Обломов - Гончаров Иван Александрович

– Ну, полно, полно, Захар Трофимыч! – говорил дворник, стараясь успокоить его, – что он тебе сделал?

– Как он смеет так говорить про моего барина? – возразил горячо Захар, указывая на кучера. – Да знает ли он, кто мой барин-то? – с благоговением спросил он. – Да тебе, – говорил он, обращаясь к кучеру, – и во сне не увидать такого барина: добрый, умница, красавец! А твой-то точно некормленая кляча! Срам посмотреть, как выезжаете со двора на бурой кобыле: точно нищие! Едите-то редьку с квасом. Вон на тебе армячишка, дыр-то не сосчитаешь!..

Надо заметить, что армяк на кучере был вовсе без дыр.

– Да уж такого не сыщешь, – перебил кучер и выдернул проворно совсем наружу торчавший из-под мышки Захара клочок рубашки.

– Полно, полно вам! – твердил дворник, протягивая между них руки.

– А! Ты платье мое драть! – закричал Захар, вытаскивая еще больше рубашки наружу. – Постой, я покажу барину! Вот, братцы, посмотрите, что он сделал: платье мне разорвал!..

– Да, я! – говорил кучер, несколько струсив. – Видно, барин оттрепал…

– Оттреплет этакий барин! – говорил Захар. – Такая добрая душа; да это золото – а не барин, дай Бог ему здоровья! Я у него как в царствии небесном: ни нужды никакой не знаю, отроду дураком не назвал; живу в добре, в покое, ем с его стола, уйду, куда хочу, – вот что!.. А в деревне у меня особый дом, особый огород, отсыпной хлеб; мужики все в пояс мне! Я и управляющий и можедом! А вы-то с своим…

У него от злости недоставало голоса, чтобы окончательно уничтожить своего противника. Он остановился на минуту, чтоб собраться с силами и придумать ядовитое слово, но не придумал от избытка скопившейся желчи.

– Да, вот постой, как еще ты за платье-то разделаешься: дадут тебе рвать!.. – проговорил он наконец.

Задевши его барина, задели за живое и Захара. Расшевелили и честолюбие и самолюбие: преданность проснулась и высказалась со всей силой. Он готов был облить ядом желчи не только противника своего, но и его барина, и родню барина, который даже не знал, есть ли она, и знакомых. Тут он с удивительною точностью повторил все клеветы и злословия о господах, почерпнутые им из прежних бесед с кучером.

– А вы-то с барином голь проклятая, жиды, хуже немца! – говорил он. – Дедушка-то, я знаю, кто у вас был: приказчик с толкучего. Вчера гости-то вышли от вас вечером, так я подумал, не мошенники ли какие забрались в дом: жалость смотреть! Мать тоже на толкучем торговала крадеными да изношенными платьями.

– Полно, полно вам!.. – унимал дворник.

– Да! – говорил Захар. – У меня-то, слава Богу! барин столбовой; приятели-то генералы, графы да князья. Еще не всякого графа посадит с собой: иной придет да и настоится в прихожей… Ходят всё сочинители…

– Какие это такие, братец ты мой, сочинители? – спросил дворник, желая прекратить раздор. – Чиновники, что ли, такие?

– Нет, это такие господа, которые сами выдумывают, что им понадобится, – объяснил Захар.

– Что ж они у вас делают? – спросил дворник.

– Что? Один трубку спросит, другой хересу… – сказал Захар и остановился, заметив, что почти все насмешливо улыбаются.

– А вы тут все мерзавцы, сколько вас ни на есть! – скороговоркой сказал он, окинув всех односторонним взглядом. – Дадут тебе чужое платье драть! Я пойду барину скажу! – прибавил он и быстро пошел домой.

– Полно тебе! Постой, постой! – кричал дворник. – Захар Трофимыч! Пойдем в полпивную, пожалуйста, пойдем…

Захар остановился на дороге, быстро обернулся и, не глядя на дворню, еще быстрее ринулся на улицу. Он дошел, не оборачиваясь ни на кого, до двери полпивной, которая была напротив; тут он обернулся, мрачно окинул взглядом все общество и еще мрачнее махнул всем рукой, чтоб шли за ним, и скрылся в дверях.

Все прочие тоже разбрелись: кто в полпивную, кто домой; остался только один лакей.

