Та, что стала Солнцем - Шелли Паркер-Чан

сохранить ему жизнь. Но не потому, что боялся смерти. Оюан был последним сыном в своей семье, он был последним носителем ее имени. Оскверненный и опозоренный, он жил и дышал ради одной-единственной цели.

Отомстить.

Шестнадцать лет он хранил глубоко в себе эту тайну, эту цель, ждал подходящего момента. Он всегда надеялся, что после долгих размышлений найдет способ ее осуществить. Но сейчас, стоя на коленях у ног Чагана, он просто понял. Именно в этот момент все начинается. И со странной ясностью, которая приходит к человеку во сне, перед его глазами пронеслась вся оставшаяся ему жизнь, посвященная этой цели, очерченной четко, как узор созвездий. Он отправляется в путешествие, чтобы вернуть себе честь, и предвкушение его конца было одновременно самым сладким и одновременно самым ужасным ощущением, которое он когда-либо испытывал. Самая ужасная часть этого путешествия вызвала в нем такую глубокую ненависть к себе самому, что он на мгновение увидел себя таким, каким его видели другие: не человеческим существом, а презираемой всеми оболочкой, не способной дать миру ничего, кроме боли.

Чаган опустил ступню, но Оюан не склонил голову. Он смотрел на Чагана таким же взглядом, как и тот на него. Чаган произнес тихо и грозно:

– Мое милосердие исчерпано, генерал. Жить опозоренным и покрыть позором собственных предков – это одно. Но опозорить Великую Юань – это совсем другой масштаб провала. Ты не считаешь, что должен заплатить за него своей жизнью?

Но тут внезапно между ними оказалось тело другого человека, и это разорвало напряжение с такой силой, что Оюан дернулся словно от пощечины. Эсэнь произнес резко и решительно:

– Поскольку он мой генерал, то это мой провал. – Он опустился на колени. Когда он прижался лбом к полу у ног Чагана, его затылок между косами показался Оюану таким беззащитным, что ему захотелось нежно положить на него ладонь. – Отец, это я заслуживаю наказания. Накажите меня!

Чаган ответил со сдержанной яростью:

– Я потворствовал тебе, Эсэнь, в твоем выборе генерала. Поэтому да, ты должен за это ответить. И какое наказание следует тебе понести? Должен ли я по примеру наших предков изгнать тебя из клана и отправить скитаться по степи, пока ты не умрешь в одиночестве от позора?

Оюан чувствовал напряжение Эсэня. Такое редко, но случалось в монгольской культуре: семья убивала одного из своих членов в наказание за то, что он уронил честь клана. Для Оюана, который всю свою жизнь терпел ради возможности отомстить за семью, такой обычай был настолько чуждым, что он его не понимал. Он не знал, что сделает, если Чаган убьет Эсэня.

А потом буря утихла. Они почувствовали это еще до того, как Чаган снова заговорил. Более мягким тоном он сказал:

– Если бы ты был кем-нибудь другим, я бы так и сделал. Эсэнь, ты не только навлек на меня неприятности, но и опозорил.

– Да, отец, – быстро и покорно ответил Эсэнь.

– Тогда мы поговорим о том, как исправить это положение. – Чаган бросил на Оюана неприязненный взгляд: – Ты уходи. – Несмотря на то что он перевернул всю жизнь Оюана вверх дном и заставил его начать движение к осуществлению его цели, для него это ничего не значило. Он понимал внутреннее состояние Оюана не больше, чем душевные переживания собаки или лошади.

Оюан ушел. Его ладони и ступни стали липкими от пота, и он чувствовал себя более обессиленным, чем после боя. Тело привыкает к физическим нагрузкам, особым звукам и ощущениям и даже к физической боли. Но, как ни странно, к позору привыкнуть невозможно: каждый раз больно как в первый.

Эсэнь, по-прежнему распростертый на полу, слышал, как ушел Оюан. Перед его мысленным взором все еще стоял образ, вызывающий боль: его гордый генерал, пригнувший голову к полу, побелевшие от напряжения ладони упираются в пол по обеим сторонам от тела. Вопреки утверждениям отца, Эсэнь все помнил. Только в его воспоминаниях это произошло с кем-то другим. Оюан стал настолько неотъемлемой частью его жизни, что казался лишенным того прошлого, которое не было частью их общего с Эсэнем. Только теперь он был вынужден вызвать в памяти настоящие события и признать, что Оюан и тот ребенок – один и тот же человек.

Стоящий над ним отец вздохнул:

– Встань. Что нам необходимо для того, чтобы одержать победу над мятежниками в следующем сезоне?

Эсэнь встал. Ему не следовало снимать доспехи. Оюан свои не снял, явно желая, чтобы между ним и гневом Великого князя Хэнань было как можно больше металла. И, наверное, даже это не помогло. Воспоминание о страшном, пустом выражении лица Оюана заставляло Эсэня чувствовать себя так, словно это ему нанесли глубокую рану, а позор Оюана был его позором.

Он сказал отцу:

– От катастрофы пострадали только боевые части. Наша тяжелая кавалерия в порядке. Треть легкой кавалерии потеряна, но если ей придать хотя бы тысячу воинов и коней, она сможет действовать и так. Три пехотных батальона можно объединить в два. Этого должно быть достаточно для победы над Красными повязками в следующем сезоне.

– Итак: тысяча опытных и вооруженных кавалеристов. А командиры?

– Мы потеряли трех: двух из пехоты и одного из легкой кавалерии.

Чаган это обдумал, потом бросил недовольный взгляд на Баосяна. Эсэнь почти забыл, что он здесь. Теперь его брат чопорно произнес:

– Не требуйте этого от меня, отец.

– Ты смеешь так со мной разговаривать?! Я слишком долго был к тебе снисходительным, разрешал тратить время на бесполезные вещи. Давно пора тебе начать выполнять свой долг как сыну нашей семьи. Теперь я говорю тебе: когда армия твоего брата снова выступит в поход, ты присоединишься к ним в качестве командира батальона.

– Нет.

Воцарилась грозная тишина.

– Нет?

Баосян презрительно улыбнулся:

– Не считая того, что смешно считать, будто командиру необходимо всего лишь быть по крови монголом, я администратор этой провинции. Я не могу просто уехать. Или вы предпочитаете, чтобы механизм работы вашего поместья и всей этой провинции остановился со скрежетом в руках некомпетентных и продажных людей? Несомненно, это привлечет к вам внимание Великого Хана. Не говоря уже о еще одном поражении, так как, конечно, вашим воинам не на чем будет скакать в бой, не будет зерна для их семей…

– Хватит! – оборвал его Чаган. – Ван Баосян, сын этого дома! Ты готов позволить брату выступить в поход одному, пока ты будешь считать налоги в своей конторе, как трусливый пес-манцзи? Хотя этот генерал-неудачник и кастрированное животное, он, по крайней мере, сражается, как мужчина! А