Всем смертям назло - Титов Владислав Андреевич

— А если папа узнает?

— Конечно, ему будет неприятно, что его сын перестал учить арифметику. Но тебе надо же быть мужчиной в конце концов, иметь мужество отвечать за свои поступки.

Галстук неделю носил Федор, потом Коля, зятем его однофамилица Валя Титова, и уже в пятой или шестой очереди он на неделю вернулся ко мне. Честное слово, он был теперь несравненно дороже.

— Папа, папа, эти галстуки будут мои, когда вырасту? — тормошит меня Татьянка.

— Нет, доченька, это мои галстуки. У меня еще никогда в жизни не было таких красивых, шелковых галстуков. Тебе мы купим другие.

«Дорогие Слава и Рита!

Извините, не могу официально — Владислав Андреевич, Маргарита Петровна. Я ваш ровесник и хоть не шахтер, а рабочий, и у нас, так же как у вас, это не принято.

Наконец-то достал вашу повесть! Никогда не плакал, а тут… Жена, не понимая, смотрит как на полоумного, полуторагодовалая дочь заглядывает снизу вверх… Жена узнает все и просит читать вслух, а я не могу. „Мне же некогда самой читать!“ — просит. В час ночи окончил, в четыре проснулся покурить, смотрю — сидит на кровати с вашей повестью — япаяа и глаза на мокром месте.

Слава! Тебя сравнивают с Островским, Мересьевым. Ну а с кем же еще тебя сравнить! С кем сравнить жену твою! Все это правильно, но вы сами по себе со своей биографией и в своем времени. Как все-таки силен духом русский человек! Как красив и в беде и в радости!

Рита! Дорогая ты ваша современница. О тебе много сказано добрых слов. Но если бы ты знала, сколько людей завидуют тебе. Завидуют мужеству, верности, силе, красоте любви, всей жизни.

Знаю, вы очень заняты, у вас мало времени. Боюсь, что и письмо мое придет не вовремя. Но как бы там ни было, извините меня, я не мог не выразить вам своей благодарности а своего восхищения. Спасибо вам за вашу жизнь, за то, что живете рядом с нами и своей жизнью утверждаете великую человеческую красоту. Спасибо от рабочих нашей бригады, от всего цеха.

Дорогие друзья мои! Если случится быть в Ленинграде, заезжайте к нам. Наша комната — ваша комната. Приезжайте к нам домой,

Стафеевы, г, Ленинград»,

Я сразу же написал им ответ;

«Дорогой Коля!

Шахтерское тебе спасибо за доброе, отзывчивое сердце. Мне еще не приходилось бывать в вашем прекрасном городе. Я много знаю о Ленинграде, и увидеть его воочию — моя давняя мечта. Сейчас мы получаем много писем со всех кон-цов нашей необъятной Родины. Письма от ленинградцев отличаются от других своей теплотой, сердечностью, готовностью прийти на помощь. Наверное, это потому, что сам город испытал тяжесть потерь, познал великую силу человеческого братства, выстоял и победил. Даже по письмам мне становится ясно, что ленинградцы — это люди особого склада. И твое письмо еще одно тому свидетельство. Спасибо, дорогой. При случае я с радостью познакомлюсь с тобой и твоими друзьями. Мой дом в Ворошиловграде считай своим домом, моих друзей своими друзьями».

Телефон громко и протяжно звонит. Встаю из-за стола, нажимаю педаль, прислоняю ухо к стоящей на элегантной никелированной подставке трубке.

— Слушаю.

— 5-22-87?

— Да.

— Титова можно пригласить?

— Я вас слушаю.

— Ответьте Москве.

Трубка смолкла и зашуршала: «Москва, Москва… Ворошиловград…» На другом конце провода что-то не получалось.

Телефон с ножным управлением изобрели и изготовили комсомольцы завода имени Ленина под руководством своего боевого комсорга Лени Колосова.

— Кто у телефона? — прорезался голос в трубке.

— Титов.

— Здравствуйте, Владислав Андреевич!

— Здравствуйте.

— С вами говорит сотрудник «Литературной газеты» Map Наум Иосифович. Как погода в городе?

— Что?

— Погода как, спрашиваю?

— Ничего погода. Хорошая погода.

— Тепло?

— Что?

— Тепло?

— Тепло… Без рубахи… то есть в рубашке ходить можно.

— Что вы говорите!

