Полутораглазый стрелец - Бенедикт Лифшиц

Послушай! Торопись… Весь год новорожденный

Смятенья тайные предсказывает мне:

Последний свой алмаз мороз сдает весне,

И завтра под ее улыбкой вожделенной

Внезапно вскроется родник запечатленный.

Как знать, откуда ты, насильница-весна,

Пришла? Но речь твоя струится так ясна,

Что умиляется земля в глубоком чреве…

Одевшись в чешую, набухшие деревья -

Зачем им столько рук и овидей дано? -

Вздымают к солнцу вновь громовое руно

И в горьком воздухе уже растут крылами

Бесчисленной листвы, в чьих жилах - снова пламя…

Ты слышишь, как в лучах дрожат их имена,

Глухая? Как в дали, где все - в оковах сна,

Уже собрался в путь, ожившею вершиной

Ощерясь на богов и к ним стремясь единой

Душой, плавучий лес, чьи грубые стволы

С благоговением возносят ввысь из мглы -

Куда плывете вы опять, архипелаги? -

Укрывшийся в траве поток нежнейшей влаги.

Какая смертная отвергнет этот плен?

Какая смертная… Ах, дрожь моих колен

Предчувствует испуг коленей беззащитных…

Как этот воздух густ! От криков ненасытных

Вон птица падает… Сердцебиенья час!

А розы! Легкий вздох приподымает вас,

Властитель кротких рук, сомкнутых над корзиной…

Ах, в волосах моих мне тяжек вес пчелиный,

Твой острый поцелуй, пронзающий меня,

Вершина моего двусмысленного дня…

О свет! Иль смерть! Одно из двух, но поспешите.

Как бьется сердце! Как час от часу несытей

Вздувается моя тугая грудь, как жжет

Меня в плену моих лазоревых тенет…

Пускай тверда… но как сладка устам несчетным!…

…

Я заклинать хочу лишь слабый отблеск твой,

Слеза, уже давно готовая пролиться,

Моя наперсница, ответная зарница,

Слеза, чей трепет мне еще не заволок

Разнообразия печального дорог.

Ты идешь из души, но колеей окольной,

Ты каплю мне несешь той влаги подневольной,

Тот чудодейственно-живительный отстой,

Чьей жертвой падает моих видений рой,

О тайных замыслов благое возлиянье!

В пещере ужасов, на самом дне сознанья

Наслаивает соль, немотствуя, вода.

242

Откуда ты? Чей труд, уныл и нов всегда,

Выводит, поздняя, тебя из горькой тени?

Все материнские и женские ступени

Мои осилишь ты, но медленный твой ход

Несносен… От твоих чудовищных длиннот

Мне душно… Я молчу и жду тебя заране…

– Кто звал тебя прийти на помощь свежей ране?

243. ПОГИБШЕЕ ВИНО

Когда я пролил в океан -

Не жертва ли небытию? -

Под небом позабытых стран

Вина душистую струю,

Кто мной тогда руководил?

Быть может, голос вещуна,

Иль, думая о крови, лил

Я драгоценный ток вина?

Но, розоватым вспыхнув дымом,

Законам непоколебимым

Своей прозрачности верна,

Уже трезвея в пьяной пене,

На воздух подняла волна

Непостижимый рой видений.

То никнет в зеркала рабыней длинноглазой,

То, воду для цветов держа, стоит над вазой,

То, ложу расточив всю чистоту перстов,

Приводит женщину сюда, под этот кров,

И та в моих мечтах благопристойно бродит,

Сквозь мой бесстрастный взгляд, бесплотная, проходит,

Как сквозь светило дня прозрачное стекло,

И разума щадит земное ремесло.

* Интерьер (франц.). - Ред.

245. ДРУЖЕСКАЯ РОЩА

Дорогою о чистых и прекрасных

Предметах размышляли мы, пока

Бок о бок двигались, в руке рука,

Безмолвствуя… среди цветов неясных.

Мы шли, боясь нарушить тишину,

Обручники, в ночи зеленой прерий

И разделяли этот плод феерий,

Безумцам дружественную луну.

Затем, во власть отдавшись запустенью,

Мы умерли, окутанные тенью

Приветной рощи, ото всех вдали,

И в горнем свете, за последней гранью,

Друг друга, плача, снова обрели,

О милый мой товарищ по молчанью!

246. МОРСКОЕ КЛАДБИЩЕ

Как этот тихий кров, где голубь плещет

Крылом, средь сосен и гробниц трепещет!

Юг праведный огни слагать готов

В извечно возникающее море!

О благодарность вслед за мыслью вскоре:

Взор, созерцающий покой богов!

Как гложет молний чистый труд бессменно

Алмазы еле уловимой пены!

Какой покой как будто утвержден,

Когда нисходит солнце в глубь пучины,

Где, чистые плоды первопричины,

Сверкает время и познанье - сон.