– Ну, что за беда, коли и скажет барину? – сам с собой в раздумье, флегматически говорил он, открывая медленно табакерку. – Барин добрый, видно по всему, только обругает! Это еще что, коли обругает! А то, иной, глядит, глядит, да и за волосы…

XI

В начале пятого часа Захар осторожно, без шума, отпер переднюю и на цыпочках пробрался в свою комнату; там он подошел к двери барского кабинета и сначала приложил к ней ухо, потом присел и приставил к замочной скважине глаз.

В кабинете раздавалось мерное храпенье.

– Спит, – прошептал он, – надо будить: скоро половина пятого.

Он кашлянул и вошел в кабинет.

– Илья Ильич! А, Илья Ильич! – начал он тихо, стоя у изголовья Обломова.

Храпенье продолжалось.

– Эк спит-то! – сказал Захар, – словно каменщик. Илья Ильич!

Захар слегка тронул Обломова за рукав.

– Вставайте; пятого половина.

Илья Ильич только промычал в ответ на это, но не проснулся.

– Вставайте же, Илья Ильич! Что это за срам! – говорил Захар, возвышая голос.

Ответа не было.

– Илья Ильич! – твердил Захар, потрогивая барина за рукав.

Обломов повернул немного голову и с трудом открыл на Захара один глаз, из которого так и выглядывал паралич.

– Кто тут? – спросил он хриплым голосом.

– Да я. Вставайте.

– Поди прочь! – проворчал Илья Ильич и погрузился опять в тяжелый сон. Вместо храпенья стал раздаваться свист носом. Захар потянул его за полу.

– Чего тебе? – грозно спросил Обломов, вдруг открыв оба глаза.

– Вы велели разбудить себя.

– Ну, знаю. Ты исполнил свою обязанность и пошел прочь! Остальное касается до меня…

– Не пойду, – говорил Захар, потрогивая его опять за рукав.

– Ну же, не трогай! – кротко заговорил Илья Ильич и, уткнув голову в подушку, начал было храпеть.

– Нельзя, Илья Ильич, – говорил Захар, – я бы рад-радехонек, да никак нельзя!

И сам трогал барина.

– Ну, сделай же такую милость, не мешай, – убедительно говорил Обломов, открывая глаза.

– Да, сделай вам милость, а после сами же будете гневаться, что не разбудил…

– Ах ты, Боже мой! Что это за человек! – говорил Обломов. – Ну, дай хоть минутку соснуть; ну что это такое, одна минута? Я сам знаю…

Илья Ильич вдруг смолк, внезапно пораженный сном.

– Знаешь ты дрыхнуть! – говорил Захар, уверенный, что барин не слышит. – Вишь, дрыхнет, словно чурбан осиновый! Зачем ты на свет-то Божий родился?

– Да вставай же ты! говорят тебе… – заревел было Захар.

– Что? что? – грозно заговорил Обломов, приподнимая голову.

– Что, мол, сударь, не встаете? – мягко отозвался Захар.

– Нет, ты как сказал-то – а? Как ты смеешь так – а?

– Как?

– Грубо говорить?

– Это вам во сне померещилось… ей-богу, во сне.

– Ты думаешь, я сплю? Я не сплю, я все слышу…

А сам уж опять спал.

– Ну, – говорил Захар в отчаянии, – ах ты, головушка! Что лежишь, как колода? Ведь на тебя смотреть тошно. Поглядите, добрые люди!.. Тьфу!

– Вставайте, вставайте! – вдруг испуганным голосом заговорил он. – Илья Ильич! Посмотрите-ка, что вокруг вас делается…

Обломов быстро поднял голову, поглядел кругом и опять лег, с глубоким вздохом.

– Оставь меня в покое! – сказал он важно. – Я велел тебе будить меня, а теперь отменяю приказание, – слышишь ли? Я сам проснусь, когда мне вздумается.

Иногда Захар так и отстанет, сказав: «Ну дрыхни, черт с тобой!» А в другой раз так настоит на своем, и теперь настоял.

– Вставайте, вставайте! – во все горло заголосил он и схватил Обломова обеими руками за полу и за рукав. Обломов вдруг неожиданно вскочил на ноги и ринулся на Захара.

– Постой же, вот я тебя выучу, как тревожить барина, когда он почивать хочет! – говорил он.

Захар со всех ног бросился от него, но на третьем шагу Обломов отрезвился совсем от сна и начал потягиваться, зевая.

– Дай… квасу… – говорил он в промежутках зевоты.

Тут же из-за спины Захара кто-то разразился звонким хохотом. Оба оглянулись.

– Штольц! Штольц! – в восторге кричал Обломов, бросаясь к гостю.