Суть дела (сборник) - Вячеслав Пьецух

Обидно было; подумалось, что вот, дескать, такая гениальная идея и пропала зря, как говорится, ушла в песок, что недурно было бы приправить французскую игривость нашей 58-й, вообще переработать идею, исходя из отечественного материала, и, как водится, на горький российский лад.

Вот что из этого получилось…

Якобы вскоре после начала «красного террора», который, как известно, был вызван убийством в Петрограде людоеда Урицкого и августовским покушением на Ленина в Москве, жарким субботним днем председатель ревкома одной из поволжских губерний Егор Мымриков и заведующий губпросветом Давид Петергаз тряслись в колонистской бричке, схваченной железом и раскрашенной местами под хохлому. Ехали они в баню.

Мостовая чувствительно поизносилась за несколько месяцев диктатуры пролетариата, и на ездоков было забавно смотреть, так как они беспрестанно подпрыгивали и заваливались в обе стороны, точно поневоле исполняли какой-то дурацкий танец вроде «качучи», бывшей тогда в ходу. Насколько это было возможно при такой езде, приятели подозрительно присматривались к прохожим и вели меж собой политический разговор.

Мымриков. Ты погляди на эти рожи – партия освободила их от оков, а они, собаки, смотрят так, как будто уксусу напились!

Петергаз. Это точно, товарищ Мымриков. В порядке самокритики должен тебе сказать, что агитация и пропаганда у нас еще не поставлены на должную высоту.

Мымриков. Про агитацию и пропаганду пускай у тебя голова болит. Я в настоящий момент всецело занят террором против ползучей контрреволюции и эксплуататоров всех мастей. В другой раз щец похлебать некогда, как жена пахнет – и то забыл.

Петергаз. Я к этому и веду. Сколько сейчас у тебя, товарищ Мымриков, контрреволюционной сволочи под замком?

Мымриков. Точно числом не знаю, но думаю – сотни две.

Петергаз. И ты их, конечно, всех до последнего человека намылился отправить в штаб Духонина, на распыл?

Мымриков. Понятное дело, что не на семя.

Петергаз. Тогда я хочу выступить с интересной инициативой: а что если мы оставим в живых человек пятнадцать-двадцать контриков, с тем чтобы использовать их по линии агитпропа в пользу пролетариата и всяческой бедноты?.. Предположительно, это будет по одному экземпляру с масти: поп, офицер, фабрикант, помещик, кисейная барышня, купчина бородатая, слюнявый интеллигент.

Мымриков. Это еще к чему? Мне каждый экземпляр дорог в виде трупа, как ответ классовому врагу.

Петергаз. А к тому, чтобы наладить среди населения воспитательную работу как раз против классового врага! Ты только себе представь, какая это будет наглядная агитация, если мы в нашем городе устроим что-нибудь вроде музея живых фигур! С одной стороны, пролетарии и беднейшее крестьянство приходят в наш музей для перековки в разрезе марксисткой идеологии, а за стеклом, точно в каком аквариуме, сидят наши экспонаты, которые по-прежнему прожигают жизнь, обеспеченную потом и кровью класса, как будто пролетариат не смел их с лица земли. Пускай они в карты режутся день-деньской, жрут от пуза, пьянствуют, развратничают, гоняют прислугу, вообще ведут паразитический образ жизни, как это было до великого Октября.

Мымриков. Ну что тебе сказать: идея задорная и выдержанная, тут спору нет, только ведь это получается зоосад…

Петергаз. И пускай получается зоосад! Как говорится, любишь кататься, люби и саночки возить. Зато насмотрится пролетарий на ихние безобразия, как они строили козни насчет трудящихся масс, и сразу в нем взыграет грозное классовое чутье!

Председатель ревкома внимательно посмотрел на заведующего губпросветом, словно он хотел высмотреть у того в глазах какое-то дополнительное, потаенное соображение, но только вздохнул и покачал как бы в недоумении головой.

Мымриков. Все-таки мозговитый вы народ – евреи, это что да, то да.

Петергаз. А я вовсе и не еврей.

Мымриков. А кто?

Петергаз. Я, товарищ Мымриков, беззаветный интернационалист!

Мымриков. Ну а все-таки?

Заведующий губпросветом в смущении помолчал, сдвинул с затылка на брови кожаную фуражку и зачем-то постучал указательным пальцем по кобуре.

Петергаз. По национальности я голландец – смешно сказать.

Мымриков. Ну, раз такое дело, поворачивай оглобли и держи направление на тюрьму. Видать, сегодня помыться у нас не выйдет, давай налаживать твой музей.

