Легенда о «Ночном дозоре» - Наталья Александрова

Рембрандт снова вздохнул и нанес на холст еще один мазок. Да, пожалуй, здесь это будет уместно…

И за дом он по-прежнему очень много должен. Два года уже он не вносил очередных платежей, а проценты-то растут…

Неужели придется продать этот замечательный дом, такой удобный и вместительный, дом, в котором прошли его самые счастливые годы, и перебраться в какую-то бедную тесную лачугу?

Нет, тогда последние заказчики отвернутся от него! Они поймут, что мейстер Рембрандт не тот, что прежде. Что он больше не процветающий, удачливый художник, свой человек при дворе принца Оранского. И тогда ручеек заказов, и без того скудный, совсем иссякнет.

Они, эти заказчики, и так стали слишком привередливы и разборчивы. Прежде они во всем полагались на него и говорили: сделайте мой портрет в своей манере, мейстер ван Рейн! Теперь же они требуют чего-то другого и смеют проявлять недовольство.

Кроме того, Авраам дал ему понять, что цены на недвижимость упали и сейчас не удастся выручить за дом тех денег, каких он стоил десять лет назад…

А может быть, занять денег у кого-нибудь из друзей? Но ведь эти деньги придется отдавать, да еще и с процентами! Ведь в Амстердаме не принято давать в долг просто так… Дружба – дружбой, но деловые люди не забывают и про выгоду…

Мейстер Рембрандт нанес еще пару мазков. Новый персонаж ничуть не портил картину. Правда, сходство с заказчиком было сомнительным, но, впрочем, его лица почти не видно за плечом знаменосца, лишь один глаз выглядывает из глубокой тени…

Тем не менее, что-то в этом лице не так, что-то смущает живописца.

Рембрандт отступил на шаг, внимательно посмотрел на картину и нечаянно перевел взгляд на старинное венецианское зеркало в серебряной раме.

Что это?

Из зеркала на него взглянул тот же самый глаз, что смотрел с картины.

Художник шагнул в сторону, приблизился к зеркалу… как же он не заметил этого раньше!

На тех набросках, что он делал с заказчика последний раз, лицо получилось похожим на его собственное.

Так что за деньги заказчика мейстер Рембрандт поместил на картине автопортрет…

Как же это понимать? Ведь этот заказчик вовсе не похож на него! А на кого он похож?

Художник напрягал память, но так и не мог вспомнить лицо Черного Человека. Перед его глазами и вправду возникали собственные черты…

За спиной Рембрандта едва слышно скрипнула дверь.

Он обернулся, подумав, что пришел Ламберт Домер, сын торговца рамами и единственный его ученик.

Но в дверях мастерской стояла Гертджи, Гертджи Диркс, вдова трубача, которую он нанял, когда Саския тяжело заболела. Рембрандт хмуро взглянул на молодую женщину, недовольный, что ему помешали, и вдруг понял, что она красива.

Надо будет подумать – не написать ли ее портрет… Впрочем, продать его потом будет непросто…

– Что тебе? – проговорил он нелюбезно, за показной грубостью постаравшись скрыть внезапное смущение.

– Я ищу минхейра Ламберта, – проговорила Гертджи после затянувшейся паузы. – Он обещал принести мне павлинье перо, чтобы сметать пыль с полок!

Прямо от порога пивницы вели вниз крутые каменные ступени, истертые ногами тысяч и тысяч посетителей, спускавшихся по этой лестнице за кружкой пива.

Старыгин начал осторожно спускаться, нащупывая ногой каждую ступеньку.

Внизу его встретил приветливый служитель в длинном фартуке, обтягивающем внушительный живот. Он обратился к Старыгину, смешивая английские, немецкие и чешские слова, но тут же пригляделся и перешел на ломаный русский.

– Пан желает пива? У нас это есть, у нас найдется для пана очень хорошее пиво! Отменное пиво! Здесь варят пиво уже… как это… пятьдесят… нет, пятьсот лет!

Старыгин представил, как в этом подвальчике пили пиво еще в то время, когда Колумб плыл в поисках Нового Света, и почувствовал невольное уважение к человеку в фартуке.

– Меня должны здесь ждать, – сообщил он служителю. – Пан Штольц, фотограф!

– О, да! – служитель широко улыбнулся. – Пан давно уж здесь и выпил немало пива! Я провожу вас к пану…

Они пошли по длинному извилистому коридору. Потолок его был довольно низок, и Старыгину приходилось немного пригибаться. Впрочем, у Катаржины, с ее высоким ростом, была та же проблема.

Каменные стены были оштукатурены и побелены, поэтому подвал не производил на гостей мрачного и гнетущего впечатления. Кроме того, по этим стенам тут и там были развешаны связки чеснока и лука, ячменные колосья и пучки душистых трав, распространявших приятный пряный запах.

Коридор кончился, и началась бесконечная вереница низких сводчатых залов, заставленных простыми деревянными столами. Вокруг столов сидели шумные компании, стучавшие огромными кружками, распевавшие застольные песни и встречавшие взрывами хохота чью-то удачную остроту.

Наконец провожатый вошел в небольшую комнату, где помещалось всего два стола. За одним из них сидел круглолицый мужчина с длинными обвислыми усами.

– Пан Штольц, к вам пришли! – сообщил служитель и деликатно удалился.

Фотограф приподнялся навстречу прибывшим и улыбнулся так широко, как будто только что узнал о крупном выигрыше в лотерею. Скорее всего, подумал Старыгин, его прекрасное настроение объяснялось большим количеством опустошенных пивных кружек.

– Присаживайтесь, друзья! – Штольц широким жестом указал на скамью. – Я жду вас давно, но с приятностью. Какое пиво вы предпочитаете – темное, светлое?

– Темное, – решил Старыгин.

– То правильно! – одобрил фотограф. – Темное пиво здесь выше всяких похвал! А для дамы?

– То же самое.

Штольц сделал неуловимый жест рукой, и тут же откуда-то возник кельнер.

– Для начала принеси три кружки темного, – потребовал фотограф. – Ну, и закусочки, конечно… капусты, шпикачек, соленых крендельков… а там посмотрим.

На столе буквально через минуту стало тесно от кружек, тарелок и тарелочек.

Только теперь, решив, что правила гостеприимства соблюдены, Штольц удобно откинулся на спинку скамьи и проговорил:

– Иржи мне сказал, что у вас ко мне есть вопрос!

Старыгин вытащил из кармана газетную страницу с фотографией, которую дал ему Иржи. При этом оттуда выпала на пол карта Таро. Подняв ее, Дмитрий Алексеевич положил фотографию на стол перед Штольцем и спросил:

– Это ведь ваша работа?

– Моя, – удовлетворенно хмыкнул Штольц, приглядевшись к снимку. – Темновато, конечно, но настроение схвачено…