О стойкий клад, Минервы храм несложный,

Массив покоя, явно осторожный,

Зловещая вода, на дне глазниц

Которой сны я вижу сквозь пыланье,

Мое безмолвье! Ты в душе - как зданье,

Но верх твой - злато тысяч черепиц!

Храм времени, тебя я замыкаю

В единый вздох, всхожу и привыкаю

Быть заключенным в окоем морской,

И, как богам святое приношенье,

В мерцаньи искр верховное презренье

Разлито над бездонною водой.

Как, тая, плод, когда его вкушают,

Исчезновенье в сладость превращает

Во рту, где он теряет прежний вид,

Вдыхаю пар моей плиты могильной,

И небеса поют душе бессильной

О берегах, где вновь прибой шумит.

О небо, я меняюсь беспрестанно!

Я был так горд, я празден был так странно

(Но в праздности был каждый миг велик),

И вот отдался яркому виденью

И, над могилами блуждая тенью,

К волненью моря хрупкому привык.

Солнцестоянья факел встретив грудью

Открытой, подчиняюсь правосудью

Чудесному безжалостных лучей!

На первом месте стань, источник света:

Я чистым возвратил тебя!… Но это

Меня ввергает в мрак глухих ночей.

Лишь сердца моего, лишь для себя, в себе лишь -

Близ сердца, близ стихов, что не разделишь

Меж пустотой и чистым смыслом дня, -

Я эхо внутреннего жду величья

В цистерне звонкой, полной безразличья,

Чей полый звук всегда страшит меня!

Лжепленница зеленых этих мрежей,

Залив, любитель худосочных режей,

Узнаешь ли ты по моим глазам,

Чья плоть влечет меня к кончине вялой

И чье чело ее с землей связало?

Лишь искра мысль уводит к мертвецам.

245

Священное, полно огнем невещным,

Залитое сияньем многосвещным,

Мне это место нравится: клочок

Земли, дерев и камня единенье,

Где столько мрамора дрожит над тенью

И моря сон над мертвыми глубок.

Гони жреца, о солнечная сука!

Когда пасу без окрика, без звука,

Отшельником таинственных овец,

От стада белого столь бестревожных

Могил гони голубок осторожных

И снам напрасным положи конец!

Грядущее здесь - воплощенье лени.

Здесь насекомое роится в тлене,

Все сожжено, и в воздух все ушло,

Все растворилось в сущности надмирной,

И жизнь, пьяна отсутствием, обширна,

И горечь сладостна, и на душе светло.

Спят мертвецы в земле, своим покровом

Их греющей, теплом снабжая новым.

Юг наверху, всегда недвижный Юг

Сам мыслится, себя собою меря…

О Голова в блестящей фотосфере,

Я тайный двигатель твоих потуг.

Лишь я твои питаю опасенья!

Мои раскаянья, мои сомненья -

Одни - порок алмаза твоего!…

Но мрамором отягощенной ночью

Народ теней тебе, как средоточью,

Неспешное доставил торжество.

В отсутствии они исчезли плотном.

О веществе их глина даст отчет нам.

Дар жизни перешел от них к цветам.

Где мертвецов обыденные речи?

Где их искусство, личность их? Далече.

В орбитах червь наследует слезам.

Крик девушек, визжащих от щекотки,

Их веки влажные и взор их кроткий,

И грудь, в игру вступившая с огнем,

И поцелуям сдавшиеся губы,

Последний дар, последний натиск грубый -

Все стало прах, все растворилось в нем!

А ты, душа, ты чаешь сновиденья,

Свободного от ложного цветенья

Всего того, что здесь пленяло нас?

Ты запоешь ли, став легчайшим паром?

Все бегло, все течет! Иссяк недаром

Святого нетерпения запас.

Бессмертье с черно-золотым покровом,

О утешитель наш в венке лавровом,

На лоно матери зовущий всех!

Обман высокий, хитрость благочестья!

Кто не отверг вас, сопряженных вместе,

Порожний череп и застывший смех?

О праотцы глубокие, под спудом

Лежащие, к вам не доходит гудом

Далекий шум с поверхности земной.

Не ваш костяк червь избирает пищей,

Не ваши черепа его жилище -

Он жизнью жив, он вечный спутник мой!

Любовь или ненависть к своей особе?

Так близок зуб, меня грызущий в злобе,

Что для него имен найду я тьму!

Он видит, хочет, плоть мою тревожа

Своим касанием, и вплоть до ложа

Я вынужден принадлежать ему.

Зенон! Жестокий! О Зенон Элейский!

Пронзил ли ты меня стрелой злодейской,

Звенящей, но лишенной мощных крыл?

Рожденный звуком, я влачусь во прахе!

Ах, Солнце… Черной тенью черепахи

Ахилл недвижный над душой застыл!

Нет! Нет! Воспрянь! В последующей эре!