Пророчество тьмы - Анви Рид

силы встать. Держась за саднящие ребра, он медленно сполз с кровати. Морозный ветер завывал в углах, но даже он не смог избавить комнату от ужасного запаха. Так пахло в кухнях, где на крюках висели разделанные туши животных.

Ковыляя, Эвон наконец смог выйти в коридор, где его уже ждал старший брат. Он стоял рядом с дверью, хмурый и серьезный.

– Мама чуть не умерла. – Он был готов заплакать, но, как истинный воин и достойный преемник, сдержал слезы. – Из-за тебя, Эвон.

– Где она? – Горло все еще саднило от холода и стальной хватки отца.

– В своей комнате.

Атернай развернулся и хотел было уйти, но в последний момент передумал.

– Как только ты вырастешь, проваливай отсюда. Тебя здесь не любят. Ты никому не нужен, и это никогда не изменится.

Отец был хорошим королем, которым гордились и которого уважали. Но никто не знал, что происходило в его доме, стоило солнцу спрятаться за горизонтом. Днем мама сидела в конюшнях, а вечером, трясясь от страха, возвращалась к детям. Олафур редко бил старшего сына и наказывал только за плохое поведение и неумение правильно держать меч. Больше всего доставалось Эвону, каждый день старавшемуся свыкнуться с жестокостью отца. Мать защищала детей, прятала их и просила Олафура трогать лишь ее, но убитый горем король не слушал жену. Он считал, что поступает правильно, сурово воспитывая и подчиняя себе.

– Может, хоть так твой выродок станет похож на воина, а не на бабу с длинными патлами, – говорил отец. – Он станет мужчиной, когда с гордостью проглотит свою же кровь и примет любое мое наказание без слез и страха.

В тот день Хриса состригла золотые волосы Эвона. Надо признать, лысая голова мерзла сильнее, даже меховая шапка не спасала от сильных ветров. Мама думала, что хоть так отец смягчится, но тот, каждый раз плюясь от стыда, причитал, что Эвон теперь еще и безобразен.

Но больше всего Эвон переживал не за себя.

– Я дал тебе второй шанс, и ты должна была родить мне будущего воина… – Отец в очередной раз избивал маму. – Но ты родила девку… Она вырастет такой же шлюхой, как и ты!

Младшая сестра и третья наследница Рокрэйнского трона, Ранви, была младше Эвона на четыре года, но люди говорили, что они выглядят как близнецы: вздернутые носы, белоснежная кожа, светлые волосы и задорные улыбки. Все дети походили на маму, а Атернай, который сильно отдалился от них, и вовсе был ее копией. Жаль только, что характером он пошел в отца. Вот только Эвон почему-то все ему прощал. Надеялся, что когда-нибудь их добрые отношения вернутся.

Раньше Атер любил брата. Помогая маме, он заботился о нем, укладывал спать, учил ходить и говорить. Именно с ним рос Эвон и к нему, просыпаясь каждое утро, бежал в надежде скорее увидеться. Атернай встречал брата объятиями и вопросами о самочувствии и снах. Но после рождения Ранви все изменилось. Отец свирепел каждый раз, когда видел младших детей, и тогда Атернай встал на его сторону. Возненавидел семью, как и Олафур, заморозил свое сердце в Аскарских лесах и отдал его трону, которым грезил подобно отцу. Эвон не винил брата, лишь покорно ждал доброго взгляда и малейшего намека на любовь. Но Атер отдалился даже от мамы. Впрочем, она и сама потеряла интерес к старшему сыну.

Первый раз Олафур поднял руку на мать, когда Эвон принес домой букет из еловых веток и ягод можжевельника. Он с раскрасневшимися щеками и счастливой улыбкой бежал к отцу, чтобы порадовать его. Но тот, явно желая стереть беззаботность и доброту с его лица, кинул букет в жаровню.

– Я выбью из тебя эту дурь, Эвон, – схватил его за грудки отец, но мама остановила мужа, о чем той же ночью пожалела.

Отец закрылся с ней в комнате и бил до тех пор, пока солнце не поднялось из-за горизонта. Дети плакали, сидя у двери, просили остановиться – им было очень страшно. Утром мама вышла из комнаты, быстро закрыв за собой дверь, и спрятала от глаз детей голого отца. Но тревога так и не ушла, а лишь глубже въелась, стоило им увидеть лопнувшие сосуды в покрасневших глазах мамы, следы пальцев на ее шее и порезы на руках.