— Честное слово, можно…

— Вот какое дело, Владислав Андреевич… Мне поручено взять у вас интервью.

— Зачем?

— Видите ли… Читатель проявляет интерес к вашему творчеству и к вам как к писателю.

— Я еще не писатель.

— Это дело времени. И газета должна откликнуться, так сказать. Вы никуда не собираетесь уезжать?

— Нет.

— Вот и отлично. Тогда я с вашего позволения приеду к вам и задам несколько вопросов.

— Пожалуйста.

— Спасибо. Всего вам доброго.

Трубка щелкнула и умолкла. «О чем же это он собирается меня спрашивать? Интерес… Какой интерес? Борис Николаевич в послесловии уж так расписал… Куда больше! Всем все ясно. Корреспондент-то на квартиру, наверное, придет. Боже мой! А у нас-то ни мебели, ни ковров. Вот опростоволосимся перед столичным человеком. Ковер придется у тети Гали занять. Тот с оленями. Вид хоть покультурней будет».

…В комнату быстро вошел небольшого роста, с белой как лунь головой человек и, широко улыбнувшись, чуть хрипловатым голосом сказал:

— Ну и жарища у вас в Ворошиловграде! Как в тропиках! А в Москве еще снег лежит.

— Да ну?.. — удивился я, будто услышал о том, что Земля начала вращаться в обратную сторону.

— Что за адская машина? — спросил он, подойдя к электрической зажигалке.

— Леня Колосов… то есть его комсомольцы сделали, чтоб прикуривать. Ногой на кнопку вот так, нажимаю, спираль накаляется, и… прикуривай…

— Ух ты! — удивился корреспондент и опять приветливо улыбнулся. — А без этой штуки как прикуривал?

— А вот так… — я взял губами коробку, вытряс из нее на стол несколько спичек, зажал одну зубами и чиркнул о коробку. Горящую положил на край стола, взял сигарету в прикурил. При посторонних людях я никогда не пользуюсь этим способом, а тут будто кто-то подтолкнул, и получилось все быстро, даже с долей лихачества.

— Ну да! — удивленно сказал он и достал блокнот.

Мы провели с ним вместе несколько дней. Говорили о жизни, о литературе, о книгах, поэзии и прозе, о встречах и друзьях, о былом и планах на будущее. Вначале меня смущал его блокнот, в котором он что-то быстро-быстро строчил, а потом перестал замечать его, и беседы текли легко, свободно, как разговор двух давно знакомых людей. И в конце наших встреч я уже с недовольством смотрел на рогатых тети Галиных оленей, набычившихся со стены, будто пригласил их затем, чтобы они поддели ветвистыми рогами этого милого, приветливого человека. Зря я занимал ковер!

Потом он уехал в Москву, и через несколько дней в «Литературной газете» появилась большая статья со смутившим меня заголовком «След на земле». В самом начале статьи был дан мой подробный домашний адрес и, более того, номер квартирного телефона, того самого, что на ножном управлении. На другой же день мой тихий, ненадоедливый аппарат превратился в настоящего соловья-разбойника. Он звонил не переставая. Люди интересовались моим самочувствием и здоровьем, моими планами и проблемами, спрашивали, сколько лет мне, жене и дочке, где мои родители и далеко ли от меня живет теща, приглашали выступить я просились на прием ко мне, жаловались, что не могут получить квартиру, и делились радостью, что квартиру получили в центре с лифтом и мусоропроводом, приглашали на свадьбы, дни рождения, рассказывали полные драматизма истории (может, роман напишешь!) и предлагали тетради с дневниковыми записями, просили написать ходатайство о помиловании и требовали дописать повесть «Всем смертям назло…» до логического конца. Предлагали помощь, любовь, дружбу и даже руку и сердце. На другой день, после того как густой трагический бас предложил мне написать в соавторстве с ним трилогию о возмужавших юношах, я взвыл.

— Может, отключим? — осторожно предложила Рита. — А если по делу… Москва или еще что…

И аппарат продолжал заливаться, как церковный колокол, созывающий к обедне. Прощай, спокойная работа! Он не давал не только сесть за стол, сосредоточиться и писать, но и отдохнуть, пообедать. Во мне назревало что-то непонятное. Надо было искать выход из создавшегося положения. Шахтеры народ находчивый. Мне тоже хочется отнести себя к этой категории людей, и я тоже нашелся,