Песочные часы - Веслав Гурницкий

Нуон Варин отказалась присоединиться к освободительным отрядам. Не хотела оставаться в освобожденной зоне. Она не сомневалась, что, если полпотовцы возвратятся, жить ей останется в лучшем случае несколько минут. Вместе с уцелевшими женами чиновников и купцов она отправилась пешком в лагерь для беженцев в Бенсане. У нее не было сил брать на себя новые политические и моральные обязательства. Она. сочла свою жизнь конченой и питала лишь одну надежду: может, удастся найти детей. О муже она не смела и думать.

И это, в сущности, все.

Нуон Варин так много рассказала о своей жизни, что чувствовала себя вправе задать и нам один вопрос. Она не знает, кто мы и что думаем о происходящем. Но не захотим ли мы откровенно ответить на один важный вопрос? Конечно, мы можем не отвечать, если это нам несподручно или мы по какой-то причине не захотим этого сделать. Речь идет вот о чем: видели ли мы в Кампучии вьетнамские войска?

Так я и думала, говорит Нуон Варин. Это надо было предвидеть. Полпотовцы затянули над нами стальную сеть, которой никто другой не сумел бы прорвать.

XCV. В интересной книге Адама Пашта «Страны улыбающегося Будды» я нашел цитату из книги французского историка Фино, который размышлял, как и многие его коллеги, о причинах падения кхмерской средневековой империи. Не так легко найти пример, чтобы столь высокоразвитое государство, могущественное, хорошо организованное, распалось, как карточный домик, после первого же удара иноземного захватчика, несравнимо слабейшего и хуже вооруженного.

«Не будет преувеличением сказать, — пишет Фино, — что к концу Средневековья все кхмерское крестьянство находилось в услужении богам. И можно сказать, что ярмо это не было легким. Поэтому, несомненно, народ Ангкора не проявил большой самоотверженности, чтобы защитить жадных богов, рабовладельцев и сборщиков податей. Ничто не говорит о том, что народ этот сопротивлялся нашествию. Возможно даже, воспринял его как избавление».

XCVI. Главный смысл нашей профессии в том, по-видимому, чтобы как можно реже выносить приговор и как можно точнее информировать. Scripta manent[42]. Но как быть, если информации друг другу противоречат? Где проходит граница, перейдя которую объективная информация внезапно превращается в пристрастную? Какого рода пристрастность является результатом благородного и разумного выбора, а какая пахнет приспособленчеством?

И самое главное: можно ли сдержать себя и не высказать своего мнения, когда слышишь такие рассказы, как в лагере Бенсан?

XCVII. Десятого февраля в четыре часа двадцать минут утра мы снова вылетели в Пномпень.

Город словно бы начал излечиваться от кладбищенской немоты. А может быть, нам показалось: на пустынных улицах по-прежнему никого не было. Пожалуй, лишь грузовики с солдатами, продовольствием и боеприпасами производили впечатление какой-то перемены. Солдат было несравнимо больше, чем четыре дня назад. Время от времени встречались полевые и зенитные орудия. У солдат были противотанковые гранаты, они несли ручные пулеметы и минометы, Город гораздо больше напоминал теперь линию фронта; его ошеломляющая пустота приобретала какое-то другое содержание, невольно ассоциировалась с европейским театром военных действий. Время от времени раздавались по-прежнему хорошо слышные далекие выстрелы.

Мы напились чаю — зеленого, горячего, живительного — и начали записывать сведения, которыми снабдил нас молодой человек из ведомства культуры. В Пномпене уже тысяча двести жителей. Работает небольшая электростанция, которая дает энергию для некоторых зданий в центре. Город интенсивно готовится к большому событию, которое произойдет через несколько дней.

Это хорошие новости. Сможем ли мы в связи с этим заночевать сегодня в Пномпене?

О нет, это исключено.

А почему? Если есть вода и электричество?

Да, но это лишь пробный пуск. Существует также проблема безопасности. Для долгого пребывания нет запаса продовольствия.

Нам не обязательно есть. Достаточно было бы одной питьевой воды.

О нет, мы не можем морить голодом товарищей из братских стран.

О голоде и речи нет. Просто мы хотим остаться на ночь. Ни один иностранец здесь еще не ночевал.

Нет, исключено. Кроме того, у нас запланирован сегодня выезд за город. Мы будем знакомиться с новой жизнью. В Прэахлеапе.

Где это?

В Прэахлеапе, шестьдесят километров отсюда. Только туда на машине нельзя проехать, придется плыть по реке.

Это не проблема. Можем и плыть.