– Мамочка! – Дети кинулись ей в объятия, и она, наплевав на боль, прижала их к себе.

– Все хорошо. – Хриса гладила золотистые волосы и по очереди целовала макушки сыновей. – Этого больше не повторится. Я вам обещаю.

Она соврала.

Это длилось так долго, что Эвон смог выучить повадки отца. Вздернутая бровь и прищур – легкая пощечина. Тяжелый вздох или удар кулаком по столу – трепка, которую можно залечить настойками. Полное молчание или крики, рассвирепевший взгляд, вздутые вены и сжатые кулаки – побои до потери сознания. Мать молилась каждый раз, но Рэй не слышал ее и молча отворачивался, пока королеву его страны избивал муж. После такого Хриса долго не выходила из спальни, ждала, пока сойдут синяки и затянутся раны. Не хотела, чтобы дети видели ее в таком состоянии.

В такие дни они были одни. Атернай ходил с отцом и стоял за его спиной, пока тот отчитывал Эвона. Он всегда смотрел в пол. Видимо, стыдился такого брата и не хотел видеть его глаза, чтобы лишний раз не сожалеть. За Ранви ухаживала няня-старушка и, стараясь не попадаться на глаза королю, часто выводила ее на прогулку. Эвон оставался один. Живя в страхе, он прятался в темноте, надеясь, что очередной ночью отец не придет к нему и не назовет выродком.

Эвон любил маму. Он боялся, что каждый день может стать последним, и старался просыпаться раньше, надеясь, вдруг она придет его разбудить. Они часто лежали вместе на кровати, обнимаясь. В такие моменты Эвон чувствовал себя самым счастливым. Иногда ему даже казалось, что скоро все наладится – как в сказках, которые рассказывала мама. Пока она читала ему книжки, он плел ей косички и мечтал об иной жизни, в которой он не был наследником северной страны.

Хриса успела многому научить сына. Например, ухаживать за лошадьми и сушить веточки с ягодами, которые они находили в лесу. Заботиться о сестре и думать о благополучии других. Любить и не давать обещаний. Но о втором Эвон догадался сам.

– Я всегда буду рядом, ситэ. Всегда защищу! – повторяла мама изо дня в день.

И эти слова были ее второй ложью.

Эвон боялся воспоминаний, терзавших его много лет, но сон, который он увидел в конюшне, сорвал корку с едва зажившей раны. В травнике вновь проснулась ненависть. Но не к отцу, Атеру или маме. Нет. Он возненавидел себя. В том, что случилось в тот ужасный день, виноват только он. И раз Эвон вернулся, значит, его судьба – нести это бремя и терпеть эту боль.

– Я зайду? – Далия постучала в дверь и, не дождавшись ответа, вошла.

Эвон быстро вытер слезы и улыбнулся.

– Ты как, чудесная?

– Мы с Атернаем все обсудили и…

– Как ты себя чувствуешь? – перебил принцессу травник. – Я слышал, как ты кашляла утром.

Он встал со скрипучей кровати, которую уже успел сто раз проклясть, и, подойдя к Далии, приложил к ее лбу ладонь.

– Я… Все нормально.

– Да, жара нет, но я попрошу сделать тебе горячий чай с медом.

Эвон хотел уйти из этой комнаты и, найдя отличный предлог, направился к двери, но Далия остановила его.

– А у тебя тут уютно. – Она оглядела спальню.

Травник устало покачал головой и улыбнулся, соглашаясь с принцессой. Она ничего не знает, а лишь сравнивает с другими комнатами. И, в отличие от них, спальня Эвона действительно выглядела лучше. Но лишь потому, что елки, которые он рисовал углем на стенах в детстве, украшали ее. Хоть за ними и скрывалось больное воспоминание: они все еще нравились ему, ведь именно так Атернай когда-то учил его рисовать.

– А в какой комнате остановилась ты?

– Мне предложили комнату твоей мамы, – ответила Далия, и Эвон громко сглотнул. – Но я осталась в гостевой. Решила, что так правильнее.

Травник держал ручку