Армадэль. Том 2 - Уильям Коллинз

«Чем мы можем служить вам, мисс?»

Она прямо посмотрела мне в лицо и ответила:

«Ничем теперь. Я приду после, когда ваша лавка будет пуста».

Она ушла. Трое продавцов, находившихся в лавке, молча посмотрели на меня. Я со своей стороны молча заплатила за мои покупки и ушла. Не могу не сознаться, что в моём тревожном и расстроенном состоянии эта девчонка уязвила меня.

В минутной слабости — это было не что иное — я хотела отплатить ей злом за зло и прошла даже всю улицу, направляясь к коттеджу майора, чтоб рассказать ему об утренних прогулках его дочери, но образумилась и тотчас возвратилась домой. Нет, нет, мисс Мильрой! Временная неприятность в коттедже, которая кончится тем, что отец простит вам, а Армадэль воспользуется его снисхождением, не оплатят моего долга вам. Я не забываю, что ваше сердце отдано Армадэлю и что майор, чтобы он ни говорил, всегда до сих пор уступал вам. Может быть, моя голова становится глупее, но разум ещё не совсем изменил мне.

Между тем письмо миссис Ольдершо упорно ждёт ответа, а я ещё не знаю, что мне с ним делать. Отвечать на него или нет? Пока все равно; ещё остаётся несколько часов до ухода почты.

Не попросить ли мне денег взаймы у Армадэля? Мне было бы приятно выманить что-нибудь у него, и я думаю, что в его настоящем положении (относительно мисс Мильрой) он сделает все, чтобы освободиться от меня. Конечно, с моей стороны это было бы очень низко. Фи! Когда мы ненавидим и презираем человека, как я презираю и ненавижу Армадэля, какое нам дело, что он будет считать нас низкими?

Однако моя гордость — или что-нибудь другое, я не знаю что — возмущается от этой мысли.

Половина третьего, только половина третьего! О! Как страшно скучны эти длинные летние дни! Я никак не могу все думать и думать, я должна чем-нибудь облегчить свою Душу. Не сесть ли за фортепьяно? Нет, я не в состоянии.

Работать? Нет, я опять стану думать, если примусь за иголку. Мужчина на моём месте начал бы пьянствовать. Я не мужчина и пьянствовать не могу. Я займусь своими платьями и приведу в порядок свои вещи.

Прошёл ли час? Более часа, а будто не более минуты.

Я не могу пересматривать эти листочки, но знаю, что написала где-то слова: «Я чувствую, что ближе и ближе подвигаюсь к какой-то цели, ещё скрытой для меня». Теперь цель уже не скрыта, облако спало с моего ума, слепота исчезла с глаз — я вижу эту цель! Я вижу эту цель!

Она сама явилась ко мне — я её не искала. Даже на моей смертной постели я могла бы присягнуть с чистой совестью, что я её не искала.

Я пересмотрела мои вещи, я занимаюсь таким пустым и ничтожным делом как… как самая пустая и ничтожная женщина на свете. Я пересматривала мои платья и бельё. Что могло быть невиннее? И дети пересматривают свои платья и своё бельё.

День был такой длинный, и мне так было скучно! Я прежде всего занялась моими чемоданами. Сначала пересмотрела большой чемодан, который обыкновенно оставляю открытым, а потом маленький, который у меня всегда заперт.

Переходя от одной вещи к другой, я наконец дошла до связки писем, лежавшей на дне, писем человека, для которого когда-то я пожертвовала всем и вытерпела все, человека, сделавшего меня такой, какова я теперь. Раз сто решалась сжечь эти письма и все не сжигала. На этот раз только сказала: «Я не стану читать этих писем» — и всё-таки прочла.

Негодяй, фальшивый, малодушный, бездушный негодяй! На что мне теперь нужны его письма? О, какое несчастье быть женщиной! О! О! До какой низости может довести наше воспоминание о мужчине, когда любовь к нему исчезла, прошла! Я прочла эти письма, я была так одинока и так несчастна, я прочла эти письма.

Я дошла до последнего, до того письма, которое он написал, чтоб ободрить меня, когда я колебалась, когда страшное время приближалось; письмо, которое оживило меня, когда моя решимость изменила мне в последний час. Я читала строчку за строчкой, когда наконец дошла до этих слов: «…меня выводят из терпения такие нелепости, какие ты написала мне. Ты говоришь, что я заставляю тебя сделать то, что выше мужества женщины. Неужели? Я могу указать тебе на любую коллекцию процессов английских и заграничных, чтоб показать, как ты ошибаешься. Но, может быть, таковых коллекций у тебя под рукой нет; и я укажу тебе на процесс, упомянутый во вчерашней газете. Обстоятельства совсем не похожи на наши, но пример решимости в женщине стоит твоего внимания.

