Упражнения - Иэн Макьюэн

не выкопала пожухлые растения. Он с удивлением заметил валявшиеся на земле пластиковые цветочные горшки и втоптанные в грунт фантики от конфет. Она всегда производила на него впечатление аккуратного организованного человека, но вообще-то он ничего о ней не знал. Возможно, он совершил ошибку и ему надо было развернуться и уйти до того, как она его увидела. Но нет, он твердо решил подчиниться судьбе. Его рука уже подняла тяжелую колотушку на двери и отпустила. И еще раз. Он услышал приглушенный топот ног: она торопливо спускалась по лестнице. Раздался лязг отодвигаемого дверного засова. Она так быстро распахнула дверь настежь, что он невольно смутился и опустил взгляд, робея взглянуть ей прямо в глаза. Он сразу увидел, что она босая и что ноготки на ее пальцах накрашены алым лаком.

– А, это ты, – произнесла она равнодушным тоном, не выразив ни замешательства, ни удивления. Роланд поднял голову, они обменялись взглядами, и, вдруг сконфузившись, он подумал, что, может быть, ошибся калиткой. Конечно, она его узнала. Но внешне она изменилась. Волосы у нее были распущенные, почти до плеч, на ней была бледно-зеленая футболка под расстегнутым кардиганом и коротковатые, до щиколоток, джинсы. Ее субботняя одежда. Он заранее приготовил приветственную реплику, но забыл слова.

– Опоздал почти на три года. Обед остыл.

– Меня надолго задержали, – быстро отпарировал он.

Она улыбнулась, а он покраснел от беспомощной гордости за свой остроумный ответ. Эти слова вырвались сами собой.

– Ну, заходи.

Он шагнул мимо нее в загроможденный вещами коридор и почти сразу наткнулся на крутую лестницу наверх и двери справа и слева.

– Налево!

Сначала он заметил пианино, точнее, миниатюрный рояль, втиснутый в угол, но все равно занимавший немалую часть комнаты. Стопки нотных брошюр на двух стульях, два диванчика рядом с низким столиком, заваленным книгами. На полу валялись сегодняшние газеты. Позади диванчиков была дверь в маленькую кухоньку, которая выходила в садик за низкой оградой.

– Сядь! – коротко приказала она ему, точно он был собакой. Это она, конечно, в шутку. Она села напротив и устремила на него внимательный взгляд, в котором угадывалась смутная радость, что он здесь. И что же она в нем увидела?

Позднее его не раз интересовал этот вопрос. Четырнад-цатилетний мальчик, среднего роста для его возраста, худощавый, но на вид довольно крепкий, темно-каштановые волосы, достаточно длинные для времени, когда образцами стиля были Джон Мейолл и Эрик Клэптон. Когда Роланд недолго гостил у сводной сестры Сьюзен, двоюродный брат Барри сводил его в клуб «Рики-Тик» в здании автобусного вокзала в Гилдфорде послушать «Ролинг стоунз». Именно после того концерта и возник стиль Роланда, которому страшно понравились черные джинсы Брайана Джонса. Какие еще изменения в нем могла заметить Мириам? У него недавно сломался голос. Удлиненное серьезное лицо, полные губы иногда подрагивали, как будто он подавлял какие-то мысли, каре-зеленые глаза за стеклами выданных национальной службой здравоохранения очков, у которых он снял круглую пластиковую оправу задолго до того, как Джон Леннон сделал то же самое. Фирменный твидовый пиджак с кожаными налокотниками, а под ним – яркая гавайская рубашка с крупными пальмами. Серые фланелевые штаны-дудочки были максимально точной копией черных джинсов в обтяжку, допускавшейся дресс-кодом «Бернерс-холла». А его остроносые ботинки напоминали обувь со средневековых картин. От него пахло лимонным одеколоном. В тот день на его лице не было ни одного угря. Но во всей его внешности угадывалось что-то неуловимо болезненное. Чересчур худое тело было как на шарнирах.

Он плюхнулся на диванчик, неуклюже развалясь на подушках, а она села с прямой спиной, чуть подавшись к нему. Голос у нее был ласковый и терпеливый. Возможно, она испытывала к нему жалость.

– Что ж, Роланд, расскажи мне о себе.

