Степан Разин. Книга первая - Степан Злобин

— Да еще за ту радость, что за тебя получили мы государеву похвалу, атаманы Великого Войска Донского и вся войсковая старшина жалуют тебя конем и со сбруей! — сказал Корнила, и двое других молодых казаков, из старшинских детей, вывели пред крыльцо серебристой масти коня под седлом с серебряными стременами.

Степан сошел с крыльца, принял повод коня и чувствовал, что щеки его, и уши, и шея все еще горят, будто от хмеля.

Вся толпа загудела гулом одобрения — хвалили коня, привечали Степана… Но атаман еще раз поднял руку и всех успокоил. Он отдал свой брусь есаулам и сам сошел на ступеньку вниз.

— А мне, Стенько, радостно, что ты крестник мой, и горько мне за кума Тимофея, что не дожил старый Тимош, тоже славный наш атаман, удалой полковник, полюбоваться, подивоваться на сына, — душевно сказал Корнила. — И от себя, в батьки Тимоша место, дарю я тебя кармазином на алый кафтан, саблей да шапкой!

И с этими словами атамана пасынок Корнилы Петруха вынес из войсковой избы Корнилин подарок Степану…

Корнила сошел со ступеней и снова обнялся с крестником, и тут опять стали все подходить, и Степан опомнился от шума объятий и поцелуев только в доме Корнилы за пирогом и чаркой вина…

— Пуще хмеля мне голову закружили шумом! — с радостным, возбужденным смехом сказал он Корниле.

— Ничего, приобыкнешь! — бодряще откликнулся атаман.

Степан сидел от него по правую руку, ближе всех есаулов. Крестный сам наливал ему чарку, сам потчевал…

«Да что ж я такого соделал?! Ну, доведись, спас бы я какого-нибудь полковника или стрелецкого голову таким же налетом, никто и не вздумал бы похвалить!» — размышлял Степан, подымая чарку за чаркой во здравие государя, и во здравие Великого Войска Донского, за атамана Корнилу Яковлича, за походные донские станицы, и за их атамана Ивана Тимофеевича, и опять за него самого — за Степана, славного и отважного казака…

Словно бы весь Черкасск жаловал, чтил и любил Степана. Он уже не спрашивал больше себя — почему. Знать-то он стоит того, чтобы его и любили и почитали… И каждый день попадал он к кому-нибудь на пирушку, на пляски глядел, сам плясал.

— Гуляй, крестник, чего же тебе не гулять! Кармазинный кафтан тебе личит! — смеясь, говорил Корнила. — Сказывают, вдовки в беседу на ночку тебя заманили?

Степан смутился. И вправду стряслось, что ночью шагнул он ошибкою через чужой плетень и попал на каких-то веселых женок. Сам хмелен, женки тоже хмельны, гусляр, казаки молодые, дым коромыслом… Загулял и ко крестному в дом ночевать не пришел.

— Не беда, молодое дело! Ведь с кем не бывало греха! — добродушно сказал атаман. — Честно повоевал и повеселился во славу!

И в гурьбе черкасской старшины через несколько дней Степан скакал по степям, с кречетом на рукавице… И ловля давалась ему, и черкасские казачки сверкали глазами на удальца, и всюду в домах уступали Степану почетное место… Но иногда вечерами, когда отгудит плясовыми бубнами день и хмель поуляжется в голове, сядет Степан и в молчаливой задумчивости уставится в пол меж колен, и почудится ему, что что-то неладно в его жизни…

— О чем думка, Стенька? — осторожно и с отеческой теплотою в голосе однажды спросил атаман в такой час.

— Война ведь, батька, а я тут…

— Один ты тут, что ли? Вон сколько казаков во Черкасске и по станицам… Вот станем станицы слать в подкрепление — крикнем тебя атаманом. Хочешь?.. Еще государю послужишь!..

И Степан не стерпел:

— Государю?!

Он все, как попу на духу, рассказал Корниле, рассказал про московского беглеца, как витался он за руку с государем за весь мир, за всех московских бедных людей, а царь — ведь подумать: сам царь! — вдруг нарушил свое рукобитье… Не то что ему служить, — Степан сказал прямо, что тошно ему было даже и принимать соболиное царское жалованье и царскую похвалу…

Корнила качнул головою и снисходительно засмеялся.

— Право, дите еще ты, Степан! Какое же тут рукобитье, когда наступили на глотку?! Да как тут не вдариться по рукам?! И государь — человек!.. Неслыханный грех совершиться бы мог на Руси!.. А соболя в дар казачке своей пошли. Соболя тебе в славу и ратную удаль. Каков же казак своей удалью не гордится? Ох, много еще, Степан, тебе надо постигнуть!

«Вот как просто-то рассудил! — удивился Степан. — И то ведь сказать: престрашное дело могло получиться… Помыслить — и то грех! Ведь государь себя должен блюсти для державы». И, примиренный этими мыслями, окруженный почестями и ласковою заботой Корнилы, он оставался в доме у атамана.