ХСVIII. Я еще никогда не пользовался таким средством передвижения. Два катера, на которые нас погрузили, следовало бы, в сущности, назвать речными танками. Они были когда-то частью меконгской флотилии. Давали по сорок узлов в час, были крепкими, невероятно маневренными и вооруженными, как крепость. По два крупнокалиберных пулемета на корме и на носу. Зенитное орудие калибра 127 мм. Выше мостика — огневая позиция 68-миллиметровых орудий, обнесенная бронированными листами, с вращающейся башней, как у танка. В приемниках — патронные ленты. У орудия дежурил наводчик. Подносчик снарядов спокойно укладывал их в ровную симметричную пирамиду. Вьетнамская команда катера передвигалась ловко и бесшумно, словно всю жизнь провела на этой посудине. Это были молодые парни, не старше двадцати лет, в пропотевших мундирах бежевого цвета, легких шлемах и сандалиях. Их автоматы лежали на койках, вместе с небольшими узелками: одеяло, зеркальце, расческа, зубная щетка, какой-то иллюстрированный журнал на плохой бумаге.

Катера проехали мимо взорванного моста и начали проделывать какие-то не очень понятные маневры, Где-то здесь река Тонлесап впадает в Меконг.

Когда мы наконец выпутались из рукавов, заливов и ответвлений, я попросил Герхарда сфотографировать меня на фоне пулеметов. И я не устоял перед желанием покрасоваться. У Карлоса было уже около сорока подобных снимков: он хватался за спуск каждого орудия и пулемета, одалживал шлемы, целился из автомата, командовал катером, свешивался за борт.

Берега Меконга сплошь заросли кустарником. Зеленая стена по обеим сторонам реки была непроницаемой, немой, без всяких признаков жизни. Один опытный снайпер мог бы нас без труда перестрелять. Ширина Меконга не превышала в этом месте шестисот метров, а мы плыли посередине, правда, довольно быстро, но не так быстро, чтобы нас не взяли на прицел.

Не знаю, почему мне припомнился один из летних воскресных дней в годы оккупации. Я шел по Скерневицкой улице, и вдруг из-за угла Семиградской появился военный патруль с бляхами на груди. Они были злые и усталые, кивком подозвали меня. Какой это мог быть год? Сорок первый? Сорок второй? Может, именно тогда я впервые осознал, что жизнь — это цепь случайностей.

В начале двенадцатого мы доплыли до Прэахлеапа. Причала здесь никакого не было. Катера долго вертелись у отмели. В конце концов один из них дал полный назад и задел могучий остов чего-то похожего на речной крейсер. Это был подбитый, зарывшийся кормою в прибрежный песок бронекатер, по виду чуть похожий на старые бронепоезда времен первой мировой войны. Два мощных купола с 68-миллиметровыми орудиями, примерно двадцать пулеметов, симметрично расставленных по обоим бортам, толстосваренные броневые плиты на бортах, двадцатимиллиметровые брусья, защищающие от гранат в рукопашном бою. Я заглянул в сорванную башенку. У замка орудия лежала груда американских снарядов с взрывателями, Трудно сказать, кто, когда и с помощью чего сумел уничтожить это чудище. Даже в полном свете дня, бессильно лежа на боку, он походил на дракона, который вот-вот начнет изрыгать огонь.

Мутная, зеленая, маслянистая вода Меконга пошла волнами после прохода наших быстрых катеров, колыхала мертвый крейсер, разводила палубы. Кто-то внезапно пошатнулся, кто-то уронил дорогостоящую камеру. Мгновенно прекратился смех, даже Карлос стал серьезным. Минуту царил глупый, неожиданный, сверхъестественный ужас. В любой момент каждый из нас мог потерять равновесие и упасть, оказавшись между стальными обшивками плясавших на волнах катеров. Командир охраны приказал задержать спуск на берег, но, пока переводчики это растолковали, часть из нас была уже на суше. Остальные, поддавшись необъяснимому порыву, который в подобных ситуациях зачастую делает людей безрассудными, прыгали сломя голову с палубы на палубу, а потом, с двухметровой высоты, на горячий прибрежный песок.

XCIX. Деревня Прэахлеап является центром уезда Муккампуль провинции Кандаль. Звучит это гордо, но в день, когда мы сюда прибыли, в самом существовании деревни и уезда можно было в какой-то степени усомниться. На суше Прэахлеап отрезана от нормальных путей сообщения. Связи с левым берегом Меконга практически нет. Ближайшая деревня в шести километрах отсюда, а в этом климате шестикилометровое расстояние для пешехода может оказаться непреодолимым.