Лунный камень Сатапура - Масси Суджата

В голосе Мирабаи Первин услышала неизбывное горе — и в ней всколыхнулась собственная печаль. Она прекрасно знала, каково это — сожалеть о собственных поступках.

— Я от всей души вам сочувствую — такая утрата. И не уверена, что мы когда-то узнаем правду.

Мирабаи мрачно покачала головой.

— Он мертв, его уже не вернуть. Мне остается одно — оберегать жизнь Дживы Рао. Про то, что он заболел из-за дождей, я сказала лишь затем, чтобы умиротворить раджмату, а сама при этом уверена: кто-то из обитателей дворца отравил его на прошлой неделе. И жив он лишь потому, что я опознала симптомы и стала поить его йогуртом.

Первин очень сочувствовала Мирабаи, но такое наслоение душегубства трудно было воспринимать всерьез.

— А вы уверены, что речь идет о яде, а не просто о расстройстве желудка?

Мирабаи коротко, но плотно прикрыла глаза. Потом открыла и сказала:

— В наших лесах растут самые разные растения. Поскольку число жителей резиденции сократилось, в моем дворце часто подают еду, которую приносят из старого, где живет она вместе с ее слугами — а они всегда меня ненавидели. Махараджа заболел после того, как сходил к ней на ланч, пока меня не было. Я не знала, что он собирается там есть, поэтому Ганесана забрала с собой. Мне нравится, когда он бежит рядом на верховых прогулках.

— Значит, Ганесан был с вами и не мог попробовать пищу! — быстро сообразила Первин и тут же мысленно укорила махарани за ее небрежность. Она ведь могла оставить одну собаку с сыном, а на прогулку для защиты взять другую. — А вы всегда забираете Ганесана гулять, когда дети садятся за стол?

— Никогда не забираю. Просто я вернулась позже, чем рассчитывала. Начался дождь, дорогу залило, пришлось искать окольный путь во дворец. Глупо было отправляться на прогулку, зная, какие на небе тучи. — На ее лицо тоже будто бы набежало облако.

Первин все же не верила в теорию махарани — ведь старшая княгиня так тревожилась о безопасности детей.

— Но какой смысл бабушке давать яд своим внукам? Она наверняка их очень любит.

— Любовь бывает разная. А кроме того, возникает вопрос: кого она любит сильнее? — Мирабаи вгляделась в Первин. — Мой сын — не тот тихий и послушный мальчик, каким она хотела бы его видеть. Если его не станет, на гадди взойдет мой деверь. Князь Сваруп — ее сын, она всегда его обожала. Он ее любимчик.

— Мне кажется, престолонаследие устроено иначе, — возразила Первин. — Если княжеский род угаснет, в дело, насколько я знаю, должно будет вмешаться Колхапурское агентство.

Мирабаи раскрыла рот, будто ей не хватало воздуха.

— Вы в этом уверены? А кто тот человек, кому дарованы такие права? Вице-король, сам король Георг?

Первин не хотела давать ответ, который мог быть истолкован как ее личное мнение. Предпочла уклониться.

— Не знаю. Однако, насколько мне известно, решение о престолонаследии принимают крайне взвешенно.

— Возможно, вы и правы, — стоически произнесла Мирабаи. — В конце концов, британцы же организуют династические браки.

Эти слова ошарашили Первин.

— Вы хотите сказать, что ваш брак организовали не ваши родители?

— Директор Колхапурского агентства написал мужу вдовствующей махарани и предложил меня в невесты будущему махарадже Сатапура. Согласие было достигнуто лишь через несколько лет, и, разумеется, я ни разу не видела жениха до свадьбы. Мне было шестнадцать лет. Я только что закончила десятый класс школы. — Она бросила взгляд на книжный шкаф в другом конце комнаты. — Вон там мои старые учебники.

Первин поняла, откуда взялся такой странный набор книг.

— А почему вы не держите их в своих покоях?

— Свекровь этого не одобряла. Говорила, ни к чему мне эти книги, я ведь теперь махарани. Единственное, что мне нужно знать, — обычаи зенаны. — Бросив на Первин лукавый взгляд, махарани добавила: — Но я до сих пор получаю газеты. При жизни мужа их доставляли с каждой почтовой каретой, и я не вижу причин от этого отказываться.

