Приговоренный к власти - Александр Горохов

Кологривов просипел что-то и продолжал махать пистолетом, но навести его на цель не мог. Потом отбросил оружие и просипел:

— Все, все, товарищ! Ты победил! Гитлер капут!

Лешка ударил своим лбом в лицо Кологривова, и у того лязгнули зубы.

— Беги, беги, — вдруг захихикал Кологривов. — Мы победили в Москве! Понял?

— Кто тебя нанял, гнида? — заорал Лешка. — Говори, кто? Охлопьев? Топорков? Ну, падаль, говори перед смертью!

— Я сам, сам тебя порешить хотел! Сам! Все ушли, а я тебя ждал! Враг ты мой. Ты же меня поймешь, я с ума чуть не сошел, когда дело жизни почти что рухнуло! Когда враги чуть не сокрушили мою идею. Давай разойдемся. Ты сейчас победил, а мое дело победило в столице родины. Каждый свое получил.

Лешка подобрал с земли пистолет. Слова Кологривова казались ему бредом сумасшедшего. Мужику чуть перевалило за пятьдесят, и заклиниться по-стариковски, будто любому пенсионеру, на идеях коммунизма для него было бы рановато.

— Снимай штаны, — тяжело сказал Лешка. — С голой жопой домой пойдешь.

— Ты что, товарищ?

— Не называй меня вашей мерзкой кличкой! Я вам не товарищ! — крикнул Лешка. — Снимай портки!

Он замахнулся на него пистолетом.

Кологривов торопливо сдернул штаны, а Лешка одним рывком содрал с него пиджак, сунул руку в карман. Он, по старой солдатской привычке, проверял, нет ли там еще оружия, вдруг — кинжал? Кастет? Но в руках его оказался пухлый бумажник.

— Возьми деньги, — с легкой дрожью в голосе, торопливо сказал Кологривов. — Возьми. А фотографии и все остальное оставь, господин хороший, сударь.

Всем остальным оказался партийный билет! Его-то Лешка и сунул в свой карман, а бумажник швырнул на землю под ноги Кологривову.

Тот упал и завыл по-волчьи.

— Отдай, отдай партбилет! Зачем он тебе?

— Кусайся теперь, гадюка, без ядовитых зубов, — насмешливо проговорил Лешка. — Не получишь ты своего амулета. И штанов не получишь. И пистолета.

Он чувствовал, что слабеет, эту дискуссию надо поскорей прекращать.

Рев вертолетов на взлетной площадке усиливался и зазвучал крещендо.

— Тогда лучше убей, убей меня! — закричал Кологривов и упал на землю ничком, белея голым задом в темноте. — Убей, я тебя прошу! Только прямо в сердце стреляй! Там есть патрон! Стреляй!

Лешка впервые в жизни услышал, как человек искренне и страшно просит смерти! Извивается на земле, плачет, вгрызается в грязь когтями и жаждет умереть. Из-за чего? Из-за потери своего кастового знака?!

— Живи, гад, — сказал Лешка. — Живи и трясись. Ты ведь теперь червяк, с твоей точки зрения.

Он отвернулся и пошел в сторону, где различалась стена забора. Он чувствовал, что с каждым шагом теряет силы. Когда стенания Кологривова были уже не слышны, он забросил чужие брюки в лужу, размахнулся и зашвырнул пистолет в темноту. Где-то далеко оружие звякнуло о железо.

Когда Лешка с трудом забрался на крышу ржавого бульдозера, он понял, что от боли, потери крови и судорог в ногах теряет разум. Забираться сюда ему было совершенно ни к чему.

Он оглянулся. На освещенной взлетной площадке вертолеты один за другим уходили в темное небо.

А к ним, к вертолетам, в огне прожекторов мчался, мерцал белой задницей Кологривов! А может, кто-то другой, вяло подумал Лешка, но кому же еще сейчас вздумается бежать без штанов к вертолетам?

Стоять на крыше бульдозера было попросту глупо. Но куда и зачем идти, Лешка не знал. Свихнулся ли коммунист без партбилета Кологривов — было неизвестно, но у него, Лешки, крыша уже поехала совершенно определенно.

Он опустился, как свалился, на землю и снова заставил себя призадуматься — куда держать путь?

Это зависело от того, куда сейчас полетят вертолеты, — на Москву или к месту своей дислокации. Зависело от состояния дел у стен далекого от Лешки Белого дома.

Но в любом случае, на какой бы курс ни ложились боевые вертолеты и что бы ни случилось у Белого дома, отсюда, с ремонтного двора военного городка, надо было уносить ноги.

Боль в боку разрасталась и неторопливо охватывала все тело.

Лешка прикинул, что его может хватить еще на час, быть может, чуть больше, в зависимости от того, с какой силой у него идет кровь. Хорошо бы сделать хоть самую примитивную, самую небрежную перевязку. Но поначалу — сбежать отсюда.