Степан выезжал в окрестные станицы, гостил, а когда воротился в Черкасск, Корнила был занят. Он сидел по каким-то тайным делам с посланцем Москвы дворянином.

— Когда же походны станицы готовить? — спросил Степан, на ходу столкнувшись с Корнилой.

— Как время придет, так скажу! — оборвал, как чужого, Корнила, словно даже досадуя, что Степан задержал его столь короткой беседой.

«На черта мне нужно твое хлебосольство?! — с обидой подумал Степан. — Али я навязался к тебе на шею? Сам удержал, не пустил на войну. Вот плюну на весь Черкасск да один и уеду к Ивану!..»

Он зашел во светличку, которую занимал у Корнилы в доме, и стал уже собирать свой пожиток к отъезду, когда прибежал Петруха, Корнилин пасынок, и сказал, что Корнила велел приходить ему в тайный круг…

— В тайный?! Да как же… — с некоторой даже растерянностью пробормотал Степан.

— Эх, ты-ы! — сплюнув сквозь зубы, сказал Петруха. — Зовут — и иди. Чего-то ты будто девка краснеешься! В тайный так в тайный! А чем ты не атаман?!

Тайный круг оказался собранием всего лишь десятка самых ближних Корниле значных низовиков. Они сидели даже не в войсковой избе, а просто в столовой горнице у Корнилы.

«Вот-то из тайных тайный!» — подумал Степан, все же с какой-то робостью переступив порог комнаты и сразу встретившись взглядом со стольником Евдокимовым, необычайно рослым и большеносым, которого он видал на кругу в Черкасске оба раза перед отправкою на войну.

«Знать-то, сызнова ратные вести», — мелькнуло в уме Степана.

Месяц назад смущение Степана было бы больше. Теперь же всех этих людей, кроме московского стольника, он успел видеть близко, успел посидеть с каждым из них за столом и стукнуться чаркой, и тотчас, отдав положенный по-казацки поклон, почувствовал себя тут спокойно и твердо.

«В тайный так в тайный! А чем я не атаман!» — повторил он словами Петрухи.

— Вот и Степан, сын Разин, брат походного атамана Ивана, а мой крестник, — сказал Корнила, обращаясь к московскому гостю.

Стольник молча кивнул длинным носом.

— Великую честь оказала тебе донская старшина, Степан, — торжественно произнес Корнила. — Прежде служил ты саблей, а ныне призвали мы тебя в тайный круг, чтобы велеть тебе служить разумом Войску. Поедешь ты во посольство к зюнгорскому[13] хану или, как бишь его, тайше с послом всего Войска Еремою Клином. Кланяйся кругу за честь!

— Кланяюсь атаманам на жалованье. Каков будет Войска указ — послужу на совесть, — сказал Степан.

— Покуда иди. А кончим сидеть по кругу — я покличу, — сказал Корнила.

Степан еще раз поклонился и вышел, при выходе нечаянно стукнув по уху дверью Петруху Ходнева, который подслушивал.

— Тю ты! Посо-ол! — потирая ухо, прошептал атаманский пасынок. — А ты было оробел, что кличут! Небось заспесивишься ныне!

— Холодной воды приложи, а то вспухнет, — сказал Степан вместо ответа.

После тайного круга Корнила призвал Степана.

— Вот вишь ты! А все нас верховья бранят, что своих во старшинстве садим. Вырос в верховьях добрый казак, Иван, — в походные атаманы обрали. Вырос того же семени добрый казак, Степан, — тайным послом учинили, и все почитаем, все любим!..

— Чего же я стану в посольстве делать?

— Покуда смотри посольски дела, приучайся. Клин во посольствах хожалый — научит. А надо будет — советом поможешь Клину. Хоть он и умен, а две головы всегда лучше.

И Корнила поведал, в чем смысл степного посольства. Несмотря на то что шли переговоры о заключении мира, Польша искала союза с Азовом и Крымом против России. Об этом прознали лазутчики Войска в Крыму. От тех же лазутчиков до Черкасской войсковой избы дошли слухи, что хан указал к весне сбирать ратных людей в соседних с Доном ногайских улусах. Получив от Корнилы вести, Москва решила предупредить лукавство панов и ратные сборы Крыма.

— Калмыки с ногайцами век бы грызлись, да смелости не хватает самим, — пояснял Степану Корнила. — Прошлый год, по вестям, ногайцы у них отогнали несметно коней и овец с пастухами вместе. Пусть калмыцкий хан посылает своих нечистых помститься — ногайцев пограбить, а мы ему пособим. Вот и не смогут ногайцы пойти панам на подмогу!

Царь не хотел посылать в степные кочевья своих послов, чтобы не было лишнего шума. Но именно ради степного посольства теперь и приехал в Черкасск стольник Иван Евдокимов.