Ты найдёшь между судебными делами замужнюю женщину, обвинённую в том, что она выдала себя за пропавшую вдову капитана, служившего на купеческом корабле, который утонул, как предполагали. Имя и фамилия мужа (живого) подсудимой и имя офицера случайно оказались одинаковы. Можно было получить деньги, в которых очень нуждался муж подсудимой, к которому она была искренно привязана, если бы этот обман удался. Женщина все взяла на себя. Муж её был болен, и его преследовали за долги. Все обстоятельства, как ты можешь прочесть сама, складывались в её пользу, и она так хорошо воспользовалась ими, что сами юристы признавались, что женщина могла бы иметь успех, если бы предполагаемый утопленник не оказался жив и не успел вовремя приехать, чтоб уличить её. Эта сцена происходила в конторе стряпчего и раскрылась в показаниях в суде. Женщина была хороша собой, а моряк был человек добрый. Он сначала хотел (если бы судьи позволили ему) освободить её. Капитан сказал ей между прочим: «Вы не рассчитывали, чтоб утонувший возвратился живой, не так ли, сударыня?»

«Это счастье для вас, что я не рассчитывала, — отвечала она. — Вы спаслись от моря, но не спаслись бы от меня».

«А что сделали бы вы, если бы узнали, что я возвращаюсь?» — спросил моряк.

Она посмотрела ему прямо в глаза и ответила: «Я убила бы вас».

Как вы думаете, такая женщина написала бы мне, что я заставляю её сделать то, что выше мужества женщины? И такая красивая, как ты! Ты заставила бы некоторых мужчин в моём положении пожалеть, что она не на твоём месте».

Я не читала далее. Когда я дошла до этих слов, одна мысль блеснула в моём мозгу как молния. В одно мгновение я представила все так ясно, как теперь. Это ужасно! Это неслыханно! Это превосходит смелостью все отчаянные предприятия; но если только я могу укрепить себя для того, чтоб решиться на одну страшную необходимость, это получится. Я могу олицетворить богатую вдову Аллэна Армадэля Торп-Эмброзского, если рассчитывать на смерть Аллэна Армадэля в известное время.

Вот простыми словами страшное искушение, от которого я теперь изнемогаю. Это ужасно в том отношении, что оно явилось из того другого искушения, которому я поддалась в прошлое время.

Да, вот письмо, ожидавшее меня в чемодане, о достижении цели, о которой вовсе не думал негодяй, написавший его. Вот процесс, приведённый в пример только для того, чтобы поддразнить меня, совершенно непохожий на моё тогдашнее дело. Вот он ждал меня сквозь все перемены моей жизни, пока, наконец, стал похож на моё дело.

Это могло бы испугать любую женщину, но даже и это не самое худшее. Все это находилось в моём дневнике уже много дней, а я этого и не знала! Каждая пустая фантазия, возникавшая у меня, вела тайно к этой единственной цели, а я не видела и не подозревала этого, пока чтение письма не озарило мои мысли новым светом, пока я не увидела тень моих собственных обстоятельств, вдруг упавшую на это необычное обстоятельство в процессе той другой женщины!

Это свершится, если я только буду в состоянии решиться на необходимое: это свершится, если я могу рассчитывать на смерть Аллэна Армадэля в известное время.

Все устроить легко, кроме его смерти. Весь ряд событий, от которых я слепо терпела неприятности более недели (хотя я была так глупа, что не видела этого), складывался в мою пользу.

Тремя смелыми шагами — только тремя! — эта цель может быть достигнута. Пусть Мидуинтер женится на мне тайно под своим настоящим именем — первый шаг! Пусть Армадэль уедет из Торп-Эмброза холостым и умрёт в каком-нибудь отдалённом месте между чужими — шаг второй!

Ну, зачем же я колеблюсь? Зачем не перейти к шагу третьему и последнему?

Я перейду. Шаг третий и последний — моё появление после того, как известие о смерти Армадэля дойдёт сюда, в качестве его вдовы с моим брачным свидетельством в руках для предъявления моих прав. Это ясно как полуденное солнце. По милости сходства имён и осторожности, с какою скрывалось это сходство, я могу быть женой черноволосого Аллэна Армадэля, не известного никому, кроме моего мужа и себя самой, и могу считаться вдовой белокурого Аллэна Армадэля, имея доказательством брачное свидетельство, которому поверят самые недоверчивые люди на свете.

Как подумаю, что я всё это написала в моём дневнике!

Что меня страшит? Опасение препятствий, опасение, что это может открыться?

Где же препятствия? Как это может открыться?

Меня все здесь подозревают, что я интригую, чтоб сделаться владетельницей Торп-Эмброзской. Мне одной известно, какое направление приняли увлечения Армадэля. Никто на свете, кроме меня, не знает ещё о его ранних утренних свиданиях с мисс Мильрой. Если будет необходимо разлучить их, я могу это сделать каждую минуту, написав анонимное письмо майору. Если будет необходимо удалить Армадэля из Торп-Эмброза, я могу заставить его уехать отсюда через три дня. Он сам сказал мне, когда я говорила с ним последний раз, что поедет на край света, чтоб помириться с Мидуинтером, если Мидуинтер согласиться на это. Мне стоит только заставить Мидуинтера написать из Лондона и просить примирения — Мидуинтер будет мне повиноваться, — и Армадэль поедет в Лондон. Каждое затруднение вначале сглаживается под моей рукой. С каждым последующим затруднением я могу справиться сама. Во всём этом смелом предприятии, как оно ни кажется отчаянным, если я буду женой другого — нет решительно никакого риска, требующего соображения, кроме одной страшной необходимости: смерти Армадэля.