Поединок. Выпуск 9 - Владимир Акимов

Еще при Екатерине I помер Васька, а фонтан до сих пор Васькиным называют.

Затем Гаврилыч повел купеческого сына на Зверовой двор. Там проживал привезенный из южных стран, где люди — не только подлого, но и дворянского звания — даже зимой голышом ходят, дивный зверь по имени слон. О том слоне Михаил Костромин еще в Нижнем Новгороде слышал. Думал — врут люди. Ан нет. И вправду велик был слон. Шубу для него — к снегу и морозу зверь привычки не имел — скорняки из ста бараньих шкур шили.

За три серебряные копейки служитель не только разрешил нижегородцам по веревочной лесенке взобраться на спину слону, но и показал им бумагу, из которой было видно, во сколько его пропитание царской казне обходится.

Слон ежегодно потреблял 1500 пудов тростника, 137 пудов сорочинского пшена, 27 пудов сахару, 5 соли, 40 ведер виноградного вина и 60 водки…

Заметив появившееся на лице купеческого сына недоверие, служитель признал, что, верно, когда слона из арапских краев доставили, где и бояре, и далее великие князья от солнечной знойности нагими пребывают, слон, как есть, был непьющим. Не то чтобы штофа — стопки не потреблял. От одного запаха хобот воротил — будто и не вино вовсе, а отрава какая.

Что было, то было. А прозимовал в Петербурге на зверовом дворе — и запил горькую. С того времени и потребляет. Пристрастился, даром что из арапских краев.

Чуток замешкаешься — затрубит, сукин сын, что твой гвардейский оркестр, и тут же норовит хоботом дно у бочки вышибить. Свое не упустит, соображает.

— Как, мил-друг, выпьешь для сугрева? — обратился к слону служитель.

Слон так мотнул башкой, что все цепи на нем церковными колоколами зазвенели.

Служитель зверового двора налил в оловянную кружку водки, и слон со всей деликатностью взял ее хоботом.

— За здоровье гостей из Нижнего Новгорода!

Слон кивнул, осторожно — так, что ни капли не пролилось, — поднес ко рту, выпил, помахал хоботом и закусил охапкой сена.

— Видали? — торжествующе спросил служитель. — Разбирается. И, промежду прочим, не всякое вино пить будет. Ежели водой разбавленное, выплюнет, сукин сын, да так трубить зачнет, что народ сбегается. Вот те крест! Привезли давече бочку. Сунул он в бочку хобот — и почал своими ножищами топотать: дескать, слово и дело, черви приказные! Супротив государыни и ейного зверового двора воруете? Я вас! Едва в спокойствие привел: пообещал кляузу нацарапать. Вот.

И служитель прочел нижегородцам составленную им бумагу:

— «К удовольствию слона водка неудобна, понеже явилась с пригарью и некрепка»[2].

А чтобы нижегородцы не засомневались в подлинной справедливости слоновьего гнева, служитель зачерпнул ковшом из «негодной к слоновьему удовольствию» бочки и разлил по кубкам.

Выпили. Потом еще.

Нет, не ошиблась животина: и с пригарью водка и водяниста.

Не облыжно слон ножищами топал и в хобот трубил. Не один штоф скраден лиходеями.

Из Зверового двора отправились к Гостиному. И про товары надобно было узнать, и про цены. Без того в торговом деле никак нельзя.

Обширен новый Гостиный двор у Зеленого моста, ничего не скажешь. И суконная линия здесь имеется, и шубная, и шапочная, и зеркальная, и аптекарская.

А рядов тех — не счесть: бабий ряд — в нем перинами торгуют, подушками, кружевами да нитками; табачный ряд; свечной; седельный; птичий; холщовый; лоскутный; ветошный… Даже «стригальный ряд», где волосочесы и брадобреи хозяйничают, — и тот есть.

Иноземных купцов мало — не время, весной понаедут. Больше — своих. Но заморских товаров хватает: голландские полотна, бархат, шелка, медная и оловянная посуда, апельсины, лимоны, красное церковное вино, благовония.

Помимо купцов и их приказчиков торгуют с лотков ремесленники.

Тут искусные изделия и железных кузнецов, и медных; мастеров по серебру; резчиков рога и кости — гребни, ларцы, белильницы и румяльницы для баб и девок, им же потребные хитрые коробочки с тайными запорами — клеельницы для ресниц и бровей, ежели у которой коротки.

В одной из лавок продаются иноземные игральные карты.

В зеркальной линии скоморошничает меж лавок кудрявый молодец в зипуне, подбитом лисой. Приплясывая, частит скороговоркой:

— Той, что черноброва и круглолица, без зеркальца не обойтиться — заплетет косу да и увидит всю свою красу. А кикиморе — той лучше миновать наш товар стороной…

Миновав лоточников, нижегородцы прошли к месту, где шла распродажа конфискованного у князя Василия Лукича Долгорукова и прочих государственных преступников имущества.

По всему было видно, что не бедно жил своровавший супротив государыни князь: портреты многокрасочные, что именовались в прежние времена «парсунами с живства», то есть с натуры; шубы богатые, одна другой краше — и собольи лапчатые, и на бобре, и на кунице; кафтаны бархатные; башмаки с серебряными да золотыми пряжками; пуговицы алмазные; табакерки; ларцы; кубки; локотная рухлядь: златотканая парча, сафьян, шелка (все это и при продаже и при покупке на локти мерялось).

Тут у кого хочешь глаза разбегутся. Но Михаил Костромин приметил лишь одно: скромно стоявшие в глубине обширного прилавка старинные, позеленевшие от времени бронзовые часы с одной часовой стрелкой и необычным восьмиугольным циферблатом.

В бронзовом лучистом восьмиугольнике часов, на часовом золотом прописанном круге, сверкали, будто в серебристом свете луны, «зодейные знаки» двенадцати созвездий небесной сферы.

Замер в прыжке, откинув назад голову и подняв вверх трехконечный, словно казачья плетка, хвост, властитель человеческого разума Овн. Натянул до звона тетиву лука с каленой стрелой Стрелец; опрокинул свой кувшин, из которого нескончаемым потоком льется хрустальная вода, легкий телом Водолей; изогнул басурманской кривой саблей ядовитый хвост черный Скорпион… Неуклюжий Рак, пышнотелая Дева с цветком в руке, эфиопский гривастый Лев, купеческие Весы с двумя чашами, Козерог, Телец, Рыбы…

Костромин никогда не слыхал про папу Сильвестра II, Бомелия, Стоу, Бранда, часовщика герцогини Курляндской Питера Гофмана. Не слыхал он, разумеется, к про предсказания доктора и волхва Иоанна Грозного о счастливой судьбе восьмого владельца часов.

И ни к чему вроде были Костромину часы. А отойти от прилавка он не мог. Стоял, слушал тиканье часов с восьмиконечным циферблатом и постепенно стал разбирать в этом тиканье слова. «Ку-пи, ку-пи, ку-пи», — тихо, но настойчиво шептали ему часы.

— Часы столовые с часовым боевым известием, — вяло сказал золотушный подьячий, тыча в часы сухим негнущимся пальцем. — Старинные. Али немецкой али фряжской работы.