Петергаз натянул вожжи, развернул бричку посредине улицы, и приятели затряслись в сторону тюрьмы, именно мрачного здания старинного острога, выстроенного еще при государе Алексее Михайловиче и помнившего многие поколения бунтарей.

Мымриков. Что за жисть! Как жена пахнет – и то забыл!

В большой промозглой камере, в которой прежде размещался тюремный бельевой склад, томились несколько десятков арестантов из числа тех заложников, набранных по городу накануне, что были обречены на заклание в связи с покушениями социалистов-революционеров на главного чекиста Петрокоммуны и председателя СНК. Видимо, оттого, что заложники не могли до конца поверить в сверхъестественную лютость большевиков, среди них не наблюдалось особенного уныния, и даже играла в пятнашки, то и дело взрываясь хохотом, небольшая компания гимназистов и юнкеров.

Звякнул дверной засов, и сразу в помещении установилась напряженная тишина. В камеру ввалился какой-то матрос с маузером наголо, невесть откуда взявшийся в этой сугубо сухопутной губернии, и следом за ним Мымриков с Петергазом, державшие под мышками банные веники, от которых сразу пошел веселящий дух.

Мымриков. Чего, контрики, загрустили? Кормежки не дали? И не дадут!

1-й Заложник. Да вот, видите ли, паны ссорятся, а у холопов чубы трещат.

Мымриков. Я чего-то не понял эту народную мудрость.

Петергаз. Это они, товарищ Мымриков, намекают на эсэров, стрелявших в наших товарищей по борьбе. А грустят они потому, что знает кошка, чье мясо съела, что эти гады чувствуют: пришел час расплаты за издевательство над трудовым народом, за те пролетарские соки, которые они веками тянули из наших жил!

Мымриков. Ну ничего, сейчас мы эту нечисть развеселим. Слушай мою команду: чтобы через полчаса у меня на руках был список из пяти паразитов, которых вы определите промеж себя.

Петергаз. Лучше из десяти.

Мымриков. Слишком жирно будет. Повторю: список из пяти кандидатур, по одному на каждое старорежимное сословие кровопийц. Мы тут с товарищами решили проявить пролетарскую чуткость, и поэтому оставляем этот вопрос на ваше коллективное рассмотрение. В добрый час.

Когда троица тюремщиков удалилась, заложники впали в тягостное молчание, но, впрочем, не прошло и минуты, как начались прения насчет жертвенного списка, страшного будущего и вообще.

1-й Заложник. Нет, господа, каковы иезуиты эти большевики! Ведь они хотят, чтобы мы собственными руками отправили наших товарищей на расстрел!

2-й Заложник. Я предлагаю, господа, игнорировать это возмутительное распоряжение. Надеюсь, никто не захочет замарать себя сотрудничеством с этими скифами в кожаных галифе.

3-й Заложник. Так-то оно так, да только если мы не откликнемся на их «пролетарскую чуткость», они самосильно отберут пять душ смертников и ad padres, и все дела. Надо было бы их как-нибудь провести…

1-й Заложник. Эту сволочь не проведешь. А впрочем, на всё воля Божья, тем более что так и так смерти не миновать.

2-й Заложник. Бог-то Бог, да сам не будь плох.

3-й Заложник. Что вы имеете в виду?

2-й Заложник. А может быть, нам как раз следует потрафить большевикам? Ведь этот людоед с банным веником вполне способен ткнуть пальцем в религиозного философа Полуэктова, красу и гордость русской церкви, или в рюриковича Чемоданова, или в полковника Вульфа, нашего ведущего специалиста в области военно-транспортных перевозок, или в поэта Иванова-Степнова, который известен на всю несчастную нашу Русь. И вот этот мужлан предоставляет нам, в сущности, возможность спасти от большевистской пули тех наших соотечественников, от которых непосредственно зависит слава и процветание России, – так неужели мы не поможем дикарю поневоле сохранить для будущего цвет нации и страны?! Ведь большевики, господа, как пришли, так и уйдут, а Россия – это, милые, навсегда!

1-й Заложник. Все это, конечно, расчудесно и в высшей степени благородно, но на деле-то как прикажете поступить?

2-й Заложник. Ничего другого не остается, как выкликнуть охотников, которые по доброй воле пойдут на смерть. И вот, чтобы не оказаться в фальшивом положении, для почина – записывайте меня первым, я жизнью не дорожу, у меня третьего дня жена сбежала средь бела дня.