Это был один их тех заковыристых и скучных вопросов, что обычно задавали взрослые. Раньше она только один раз назвала его по имени. Он учтиво подался вперед, имитируя ее позу, и начал отвечать, да только не смог придумать ничего другого, как рассказать ей об уроках музыки с мистером Клэром. Он сообщил, что теперь у него добавились полтора часа в неделю бесплатных занятий. А недавно, добавил он, он стал разучивать…

Она его перебила и, заговорив, подогнула правую ногу под левую коленку. Ее спина выпрямилась, да так, что сам он никогда бы не смог добиться такой прямой спины.

– Я слышала, ты получил седьмой уровень.

– Ага.

– Мерлин Клэр говорит, что ты хорошо играешь с листа.

– Не знаю.

– Значит, ты приехал на велосипеде в такую даль, чтобы сыграть со мной дуэты.

Он опять покраснел, на сей раз из-за, как он решил, ее неприличного намека. И еще он почувствовал, как у него начинается эрекция. Он провел ладонью по промежности, чтобы ее прикрыть. Но Мириам уже встала со стула и пошла к роялю.

– У меня есть то, что нужно. Моцарт.

Она уже подсела к роялю, а он так и остался на диванчике с немного кружащейся от смущения головой. Он наверняка оплошает и будет ею унижен. И отправлен вон.

– Готов?

– Что-то мне не хочется.

– Только первую часть. Это тебе не повредит.

У него не было пути к отступлению. Он медленно встал и втиснулся слева от нее на скамеечку. Проходя мимо нее, он ощутил теплую волну от ее затылка. Усаживаясь рядом с ней, он вдруг услышал тиканье стоявших на каминной полке часов – громкое, как перестук метронома. На фоне этого тиканья исполнение Моцарта в четыре руки казалось вызовом на дуэль. На дуэль вызывалось его взволнованно бившееся сердце. Она поставила ноты на пюпитр. Соната ре-мажор. Моцарт в четыре руки. Однажды он играл ее вместе с Нилом Ноуком, наверное, полгода назад. Но она внезапно передумала.

– Поменяемся местами. Тебе будет даже интереснее.

Она встала и отошла в сторону, а он переехал по скамеечке вправо. А она снова села и произнесла все тем же ласковым голосом:

– Не будем торопиться.

Слегка качнувшись всем телом, она подняла обе руки над клавиатурой и уронила их, и ее пальцы забегали по клавишам, как показалось Роланду, в безнадежном для него темпе. Это было как спуск на санках с ледяной горы. Исполняя мощное вступление, он чуть от нее отставал, поэтому ее маленький «Стейнвей» звучал как расстроенное фанно в придорожном баре. Роланд издал нервный смешок, похожий на короткое хрюканье. Он нагнал ее, а потом, увлекшись, даже немного опередил. Он приближался к краю утеса. Выразительность, громкость звучания – он не обращал на это внимания, он мог просто нажимать нужные клавиши в нужном порядке, следя за их чередой на нотном листе. Были моменты, когда он добивался почти безупречного звучания. А когда они сыграли небольшой фрагмент и их пальцы синхронно пробежали вверх-вниз по клавиатуре, с продолжительным трепещущим крещендо, она даже вскрикнула: «Браво!» От их громкого музицирования маленькая комнатушка дрожала. Когда они дошли до финального такта первой части, она перевернула страницу:

– Сейчас нам нельзя останавливаться!

Он вполне сносно справлялся со своей партией, сплетая ноты в живенькую мелодию, а она играла безмятежные альбертиевы басы, которые действовали на него усыпляюще. Она прижалась к нему, отклонившись вправо, когда они одновременно перешли в более высокий регистр. Он немного расслабился, когда она едва не запнулась на сложном звукоряде – коварной ловушке шалуна-Моцарта. Эта часть, похоже, длилась целую вечность, и в самом конце черные точки, сигнализировавшие повтор, казались наказанием, повторным тюремным сроком. Он был так сосредоточен, что ему стало невмоготу под таким невыносимым бременем. У него заболели глаза. Наконец эта часть разрешилась финальным аккордом, который он протянул чуть дольше, чем требовалось.

Она тотчас встала. Он едва не расплакался от радости, что она не заставила его сыграть с ней allegro molto. Но она не произнесла ни слова, и он почувствовал, что разочаровал ее. Она стояла у него за спиной. Она положила ему руки на плечи, наклонилась и прошептала ему на ухо:

– У тебя все будет хорошо.

Он не совсем понял, что она имела в виду. Она пересекла комнату и вышла в кухню. Глядя