— Но мы ведь в княжеской Индии, не под управлением британцев. Почему правящие семейства позволяют англичанам устраивать браки их детей? — Едва вопрос сорвался с губ, Первин вдруг догадалась: неприязнь Путлабаи к невестке может объясняться тем, что ее сына вынудили вступить в этот брак. Возможно, махарани предпочла бы дочь одного из местных аристократов.

— Если княжество не соглашается на эти ненавязчивые предложения, может увеличиться размер дани, которую мы платим англичанам. А кроме того, я знаю, почему выбрали именно меня. Мой отец никогда не высказывался против правительства, отправил меня в тот пансион в Панчгани, который предложили ему англичане. Ни я, ни мать никогда не соблюдали пурду. Было время, когда меня считали образцом индийской женственности. — При последних словах ее тонкие губы искривились. — А теперь я сижу одна в этом дворце, потому что раджмата утверждает: если я нарушу пурду, народ этого не одобрит.

Мысли Первин неслись вскачь. Было совершенно ясно, что внутри своего дома эти женщины не соблюдают пурду в традиционном смысле слова; она существует лишь напоказ жителям княжества. Тихий бунт Мирабаи заставил Первин вспомнить Вандану, которая тоже страдала от одиночества. Возможно, две этие волевые женщины смогли бы подружиться. Первин как бы между делом заметила:

— Я познакомилась с одной очень милой дамой, которая живет километрах в двадцати отсюда. Зовут ее Вандана Мехта, раньше она была как-то связана со дворцом. Я расспросила Читру, но та ее имени не знает. А вы?

Мирабаи наморщила лоб, помолчала. Потом наконец произнесла:

— Я ее не знаю, но я ведь не бывала во дворце до брака. А Читра, видимо, не признала ее потому, что раньше у нее было другое имя.

Первин заинтересовалась:

— Почему вы так думаете?

— В индуизме женщины часто меняют имена по требованию родни мужа. Когда я сюда переселилась в 1905 году, меня перестали звать именем, которое мне дали родители.

— А какое они дали вам имя?

— Кея. — Имя она произнесла совсем тихо. — На санскрите означает «цветок муссонов». Когда я родилась, дул очень сильный муссон. Но скажите мне… по вашим словам, фамилия этой дамы по мужу Мехта. Она замужем за предпринимателем-парсом?

— Да! Его зовут мистер Язад Мехта. Я с ними обоими познакомилась в гостевом доме. — Первин пыталась понять, считалось ли здесь предпринимательство чем-то зазорным.

— Фигляр однажды говорил про этого человека. — Мирабаи провела рукой по лбу, как будто отгоняя головную боль. — Он хотел построить там, в горах, плотину для электростанции.

— И что вы об этом думаете? — Первин отметила про себя острую реакцию махарани.

— Печально будет, если пострадает природа. Вырубят леса, животные останутся без приюта. Это наверняка разгневает Араньяни.

Первин удивилась.

— Но разве вам не нравится, что во дворце есть электричество и водопровод?

Мирабаи поерзала в кресле, как будто ей вдруг сделалось неуютно.

— У нас собственная электростанция рядом со дворцом, электричество поступает оттуда. Раджмата считает, что во дворце должны быть современные удобства для гостей, а остальные вполне могут обойтись и без всего этого. Крестьяне все равно не смогут платить за лампочки — так зачем им электричество? Уверена, что именно это она вам и скажет.

Первин прекрасно сознавала, что во дворце с его роскошью — электрическим освещением и горячей водой — должна бы чувствовать себя куда уютнее, чем в гостевом доме, однако это было не так. Она подумала про истощенных крестьян, их безысходную жизнь, сгоревшие дома, так и не отстроенные заново. Мирабаи однозначно давала понять: с точки зрения правителей, так все и должно быть. Первин неохотно напомнила себе, что это ее не касается, она приехала определить будущее махараджи.

Заметив, что Мирабаи опять насторожилась, как при ее приезде, Первин попыталась ее успокоить:

— Я не выступаю за строительство электростанции. И ограничусь обсуждением вопросов, связанных с образованием махараджи.