Он пошел между брошенной, проржавевшей техникой наудачу, но вскоре уперся в забор, опять же наудачу повернул влево и вскоре увидел перед собой ворота.

Ворота были чуть приоткрыты — узкая щель, которая могла оказаться ловушкой, но было уже все равно.

За воротами перед Лешкой расстилалось пустое поле, насколько он мог разглядеть в дождливом сумраке. Где-то чуть в стороне мигали огни. Неподвижные и скользящие. Рядом стелилась дорога и вдоль нее строения.

Спотыкаясь и скользя ногами по размытой тропе, Лешка добрел до двух домов у дороги.

В домах горел свет, автомобили проходили мимо безостановочно, а пешеходов не было видно — кого выгонишь наружу в такую непогоду!

Откуда-то неподалеку донесся гудок локомотива, и он казался Лешке единственным признаком жизни в этой грохочущей потоками воды пустыне.

Он забрался под навес, слегка освещенный светом из окна дома напротив.

Под навесом была свалена куча колотых дров, и Лешка сел на колоду. Он быстро скинул с себя куртку и рубашку, перегнулся, изо всех сил пытаясь разглядеть рану на боку, но видел лишь темное мокрое пятно. На ощупь рана казалась длинной, с рваными краями, которые жгло, едва Лешка касался их пальцами.

Он хотел уже порвать рубашку на лоскуты, но неожиданно заметил висевшее рядом на веревке белье — мокрое и белое в ночи. Он сорвал с веревки простыню и в несколько рывков надергал из нее лент.

Хоть в этом повезло, решил он, и с возможной плотностью, туго перетянул себя поперек тела. Потом оделся и почувствовал, что весь промок, что бок и спина горят огнем, а самого его начинает бить озноб.

В небе над его головой грохотали вертолеты, но это Лешку сейчас уже не интересовало.

На миг мелькнула мысль, что можно постучаться в дом и попросить помощи. Но тогда придется объяснять рану, да и мало ли кто там живет, кто и насколько напуган сегодняшней обстановкой.

Он обошел дом и вышел на дорогу.

Всего лишь двадцать минут назад, наполненная движением, она оказалась пуста. Ни слева, ни справа не было видно никаких автомобильных фар.

Но все равно следовало идти — неизвестно куда, но идти.

Он двинулся по дороге, все такой же пустой.

Через полчаса он споткнулся о рельсы и понял, что оказался на железнодорожном переезде. Это ничего не решало. Лешка даже не знал примерно, где находится. Они выехали от Москвы на восток, точнее, на юго-восток. И проехали километров триста, быть может, чуть больше…

Неожиданно он услышал негромкий и четкий перестук железных колес о рельсы.

И почти тотчас из дождя выплыл локомотив, прошел мимо, а за ним потянулись грузовые вагоны и платформы. Вагоны плыли очень медленно, словно приглашая вскочить и катиться в только им известном направлении, катиться куда угодно — везде будет лучше, чем здесь.

Лешка превозмог боль и подошел вплотную к двигающимся вагонам. Мимо пошли цистерны, и вскочить на площадку не удалось бы, хотя скорость была очень невысокой. Цистерны, пахнувшие даже в дождь, шли и шли, только в самом конце Лешка различил открытую платформу.

Он повернулся ей навстречу спиной, сделал для разгона несколько шагов, подпрыгнул, за что-то ухватился, подтянулся, перевалился и — оказался на дне низкой платформы с открытыми бортами.

Он лег на спину, и мысль о том, что каким-то чудом удалось остаться живым после этого трюка, пришла не сразу.

Он встал на колени и пригляделся. В конце платформы громадной бесформенной кучей был навален брезент, кое-как обвязанный тросом.

Он дополз до брезентовой кучи и залез под нее.

Внезапно состав начал набирать скорость.

Лешка сжался в комок, укутался в жесткий, как жесть, брезент и старался ни о чем не думать, а только сосредоточиться на полыхающей в боку боли, чтобы подавить ее, справиться с ней, во всяком случае, настолько, чтоб не терять сознание и не орать.

Порожний состав нес его сквозь дождливую ночь неизвестно куда.

Сознание медленно прояснялось из мути беспамятства. Поначалу стало холодно. Потом он услышал тишину — колеса больше не стучали по рельсам, не скрипела старая платформа. Поезд стоял на месте.

Слышались чьи-то голоса — спокойные и деловые.

Брезент тяжелой мокрой грудой давил на тело.

Надо было вылезти из-под него, встать и начать жить. Снова что-то делать, чего-то желать.

Лешка выполз из-под брезента.

Тусклое солнце светило с белесого неба.

Лешка плохо различал окружающие предметы — они расплывались и качались перед глазами. Наконец понял, что платформа стоит на станционных путях, посреди длинных шеренг пустых составов, а за вагонами и цистернами виднеются станционные строения, кто-то хрипло кричит в динамик, где-то лязгают буфера.