологическими заболеваниями (эпилепсией, травматическими неврозами, тяжелыми психиатрическими заболеваниями); беременных; страдающих заболеваниями, передающимися половым путем, – предполагалось лечить в других учреждениях сети Санотдела[204].

Рис. 3.1. «Каждый солнечный день используют больные в оздоровительно-профилактических пунктах. Только за апрель м-ц из ОПП и лазаретов восстановлено на работу 2886 человек» (Тагильский исправительно-трудовой лагерь, 1943). ГАРФ. Ф. 9414. Оп. 6. Д. 6. «Фотоальбом Тагильского ИТЛ, 1: 1943»

Тем временем в конце войны и в послевоенные годы ГУЛАГ создал растущую сеть отдельных лагерей для инвалидов, территориально и финансово отделенных от общих лагерей. В ноябре 1946 года было издано распоряжение, по которому по всей системе лагеря преобразовывались в специальные лагеря для лиц со стойкой нетрудоспособностью, которые должны были финансироваться за счет специально выделенных средств из бюджета МВД. Эти лагеря были исключены из общего финансирования, на основании которого, предположительно, МВД получало подтверждения выгодности принудительного труда[205]. Эффект оказался обманчивым. В это время центральное руководство лагерями осознало, что на местах коменданты скрывали множество инвалидов в категориях ресурсов с наименьшей трудоспособностью. Отчасти эта практика возникла потому, что в послевоенный период руководители работ потеряли множество трудоспособных рабочих, так как ГУЛАГ «подрядил» десятки тысяч трудоспособных заключенных на работы по послевоенному восстановлению народного хозяйства по линии гражданских министерств экономики. Число слабосильных и неработающих заключенных в лагерях увеличилось[206]. Опять-таки, эти последствия отражали условия, в которых жили граждане Советского Союза: инвалиды выполняли работу, которая в обычных обстоятельствах должна была выполняться физически здоровыми людьми. В 1952 году в Тайшетской системе лагерей медицинская комиссия признала инвалидом Ивана Михайловича Евсеева, который был переведен в особый лагерь, где «нас, инвалидов, по 4 человека впрягали в сани и гоняли в лес за дровами. В день делали два конца – это около 7–8 километров»[207]. Другое массовое явление, вероятно, было вызвано расширением сети гулаговских медпунктов, лазаретов и больниц после 1945 года: в послевоенные годы явно резко возросло членовредительство, порождая еще один источник увеличения числа нетрудоспособных заключенных[208].

Биополитика нетрудоспособности в ГУЛАГе

Накануне смерти Сталина инфраструктура, предназначенная для содержания слабосильных и нетрудоспособных, разрослась до размеров, которые ставили под сомнение даже утверждения МВД относительно рентабельности труда заключенных. В ряде лагерных комплексов имелось множество госпитализированных, ослабленных заключенных и лагерных подразделений для инвалидов, иногда составлявших до трети всего контингента комплекса[209]. 1 января 1953 года по всей системе 11,3 % заключенных являлись официально признанными инвалидами[210]. Несмотря на амнистии и реформу трудовых лагерей в 1950-е годы, нетрудоспособные оставались крупной подгруппой в контингенте заключенных, и медицинские работники исправительных учреждений продолжали обсуждать, как улучшить их лечение[211].

В ГУЛАГе биовласть обычно подчинялась суверенной и дисциплинарной властям по концепции Фуко, представленным в центре комиссарами НКВД и руководством ГУЛАГа, а на местах, в лагерях – комендантами с их администрацией и службой государственной безопасности. Приказы, определявшие изменение режимов для нетрудоспособных заключенных, издавались московским аппаратом Санотдела не самостоятельно, но с санкций начальника ГУЛАГа и его заместителей. До сведения Санотдела была доведена проблема постоянного ухудшения состояния здоровья заключенных, созданная суверенной и дисциплинарной властями. Дилемма была практически неразрешимой, учитывая ограниченность полномочий Санотдела и скудость ресурсов, которыми он располагал. Можно утверждать, что московские начальники Санотдела предлагали решения и составляли эти приказы для их последующего одобрения начальством, которое руководило ГУЛАГом. Руководители Санотдела, которые с самого начала его существования в 1930 году лично инспектировали лагеря и получали огромное количество донесений из них, а в последующие годы председательствовали на региональных конференциях (рис. 3.2) подчиненных им работников медицинской службы ГУЛАГа, прекрасно осознавали препятствия для их деятельности, создаваемые особым положением пациентов-заключенных[212].

Рис. 3.2. Медицинская конференция. Абезь, Печорлаг, 1947 год. Вольнонаемные Санотдела и заключенные врачи (Печорский историко-краеведческий музей. Ф. 31. Оп. 39. Д. 8).

Сталкиваясь со своими наиболее уязвимыми подопечными – нетрудоспособными и умирающими заключенными, – Санотдел пытался упорядочить ресурсы, следуя установкам, навязываемым ему начальством; точно такая же логика действовала в гражданской отраслевой и военной медицине. Восстановление истощенных стоило применять только к тем работникам-заключенным, которых можно было вернуть в строй, и, по возможности, на профилактической основе, чтобы избежать длительного периода выздоровления; квоты на эти программы были ограничены, имело значение то, как заключенный относится к работе, и только в исключительных случаях нетрудоспособный заключенный освобождался от труда в той или иной форме, пусть даже символической. Там, где скапливалось большое количество нетрудоспособных заключенных, возникала очевидная необходимость их территориальной изоляции от трудоспособных зэков, без сомнения, для того, чтобы поддерживать трудовую дисциплину среди этой большей части заключенных. Бухгалтеры ГУЛАГа также старались сделать нетрудоспособных заключенных невидимыми, не учитывая их в списках учета рабочей силы. В пределах таких прореженных списков в ГУЛАГе более позднего периода врачам Санотдела предоставлялась возможность медикализировать все аспекты существования заключенного-инвалида при прохождении трудотерапии и установлении индивидуальных режимов труда. Даже здесь охранник был суверенной властью, ограничивая применение биовласти показательными экспериментами для ограниченной публики, состоящей из медицинских чиновников и представителей администрации.

Биополитика нетрудоспособности в ГУЛАГе была жестокой, но отражала бездушную официальную политику по отношению к инвалидам в гражданском советском обществе, которая, в свою очередь, определялась более масштабной биополитикой, осуществлявшейся сталинским руководством в целях оптимизации ресурсов и людских контингентов для нужд промышленного производства и, с 1941 по 1945 годы, для победы в войне. Советские биополитические решения мобилизовывали скудные ресурсы развивающейся экономики на благо целевых групп населения; членство в коллективе определяло степень доступа к благам, будь то медицинское обслуживание, предметы гигиены или другие товары, необходимые для поддержания жизненно важных функций организма. Распределение было подчинено сложной логике, продиктованной стратегическими приоритетами мирного и военного времени и, конечно же, идеологии. Как отметил Фильцер относительно позднего сталинского периода, режим сознательно отказался от вложений в городскую инфраструктуру, которая обеспечивала оптимальное здоровье населения в классическом, западноевропейском